он не совсем приличен, и оказывается, что в наиболее рискованных местах ему слышалась не речь, а неясное бормотание. Это похоже на прямое и косвенное воздействие цензуры, говорит Фрейд. Прямое, когда она выбрасывает определенные места, оставляя пробелы в газетном тексте, и косвенное, когда сам автор искажает свой текст, вводя неясности и намеки. Всюду, где в явном сновидении имеются пропуски, плохо запомнившиеся места, странные намеки, виновата наша внутренняя цензура. В сновидении о трех билетах нет ни поспешной женитьбы, ни поспешной траты денег, акцент перемещен на посещение театра и покупку билетов, элементы сгруппированы иначе, и явное на тайное не похоже совсем. Перемещение акцента больше всего способствует искажению сновидения и налагает на него тот странный отпечаток, из-за которого мы не узнаем в нем продукт собственного творчества.

ЗАПАХ ЖАРЕНЫХ СОСИСОК
Пропуски, изменения, перегруппировка материала — вот излюбленные приемы цензуры. Цензура направлена против того, что дурно в социальном и эстетическом отношении, о чем в бодрствовании думают лишь с отвращением или не думают совсем. Все, что отвергает и искажает цензура, отмечено печатью безграничного эгоизма. Во сне свободное от этических уз «я» легко идет навстречу любому капризу инстинкта, отдавая предпочтение наиболее запретным объектам и сюжетам. В сновидении человек может желать смерти самым близким и любимым людям. «Вы хотите сказать, что мне жаль денег, потраченных мною на приданое сестры и воспитание брата? — возмущается один из пациентов. — Да я только на них и работаю, у меня в жизни нет иных интересов, я, как самый старший, обещал заботиться о них нашей покойной матери». «Я желаю смерти своему мужу? — восклицает другая. — Да у нас самый счастливый брак из всех. Согласитесь, что его смерть лишила бы меня всего в жизни». Люди упорно доказывают обратное тому, что психоанализ находит у них. Ничего не поделаешь! Если нам что-то не нравится, это не значит, что этого нет, говаривал знаменитый невропатолог Шарко. Если какой-нибудь ученый будет вам доказывать, что в один прекрасный день вся органическая жизнь на земле прекратится, не станете же вы возражать ему, что этого не может быть, ибо такая перспектива уж очень неприятна. Но может ли быть, чтобы зло занимало такое большое место в душевной структуре человека? Может, ибо откуда же тогда берется все зло в мире! Кто же творит его, как не сами люди? Но со злом ли мы сталкиваемся в сновидениях, это еще вопрос.
Искажает основной мотив сновидения не одна цензура. В него вмешиваются и постоянные символы сновидений, подобные тем, о которых говорят народные приметы и старинные сонники. Количество лиц или явлений, изображаемых такими символами-сравнениями, невелико: человеческое тело, родители, братья и сестры, рождение, смерть. Символом тела служит дом; родители изображаются в виде короля и королевы или других высокопоставленных особ, братья и сестры в виде мелких зверюшек; рождение (роды) часто связано с водой, а умирание с отъездом (вот она, телега из аксаковского сонника!). Смерть символизируется неясными намеками, ощущением неопределенности: думать о смерти неприятно, и наше сознание всегда гонит мысль о ней.
Все это тоже отражено в языке. Встретив приятеля, мы называем его «старой развалиной» и советуем ему треснуть обидчика «по кумполу». Царь и царица из любой сказки, в сущности, просто родители. Аист находит новорожденного в болоте, а та, кто в легендах вытаскивает корзину с ребенком из воды, часто становится его матерью. Когда наш друг «уходит в иной мир», мы говорим маленьким детям, что «он уехал», и отправляемся провожать его «в последний путь».
Вся работа сновидения направлена на то, чтобы найти тот язык, который скроет от самого спящего его тайные помыслы. Делается это разнообразными способами. Например, «сгущением»: явное сновидение всегда короче скрытого, так как некоторые элементы опускаются вообще, а элементы, имеющие общие черты, сливаются в одно целое. Каждый может вспомнить, что во сне несколько лиц часто сливаются в одно: человек похож на А., одет, как В., а ты еще знаешь, что это В. Работа сновидения соединяет две мысли в одном слове, получающем, как каламбур, несколько значений. В конце концов прямая зависимость между элементами скрытого и явного сновидения исчезает: один явный элемент соответствует многим скрытым, один скрытый может участвовать в нескольких явных. Иногда сгущение дополняется сдвигом. Либо скрытый элемент замещается не собственной его частью, а чем-то отдаленным, намеком, либо акцент переносится со значительного элемента на незначительный.
С противоположными элементами делается то же, что и со сходными: они сгущаются в один элемент, который может выражать и сходство и различие, а также то и другое сразу. Это тоже было в языке: противоположности выражались одним и тем же корнем. В Египте «кен» означало и сильный и слабый. Различал их тон, жесты, а в письме рисунок-добавка. Кен-сильный сопровождался стоящим человечком, а слабый — бессильно согнувшимся. Потом стало «кен» и «кан». В латыни амбивалентны altus — высокий и низкий, cacer — святой и нечестивый; clamare — кричать, но clam — тихо, тайно. В немецком Stimme — голос, а stumm — немой, безмолвный.
В некоторых системах письменности обозначаются только согласные звуки, а гласные читатель должен поставить сам, сообразно своим знаниям и контексту. Древние египтяне предоставляли пишущему право располагать по своему желанию рисунки справа налево или слева направо, и текст читали в ту сторону, куда были обращены лица человечков, птиц и зверей. Но пишущий мог расположить рисунки и в вертикальные ряды, а при надписях на небольших предметах он позволял себе изменять порядок рисунков по соображениям эстетическим, добиваясь, скажем, уравновешенной композиции. Еще неопределеннее китайский язык; европейцу он внушает ужас. Состоит он из известного количества слогов, произносимых в отдельности или комбинируемых попарно. В одном из диалектов четыреста таких звуков, а так как количество слов этого диалекта приблизительно четыре тысячи, то каждый звук имеет в среднем около десяти значений. Двусмысленности избегают, соединяя два звука в одно слово и употребляя четыре разных тона. Грамматики там нет, ни одно из односложных слов не несет признаков части речи, пола, числа, времени. Язык представляет собой сырой материал.
И все же язык сновидения сложнее всех языков и письмен: те предназначены для того, чтобы один человек понял другого, а сновидение, которое не хочет никому ничего сообщить, наоборот, рассчитано на то, чтобы остаться непонятым. И чаще всего оно достигает цели. Оно превращает мысли в образы. Но наши мысли сами произошли от таких же образов, от чувственных впечатлений. Иначе говоря, мысли во сне проделывают обратный путь, при котором отпадает все, что было приобретено ими в процессе развития. Вот в чем суть работы сновидения! И вот почему связь между элементами явного сновидения так не похожа на связь между элементами скрытого.
Если углубиться в изучение работы сновидения, мы узнаем кое-что о начале нашего умственного развития, о своем детстве и детстве человечества. Воспоминания о собственном детстве могут всплыть из бессознательного, побуждаемые сновидениями. Кто из нас не просыпался в холодном поту, похоронив близкого человека? Всякий раз, когда кто-нибудь становится на нашем пути, сновидение готово умертвить его. В раннем детстве эти чувства еще очень сильны: маленький ребенок — страшный эгоист, он прежде всего любит себя и лишь позже научается любить других. Часто он открыто не любит братьев и сестер; не всегда хороши отношения между дочерью и матерью, сыном и отцом. Душевная жизнь ребенка лишена еще социальных и этических запретов. Все дурное в сновидениях не порождение зла, а порождение инфантильности, которая еще не знает добра и зла. Во сне мы дети, и нам нечего стыдиться своих сновидений.
Сновидение, настаивает Фрейд, может быть чем угодно — предупреждением, намерением, воспоминанием, но в основе своей оно прежде всего исполнение желания. Всякое исполнение желания должно доставить удовольствие. Но кому? Разумеется, тому, кто его имеет. Но ведь это желание спящему неприятно, оно вовсе не доставляет ему удовольствия, недаром он подвергает его цензуре. Фрейд предлагает нам вспомнить известную сказку о трех желаниях. Муж и жена, которым фея обещала исполнить три их желания, размышляют, что бы это такое пожелать. Неожиданно жена соблазняется запахом жареных сосисок, доносящимся из соседней хижины. Сосиски тут как тут. Муж разгневан, он желает, чтобы сосиски повисли у нее на носу. Второе желание исполнено. Остается пожелать, чтобы сосиски исчезли. Наше сознательное «я» и наше бессознательное подобны этим супругам.
ПЛЯШУЩИЙ САТИР
В страшных снах содержание почти свободно от искажения; это откровенное исполнение желания. Мы приходим в ужас оттого, что вытесненное желание оказывается сильнее, чем цензура. Всесильная днем, ночью она может ослабеть из-за того, что мы хотим спать. Она уступает, если желание слишком сильно или если она не слишком требовательна. Будучи застигнута врасплох, она пользуется последним средством — прерывает сон под влиянием нарастающего страха. Если сторож чувствует себя слишком слабым, чтобы одному справиться с опасностью, он будит спящих и зовет на помощь.
Спящий скрывает в себе две личности, и исполнение желания может быть связано и с неприятным, а именно с наказанием. Сосиски на тарелке — прямое исполнение желания первого лица, сосиски на носу — исполнение желания второго лица и наказание за глупое первое желание; а при неврозах мы найдем еще и третье желание: пусть они исчезнут поскорее! В душевной жизни нередко встречается и желание претерпеть наказание; оно может породить мучительный сон. Желания могут быть какие угодно. Страх — прямая противоположность желанию, это олицетворение «нежелания», но мы знаем, что противоположности близки друг к другу ассоциативно. В бессознательном они могут и совпадать.
Теперь мы можем последний раз вернуться к сну о трех билетах. Где тут исполнение желания? Элемент «слишком рано» устранен цензурой; намекает на него пустой партер. Опираясь на данные этнографии, Фрейд толкует число «три» как мужское начало; в данном случае — это намек на мужа. Слишком ранняя покупка билетов означает поспешное замужество. Эта замена и связана с исполнением желания. Пациентка вовсе не была недовольна своим замужеством, она испытала досаду только в тот день, когда узнала про подругу. В свое время она даже гордилась ранним замужеством и видела в этом свое преимущество перед Элизой. Фрейд полагает, что один из мотивов, толкающих девушек на раннее замужество, это выросшая из детского любопытства «страсть к подглядыванию» за всем запретным или недоступным, вплоть до светской жизни. В своей досаде пациентка возвращается к тому времени, когда замужество было для нее исполнением желания, ибо удовлетворяло ее «страсти к подглядыванию», и под влиянием этого прежнего желания заменяет идею замужества посещением театра. Она будет «подглядывать» там.
Известие, полученное днем, вызвало досаду и сожаление, досада разбудила давнишнее желание увидеть, что происходит, когда выходишь замуж, и вот это желание формирует теперь содержание сновидения. Я могу идти в театр и видеть все запретное, а ты не можешь! Я замужем, а ты нет! Истинное положение вещей обращено в противоположное — давний триумф поставлен на место настоящего поражения. Удовлетворение «страсти к подглядыванию» сливается с удовлетворением победой над соперницей; отсюда и явное содержание сновидения: она в театре, а Элиза не может туда проникнуть.
Толкования снов методом психоанализа на первый взгляд вычурны, искусственны, притянуты за волосы. Но может быть, толкование снов и должно казаться таким? Часто благодаря сгущению сон похож на остроту, на каламбур, но как острота он не способен вызвать и тени улыбки. Каламбуры сновидения унылы и плоски, как шутки алкоголика или приговаривания картежников, но ведь сновидение и не собиралось шутить. Мы усматриваем остроту по чисто формальному сходству и идем по стопам античных толкователей. Когда Александр Великий предпринял в 322 году до нашей эры свой завоевательный поход, в его свите находились самые знаменитые толкователи того времени. Город Тир, лежавший тогда еще на острове, оказал Александру такое упорное сопротивление, что царь начал уже подумывать о снятии осады. Однажды ночью он увидел во сне сатира, носившегося в триумфальном танце. Толкователь снов Аристандр разложил слово «сатир» на два слова и по-гречески получилось «твой Тир». Сон возвещал победу! Александр возобновил осаду и взял город. «Твой Тир», говорит Фрейд, кажется нам искусственной натяжкой, и тем не менее толкование было абсолютно верным. Александр желал взять Тир, и его желание осуществлялось во сне.
Для всякого предприятия нужен капиталист, берущий на себя расходы, и предприниматель, имеющий идею и знающий, как ее осуществить. Роль капиталиста играет бессознательное желание: оно доставляет психическую энергию для образования сновидения. В роли же предпринимателя выступает «дневной остаток», распоряжающийся всеми расходами. Дневными остатками Фрейд называет неосознанные душевные реакции на то полученное в состоянии бодрствования впечатление, которое послужило непосредственным поводом к сновидению. Капиталист и предприниматель объединяют свои усилия, и сновидение начинает свою работу, развертывая в спящем мозгу картину за картиной, написанные на языке образных и словесных ассоциаций, символов-сравнений, сгущений, перегруппировок и замен. Почему Александр увидел во сне каламбур, а не капитуляцию Тира? Да потому, что сновидение, если в нем идет речь не об императивных желаниях инстинктов, другого языка не знает.
В 1936 году Томас Манн был в гостях у Фрейда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34