Покупал не раз - магазин Wodolei.ru
целое столетие ребенок с тем же аппетитом продолжает наворачивать кашу, тогда как он давно уже умер от старости.
V
«Годы войны кажутся ненастоящими. Они — как кошмар, во время которого реальность отменяется», — как-то написала Агата Кристи.
Однако сегодня нет необходимости в войне для того, чтобы уничтожить реальность мира.
Авиакатастрофы, крушения поездов, взрывы, ядерные выбросы, загрязнение окружающей среды, парниковый эффект, кислотные дожди… Минамата, Чернобыль, Севезо и т. д. После эпохи ядерного устрашения благодаря прямым телепередачам мы стали привыкать к новому кошмару — к долгой агонии планеты, воспринимаемой нами как одна из множества сенсационных новостей. Находясь на последней стадии soft шока, мы довольствуемся тем, что отмечаем очередное происшествие и пересчитываем количество жертв научных промахов, технических и производственных ошибок.
Но все это несравнимо с потерей миром реальности, в чем мы сильно преуспели и в каковом свершении мы скоро перейдем к следующему этапу. До недавнего времени мы отказывались обращать внимание на небывалый размах злостных нарушений и бед отдельных людей, вызванных не столько явно неудачными техническими нововведениями, сколько самим желанием достичь рекордных показателей и эффективноcти техники и поразительными технологическими победами, одержанными в области представления обмена информацией.
Утверждают, что психоанализ не разрешает проблемы, он только замещает их… То же самое можно сказать о технологическом и производственном прогрессе.
Сейчас в пресловутой галактике Гутенберга чтение представляется доступным всем и каждому, однако надо отметить появление целых толп глухонемых.
Промышленное книгопечатание побуждает к чтению в одиночестве, то есть в тишине, и мало-помалу лишает людей навыков говорения и слушания, необходимых для чтения вслух (публичного, полифонического…), распространенного в эпоху, когда рукописи были относительно редки.
Тем самым книгопечатание приводит к обеднению языка, который утратил не только свою социальную выразительность (т. е. изначальную способность выражать свои мысли), но и выразительность пространственную (акцентирование и просодию). Поэтика народной речи вскоре угасла, умерла — как говорится, испустила дух — и растворилась в академизмах и плоском языке пропаганды и рекламы…
Если продолжить разговор об утрате способности к чувственному восприятию под влиянием технологий в быту и на производстве, то можно припомнить жертвы феи электричества, добровольно подвергающих себя мгновенной фотографии или оптической иллюзии кинематографа — способов представления, умножающих число плохо видящих или, как говорил Вальтер Бенья-мин, «аналфабетиков образа».
Биолог Жан Ростан считал, что радио «если и не превратило нас в дураков, то, по крайней мере, сделало глупость еще более громкой»… А Рэй Бредбери отметил, что глупость кричит на нас из Walkman'oв и забрасывает «ослепительно-яркими и подробными картинками вместо слов» на телевидении.
"Массы все время спешат, бегут, проходят в наступательном темпе эпоху за эпохой. Они думают, что продвигаются, но на самом деле топчутся
на месте и низвергаются в пустоту", — писал Франц Кафка.
Логическим следствием заболевания из-за быстрого передвижения, кинетоза, когда мы на некоторое время становимся одновременно наблюдателями и путешественниками и пополняем число инвалидов опорно-двигательного аппарата, является заболевание, вызываемое мгновенными коммуникациями. Поэтому вскоре появились наркоманы мультимедийных сетей, net-junkies, вебоманы и киберпанки, пораженные болезнью IAD (Internet Addiction Disorder) с мусорной свалкой вместо памяти, захламленной картинками непонятного происхождения и кое-как сваленными неприглядными износившимися символами.
Самые же юные, с начальной школы приклеенные к монитору, уже поражены гиперкинестезией, связанной с нарушениями деятельности мозга и ведущей к серьезному ослаблению внимания и внезапным неконтролируемым разрядкам моторной энергии.
Из-за упрощения доступа к информационным магистралям растет число путешественников, не покидающих свою комнату, потомков молчаливых читателей, переваривающих в одиночестве весь вред от средств коммуникации, накопленный столетиями технического прогресса.
Прогресс поступает с нами как судебный медик, который в качестве прелюдии перед грубым вмешательством проникает в каждое отверстие исследуемого тела. Он не только настигает человека, он проходит сквозь него и оставляет, сосредотачивает, накапливает в каждом из нас сопутствующие нарушения (визуальные, социальные, психомоторные, аффективные, интеллектуальные, сексуальные…). Каждое изобретение привносит массу новых, свойственных только ему разрушений и причиняет еще одно повреждение.
Мы не подозреваем о том, что являемся потомками сомнительных родителей и находимся в плену у наследственных пороков, передаваемых не36 генами, спермой или кровью, а неопределяемым технологическим заражением.
Вследствие утраты «поведенческой свободы», всякая критика техники потихоньку иссякла и мы бессознательно соскользнули от просто технологии — к технокультуре, а затем — к догматизму тоталитарной технокультуры, и теперь нас ограничивают не моральные, социальные, культурные и т. д. запреты общества, а мы сами, наше собственное тело, измененное столетиями прогресса.
Инвалиды войны, пострадавшие в дорожных происшествиях или на работе, жертвы терроризма — все, кто в одночасье остался без руки или ноги, способности двигаться, видеть, говорить, получать удовольствие и т. д., в то же время страдают провалами в памяти и амнезией.
Они вытесняют, более или менее сознательно, невыносимые подробности происшествия, грубо нарушившего их способность действовать; однако во сне или полусне в их ум проникают новые образы, компенсация утраченных двигательных или сенсорных способностей. В этих бесплотных мирах тот, кто не может ходить, обретает ноги и передвигается со сверхъестественной скоростью; тот, кто уже не способен положить руку на плечо друга, обнимает его изо всех сил; тот, кто не видит, завороженно поглощает глазами свет… То же самое, можете не сомневаться, происходит и с нами, с нашим технологическим самокалечением, с рефлексивным членовредительством, обстоятельства и причины которого мы долгое время хотели забыть.
Мы все более утрачиваем способность пользоваться данными нам природой органами восприятия; мы, как умственно-отсталые, страдаем чем-то вроде несоразмерности миру и находимся в постоянном поиске фантазматических миров и образов жизни, где старое доброе «животное тело» замещено продуктом симбиоза человека и технологии.
"Глаз сканера, nose spasms, ходячие языки, искусственные легкие, кибернетические уши, половые органы без выделений и другие органы без
тела…" Они описаны в литературе, которая, как говорил американец Крокер: «Не что иное, как обман, сокрывающий непреложность смерти. Вовсе не случайно кибернетическая вечность является одним из популярных сюжетов повествований, где физический мир растворяется и весь космос прекрасно умещается в компьютере».
Послушаем также доктора Тузо, знакомого с другими экстремальными ситуациями: «В попытках суицида, отказе от общения и приема пищи, токсикомании, а также стремлении рисковать своей жизнью (превышение скорости, езда на мотоцикле без шлема и т. д.) выражается стремление индивидуума возобладать над своей собственной неполноценностью. Насильственные попытки преодоления границ скрывают в своем основании классическую фантазию победы над судьбой и полной самореализации».
Дело австралийца Боба Дента, который 26 сентября 1996 стал первым, кто запустил суицид с помощью компьютера, показывает, что в наше время даже нажатие на клавиши может выражать стремление к риску.
Объявленное в Интернете заранее, задолго до решающего 25 марта коллективное жертвоприношение киберсекты Heaven's Gate не встретило сочувствия, а было воспринято как оскорбление адептами мульти-медиа.
«Как могли — говорили они, — технически информированные люди, многие из которых получили образование в американских колледжах, быть до того наивными и инфантильными, чтобы кастрировать себя, отрекаться от мужеского достоинства и положения зрелого человека?»
Витольд Гомбрович как-то обеспокоенно сказал: «Состояние духа нашего современника лучше всего определяется как „незрелость“… Ставшая чуждой культура вызывает и высвобождает в нас это состояние незрелости».
Не являются ли общепризнанное нарушение процесса взросления и связанные с этим интеллектуальные, сексуальные, эмоциональные и психомоторные проблемы, незрелость индивидов, застрявших в детстве, логическим завершением и полным воплощением наследственных технологических пороков?
Если космонавты, плавающие в межпланетном отстойнике, кричат в камеру: «the dream is alive!»1, то почему интернавтам не принять себя за космонавтов? Почему бы им не проникнуть в пространство между реальным и вымышленным и не добраться до входа в виртуальный рай, как дети проникают в волшебную сказку? Почему бы им не поверить, что внеземной свет кометы Хейла-Боп-па освещает запасной путь, «выход» из физического мира? Тридцать девять членов киберсекты Heaven's Gate не оставили в своей роскошной резиденции на Ранчо Санта Фе ничего, кроме разложившейся тленной оболочки, кроме тел, без которых они уже давно привыкли обходиться.
VI
«Ларри Флинт продолжает сражаться, консерваторов облапошили». Под таким заголовком ежедневная газета «Либерасьон» поместила свои выводы об окончании процесса консервативной экстраправой лиги AGRIF' против кинокомпании «Columbia TristarFilm France». Вспомним, однако, предшествующие события:
17 февраля 1997 года в Париже было сложно не обратить внимания на афиши фильма Милоша Формана о подвигах Ларри Флинта, мафиози с темным прошлым, ставшего королем порнографической прессы в эпоху Рейгана. Некуда было деться от вездесущего образа мужчины, распятого на плавках-стринг молодой женщины.
18 февраля парижский заместитель прокурора Республики, вдохновленный примером американцев, выступил за уничтожение афиш ради свободы передвижения.
На следующий день судья Ив Брейа отступил от решения, грозившего стать правилом, пустился в «научный анализ изображения» и, в конце концов, призвал трибунал не следовать рекомендации прокурора, то есть не убирать афиши.
Мы приводим сей рядовой пример скрытой рекламы для того, чтобы показать эти колебания судьи, выступающего за оправдание специфических эстетических взглядов, и прокурора, обвиняющего в нарушении свобод, для демонстрации попыток правосудия приспособиться, по мере сил, к исчезновению традиционных ценностей. Возле сомнительных афиш не было засвидетельствовано ни одного затора, и вполне мог бы возникнуть вопрос, что, на самом деле, прокурор понимает под «угрозой свободе передвижения» и как соотнести это с реальностью.
Реклама привлекает внимание и взгляды и в общественных местах, потому считается опасной, а на скоростных дорогах и крупных автомагистралях подлежит строгой регламентации.
Во Франции законом от 1979 года даже введено понятие «визуального загрязнения», вызываемого не только застройкой, но и освещением и плотностью рекламы вне жилого массива.
Притязал ли прокурор на то, что бы применить эти ограничения и к городскому ландшафту? То, что неправомерно за городом, может ли стать таковым в мегаполисе?
Почему бы и нет, ведь известные американские публицисты сейчас сами активно критикуют так называемую «новую мировую экологию» — такое обстоятельство дел, при котором все крупные города планеты могут быть всего за несколько часов заполнены миллиардами экземпляров одной и той же афиши и каждый горожанин будет вынужден, помимо своей воли, смотреть снизу вверх на то, что не предложено, а навязано ему.
Находя афиши фильма Милоша Формана не только оскорбительными и непристойными, но и посягающими на основные свободы, прокурор,40 тем не менее, подводит нас к прямо противоположной ситуации: неистовый Ларри Флинт, Христос порнографии, мученик свободы слова, защитник нонконформизма формально содействует достижению тоталитарных целей.
В отношении скрытой и прямой рекламы фильма, рекламной кампании вокруг подвигов Ларри Флинта, насущным становится другой вопрос: может ли мир ночи быть высвечен и выведен на свет, не переставая быть самим собой? То, что вчера было маргинальным, может ли без ущерба для себя стать массовым?
В нелогичном решении суда от 19 февраля проявляется еще одно существенное противоречие рынка порнографии: она все еще не принята в обществе. Порнографии, как и проституции, редко удается выйти из «непристойной сферы личной жизни» и открыто утвердиться в публичных местах и на транспортных узлах, которые остаются последним оплотом морали с ее запретами (запрещением алкоголя, наркотиков, секса и т. д.).
Это будет так, по крайней мере, до тех пор, пока порнография не сольется с другой сферой международного общения: культурой.
Отметим, что это был выбор судьи Брейа, тогда как действительной целью дела Ларри Флинта было слияние/смешение порнографии и свободы слова, основополагающей для культуры.
Обычно говорят, что «искусство не бывает аморальным», хотя лучше было бы сказать, что оно не бывает нелегальным.
Лишаясь сакрального характера, оно попадает в мрачный гетеанский треугольник: «война, торговля и пиратство, все три в одном, неразделимы» (Фауст, II).11 «Любитель искусства» уже давно превратился в молчаливого свидетеля, наблюдающего безнаказанное появление в музеях и галереях плодов грабительских войн, этнической резни и других преступлений (расхищения гробниц, разрушения культовых сооружений и т. д.).
Англо-саксонский «свободный обмен» лишь упрочил положение дел, выступив против дискриминации при товарообмене и предлагая охватить всю культуру категориями «услуг», представить ее одним из многочисленных побочных продуктов (таких, как видеоигры, фильмы, компакт-диски, туризм и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
V
«Годы войны кажутся ненастоящими. Они — как кошмар, во время которого реальность отменяется», — как-то написала Агата Кристи.
Однако сегодня нет необходимости в войне для того, чтобы уничтожить реальность мира.
Авиакатастрофы, крушения поездов, взрывы, ядерные выбросы, загрязнение окружающей среды, парниковый эффект, кислотные дожди… Минамата, Чернобыль, Севезо и т. д. После эпохи ядерного устрашения благодаря прямым телепередачам мы стали привыкать к новому кошмару — к долгой агонии планеты, воспринимаемой нами как одна из множества сенсационных новостей. Находясь на последней стадии soft шока, мы довольствуемся тем, что отмечаем очередное происшествие и пересчитываем количество жертв научных промахов, технических и производственных ошибок.
Но все это несравнимо с потерей миром реальности, в чем мы сильно преуспели и в каковом свершении мы скоро перейдем к следующему этапу. До недавнего времени мы отказывались обращать внимание на небывалый размах злостных нарушений и бед отдельных людей, вызванных не столько явно неудачными техническими нововведениями, сколько самим желанием достичь рекордных показателей и эффективноcти техники и поразительными технологическими победами, одержанными в области представления обмена информацией.
Утверждают, что психоанализ не разрешает проблемы, он только замещает их… То же самое можно сказать о технологическом и производственном прогрессе.
Сейчас в пресловутой галактике Гутенберга чтение представляется доступным всем и каждому, однако надо отметить появление целых толп глухонемых.
Промышленное книгопечатание побуждает к чтению в одиночестве, то есть в тишине, и мало-помалу лишает людей навыков говорения и слушания, необходимых для чтения вслух (публичного, полифонического…), распространенного в эпоху, когда рукописи были относительно редки.
Тем самым книгопечатание приводит к обеднению языка, который утратил не только свою социальную выразительность (т. е. изначальную способность выражать свои мысли), но и выразительность пространственную (акцентирование и просодию). Поэтика народной речи вскоре угасла, умерла — как говорится, испустила дух — и растворилась в академизмах и плоском языке пропаганды и рекламы…
Если продолжить разговор об утрате способности к чувственному восприятию под влиянием технологий в быту и на производстве, то можно припомнить жертвы феи электричества, добровольно подвергающих себя мгновенной фотографии или оптической иллюзии кинематографа — способов представления, умножающих число плохо видящих или, как говорил Вальтер Бенья-мин, «аналфабетиков образа».
Биолог Жан Ростан считал, что радио «если и не превратило нас в дураков, то, по крайней мере, сделало глупость еще более громкой»… А Рэй Бредбери отметил, что глупость кричит на нас из Walkman'oв и забрасывает «ослепительно-яркими и подробными картинками вместо слов» на телевидении.
"Массы все время спешат, бегут, проходят в наступательном темпе эпоху за эпохой. Они думают, что продвигаются, но на самом деле топчутся
на месте и низвергаются в пустоту", — писал Франц Кафка.
Логическим следствием заболевания из-за быстрого передвижения, кинетоза, когда мы на некоторое время становимся одновременно наблюдателями и путешественниками и пополняем число инвалидов опорно-двигательного аппарата, является заболевание, вызываемое мгновенными коммуникациями. Поэтому вскоре появились наркоманы мультимедийных сетей, net-junkies, вебоманы и киберпанки, пораженные болезнью IAD (Internet Addiction Disorder) с мусорной свалкой вместо памяти, захламленной картинками непонятного происхождения и кое-как сваленными неприглядными износившимися символами.
Самые же юные, с начальной школы приклеенные к монитору, уже поражены гиперкинестезией, связанной с нарушениями деятельности мозга и ведущей к серьезному ослаблению внимания и внезапным неконтролируемым разрядкам моторной энергии.
Из-за упрощения доступа к информационным магистралям растет число путешественников, не покидающих свою комнату, потомков молчаливых читателей, переваривающих в одиночестве весь вред от средств коммуникации, накопленный столетиями технического прогресса.
Прогресс поступает с нами как судебный медик, который в качестве прелюдии перед грубым вмешательством проникает в каждое отверстие исследуемого тела. Он не только настигает человека, он проходит сквозь него и оставляет, сосредотачивает, накапливает в каждом из нас сопутствующие нарушения (визуальные, социальные, психомоторные, аффективные, интеллектуальные, сексуальные…). Каждое изобретение привносит массу новых, свойственных только ему разрушений и причиняет еще одно повреждение.
Мы не подозреваем о том, что являемся потомками сомнительных родителей и находимся в плену у наследственных пороков, передаваемых не36 генами, спермой или кровью, а неопределяемым технологическим заражением.
Вследствие утраты «поведенческой свободы», всякая критика техники потихоньку иссякла и мы бессознательно соскользнули от просто технологии — к технокультуре, а затем — к догматизму тоталитарной технокультуры, и теперь нас ограничивают не моральные, социальные, культурные и т. д. запреты общества, а мы сами, наше собственное тело, измененное столетиями прогресса.
Инвалиды войны, пострадавшие в дорожных происшествиях или на работе, жертвы терроризма — все, кто в одночасье остался без руки или ноги, способности двигаться, видеть, говорить, получать удовольствие и т. д., в то же время страдают провалами в памяти и амнезией.
Они вытесняют, более или менее сознательно, невыносимые подробности происшествия, грубо нарушившего их способность действовать; однако во сне или полусне в их ум проникают новые образы, компенсация утраченных двигательных или сенсорных способностей. В этих бесплотных мирах тот, кто не может ходить, обретает ноги и передвигается со сверхъестественной скоростью; тот, кто уже не способен положить руку на плечо друга, обнимает его изо всех сил; тот, кто не видит, завороженно поглощает глазами свет… То же самое, можете не сомневаться, происходит и с нами, с нашим технологическим самокалечением, с рефлексивным членовредительством, обстоятельства и причины которого мы долгое время хотели забыть.
Мы все более утрачиваем способность пользоваться данными нам природой органами восприятия; мы, как умственно-отсталые, страдаем чем-то вроде несоразмерности миру и находимся в постоянном поиске фантазматических миров и образов жизни, где старое доброе «животное тело» замещено продуктом симбиоза человека и технологии.
"Глаз сканера, nose spasms, ходячие языки, искусственные легкие, кибернетические уши, половые органы без выделений и другие органы без
тела…" Они описаны в литературе, которая, как говорил американец Крокер: «Не что иное, как обман, сокрывающий непреложность смерти. Вовсе не случайно кибернетическая вечность является одним из популярных сюжетов повествований, где физический мир растворяется и весь космос прекрасно умещается в компьютере».
Послушаем также доктора Тузо, знакомого с другими экстремальными ситуациями: «В попытках суицида, отказе от общения и приема пищи, токсикомании, а также стремлении рисковать своей жизнью (превышение скорости, езда на мотоцикле без шлема и т. д.) выражается стремление индивидуума возобладать над своей собственной неполноценностью. Насильственные попытки преодоления границ скрывают в своем основании классическую фантазию победы над судьбой и полной самореализации».
Дело австралийца Боба Дента, который 26 сентября 1996 стал первым, кто запустил суицид с помощью компьютера, показывает, что в наше время даже нажатие на клавиши может выражать стремление к риску.
Объявленное в Интернете заранее, задолго до решающего 25 марта коллективное жертвоприношение киберсекты Heaven's Gate не встретило сочувствия, а было воспринято как оскорбление адептами мульти-медиа.
«Как могли — говорили они, — технически информированные люди, многие из которых получили образование в американских колледжах, быть до того наивными и инфантильными, чтобы кастрировать себя, отрекаться от мужеского достоинства и положения зрелого человека?»
Витольд Гомбрович как-то обеспокоенно сказал: «Состояние духа нашего современника лучше всего определяется как „незрелость“… Ставшая чуждой культура вызывает и высвобождает в нас это состояние незрелости».
Не являются ли общепризнанное нарушение процесса взросления и связанные с этим интеллектуальные, сексуальные, эмоциональные и психомоторные проблемы, незрелость индивидов, застрявших в детстве, логическим завершением и полным воплощением наследственных технологических пороков?
Если космонавты, плавающие в межпланетном отстойнике, кричат в камеру: «the dream is alive!»1, то почему интернавтам не принять себя за космонавтов? Почему бы им не проникнуть в пространство между реальным и вымышленным и не добраться до входа в виртуальный рай, как дети проникают в волшебную сказку? Почему бы им не поверить, что внеземной свет кометы Хейла-Боп-па освещает запасной путь, «выход» из физического мира? Тридцать девять членов киберсекты Heaven's Gate не оставили в своей роскошной резиденции на Ранчо Санта Фе ничего, кроме разложившейся тленной оболочки, кроме тел, без которых они уже давно привыкли обходиться.
VI
«Ларри Флинт продолжает сражаться, консерваторов облапошили». Под таким заголовком ежедневная газета «Либерасьон» поместила свои выводы об окончании процесса консервативной экстраправой лиги AGRIF' против кинокомпании «Columbia TristarFilm France». Вспомним, однако, предшествующие события:
17 февраля 1997 года в Париже было сложно не обратить внимания на афиши фильма Милоша Формана о подвигах Ларри Флинта, мафиози с темным прошлым, ставшего королем порнографической прессы в эпоху Рейгана. Некуда было деться от вездесущего образа мужчины, распятого на плавках-стринг молодой женщины.
18 февраля парижский заместитель прокурора Республики, вдохновленный примером американцев, выступил за уничтожение афиш ради свободы передвижения.
На следующий день судья Ив Брейа отступил от решения, грозившего стать правилом, пустился в «научный анализ изображения» и, в конце концов, призвал трибунал не следовать рекомендации прокурора, то есть не убирать афиши.
Мы приводим сей рядовой пример скрытой рекламы для того, чтобы показать эти колебания судьи, выступающего за оправдание специфических эстетических взглядов, и прокурора, обвиняющего в нарушении свобод, для демонстрации попыток правосудия приспособиться, по мере сил, к исчезновению традиционных ценностей. Возле сомнительных афиш не было засвидетельствовано ни одного затора, и вполне мог бы возникнуть вопрос, что, на самом деле, прокурор понимает под «угрозой свободе передвижения» и как соотнести это с реальностью.
Реклама привлекает внимание и взгляды и в общественных местах, потому считается опасной, а на скоростных дорогах и крупных автомагистралях подлежит строгой регламентации.
Во Франции законом от 1979 года даже введено понятие «визуального загрязнения», вызываемого не только застройкой, но и освещением и плотностью рекламы вне жилого массива.
Притязал ли прокурор на то, что бы применить эти ограничения и к городскому ландшафту? То, что неправомерно за городом, может ли стать таковым в мегаполисе?
Почему бы и нет, ведь известные американские публицисты сейчас сами активно критикуют так называемую «новую мировую экологию» — такое обстоятельство дел, при котором все крупные города планеты могут быть всего за несколько часов заполнены миллиардами экземпляров одной и той же афиши и каждый горожанин будет вынужден, помимо своей воли, смотреть снизу вверх на то, что не предложено, а навязано ему.
Находя афиши фильма Милоша Формана не только оскорбительными и непристойными, но и посягающими на основные свободы, прокурор,40 тем не менее, подводит нас к прямо противоположной ситуации: неистовый Ларри Флинт, Христос порнографии, мученик свободы слова, защитник нонконформизма формально содействует достижению тоталитарных целей.
В отношении скрытой и прямой рекламы фильма, рекламной кампании вокруг подвигов Ларри Флинта, насущным становится другой вопрос: может ли мир ночи быть высвечен и выведен на свет, не переставая быть самим собой? То, что вчера было маргинальным, может ли без ущерба для себя стать массовым?
В нелогичном решении суда от 19 февраля проявляется еще одно существенное противоречие рынка порнографии: она все еще не принята в обществе. Порнографии, как и проституции, редко удается выйти из «непристойной сферы личной жизни» и открыто утвердиться в публичных местах и на транспортных узлах, которые остаются последним оплотом морали с ее запретами (запрещением алкоголя, наркотиков, секса и т. д.).
Это будет так, по крайней мере, до тех пор, пока порнография не сольется с другой сферой международного общения: культурой.
Отметим, что это был выбор судьи Брейа, тогда как действительной целью дела Ларри Флинта было слияние/смешение порнографии и свободы слова, основополагающей для культуры.
Обычно говорят, что «искусство не бывает аморальным», хотя лучше было бы сказать, что оно не бывает нелегальным.
Лишаясь сакрального характера, оно попадает в мрачный гетеанский треугольник: «война, торговля и пиратство, все три в одном, неразделимы» (Фауст, II).11 «Любитель искусства» уже давно превратился в молчаливого свидетеля, наблюдающего безнаказанное появление в музеях и галереях плодов грабительских войн, этнической резни и других преступлений (расхищения гробниц, разрушения культовых сооружений и т. д.).
Англо-саксонский «свободный обмен» лишь упрочил положение дел, выступив против дискриминации при товарообмене и предлагая охватить всю культуру категориями «услуг», представить ее одним из многочисленных побочных продуктов (таких, как видеоигры, фильмы, компакт-диски, туризм и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14