В таких случаях всегда говорят что-то такое – это как когда ребенок разбивает коленки, ему вот уже три тысячи лет повторяют одни и те же слова “до свадьбы заживет”.
Одним словом, Роланд внял голосу разума и традиции.
Он согласился. Даже подписал документ, где в юридически корректных выражениях он, Роланд Эстерсон, отказывался от права называться отцом Эрика, давал ему разрешение на смену фамилии и обещал в дальнейшем не претендовать на внимание мальчика и не лезть со своими дурацкими советами по его образованию и воспитанию. При этом, однако, отказавшийся от сына господин Эстерсон был обязан посылать ежемесячно сумму в размере десяти процентов от своей зарплаты маленькому мальчику Эрику…
Тогда он не понимал, что делает. Не понимал, что теряет. Он был слишком увлечен “Проектом 117” и своими сумасбродными изобретениями. А когда Роланд осознал, что же натворил, – было уже поздно.
Эстерсон налил себе еще водки. Выпил. Отправил в рот блестящую черную маслину. И, подумав, присовокупил к ней желтый кружок лимона.
“Интересно, какими такими “условиями” запугивал генерал Родригес?” – спрашивал себя Роланд, кривя лицо в лимонной муке.
Он вытер свои русые усы тыльной стороной ладони, когда его мутный взгляд упал на пластиковые контейнеры с остатками системы управления защитным полем. Контейнеры пирамидой громоздились в углу.
Пластиковые коробки были заклеены крест-накрест красной липкой лентой, по всей длине которой попугайски повторялись слова “совершенно секретно”.
За последние двадцать лет Роланд видел столько “совершенно секретного”, что смысл этих слов для него совершенно стерся. На одной секретной научно-производственной базе в системе Центавра он даже видел туалетную комнату, на двери которой вместо исторического “М” или обычной живой голограммки с абстрактным джентльменом в шляпе красовался гриф “СС”. А внутри как всегда – вакуумные писсуары с желтым налетом, мятые окурки под раковиной и презервативы б/у, забытые любителями bathroom fucks, каких на научно-производственных базах всегда пруд пруди…
Так вот контейнеры, как и тот центаврианский туалет, – они тоже были “СС”, сов. секретными, хотя их содержимое Роланд мог бы описать и с закрытыми глазами.
Эстерсон отвернулся. Интересоваться содержимым контейнеров ему сейчас хотелось меньше всего на свете, хотя сразу после катастрофы он был буквально одержим желанием досконально осмотреть этот чудом уцелевший блок – интуиция нашептывала ему, что где-то там прячется отгадка проклятой загадки под названием “ПОЧЕМУ ОНИ ВСЕ ВРЕМЯ ПАДАЮТ?”
Но это было с утра. Теперь же Эстерсона тошнило от одной только мысли о том, чтобы работать ночью.
Он налил себе еще. И вдруг поразился произошедшей перемене. Он никогда не распускал руки, а сегодня взял да избил идиота Марио. Он всегда работал по ночам (как, впрочем, и днем, и утром, и после обеда), да он мог работать когда угодно и сколько угодно. И его никогда не тошнило. А теперь вот – тошнит.
В общем, что-то важное надломилось в тот день в душе конструктора Роланда Эстерсона. И водка “Столичная” была тут вовсе ни при чем.


ГЛАВА 3
МЫ

Май, 2621 г.

Авианосец “Три Святителя”

Траверз Земли, Солнечная система
Я бы хотел, чтобы они не постеснялись назвать меня своим другом. Но мне хватало честности признать: это случится не скоро. Не сегодня и не завтра.
Даже если меня поставят в боевое расписание, даже если мне повезет выжить в воздушной свалке над фиолетовыми помидорами Наотара, если мои ракеты отыщут врага и спасут жизнь ведущему – они скажут: “Это всего лишь удача новичка. Приятная, но случайность”. И они будут правы.
“Они” – пилоты эскадрильи И-02 19-го отдельного авиакрыла Военно-Космических Сил. Больше похожие на вольнонаемный сброд из охраны корпоративной колонии, чем на офицеров регулярной армии. Не признающие промеж себя ни чинов, ни уставной формы одежды, но притом готовые драться за честь мундира до последнего вздоха – хоть в смертельном хороводе космического сражения, хоть на дуэли, хоть в пьяном угаре офицерской кантины, схватившись с каким-нибудь непочтительно ухмыльнувшимся сапером из мобильной пехоты. Их было шестеро.
Леонид Фрайман – подвижный, стриженный почти наголо, скорый на улыбку. Улыбался он, впрочем, как-то зловеще – даже в тех случаях, когда к тому не было видимых причин.
“Фрайман. Лейтенант Фрайман”, – представился он и зловеще улыбнулся.
Сергей Цапко – долговязый, с двумя серьгами в левом ухе, на первый взгляд нелюдимый и малоприятный субъект. “Свежих жмуров привезли”, – так он прокомментировал наше появление в эскадрилье. В тот день я больше не услышал от него ни слова.
Братья Фрол и Егор Кожемякины – уроженцы Большого Мурома. По-моему, этим все сказано. Известно ведь, что такое Большой Муром.
Да-да, именно. Фрол и Егор расхаживали по жилому отсеку в красных рубахах-косоворотках, носили на шее обереги, а их русые бородки курчавились исконно русскими кольчиками.
Честно говоря, поначалу они показались мне самыми сумасшедшими во всем этом летучем дурдоме. И только позже, познакомившись накоротке с людьми Клона, я понял, что ретроспективная эволюция, сорвавшая крышу населению Большого Мурома, была очень умеренной и, пожалуй, благотворной вариацией на темы того, что случилось с колонистами на Вэртрагне двести лет назад.
Пятым был могучий азиат Ибрагим Бабакулов: широкоскулое лицо, кулаки размером с мою голову, волосатые лапищи и… изящные старомодные очки в металлической оправе. Смотрелись они на нем, как галстук на быке. Галстук, кстати, был таким же неотъемлемым атрибутом Ибрагима, как и очки.
“Ты похож на юного Вагнера! – восхитился он, разглядывая Быстрова поверх очков. – У тебя в роду немцев не было?”
“Вроде не было, – ответил Быстров. – А кто такой Вагнер?”
“Кто такой Вагнер? – переспросил Ибрагим, нахмурившись. – Чему вас на Новой Земле вообще учат? Как люди, не знающие Вагнера, могут называть себя истребителями?”
“Вагнер – это такой немецкий композитор”, – пояснил Коля Самохвальский.
И хотя до большой дружбы с лейтенантом Бабакуловым Коле было еще далеко, этот эстетствующий киргиз, знаменитый на весь авианосец меломан и интеллектуал, посмотрел на Самохвальского как на человека. А не как на говорящую вошь из кунсткамеры, которой в тот момент представился Бабакулову ограниченный Быстров.
Командовал эскадрильей капитан третьего ранга Василий Готовцев. Будь я редактором еженедельника “Небесная гвардия”, лепил бы его на обложку каждого второго выпуска. Не человек, а готовая статуя героя. Глаза стальные, взгляд пронзительный, зубы крупные и ровные… Впрочем, уставной формой одежды манкировал и он.
Наша эскадрилья по штату должна была насчитывать двенадцать одноместных истребителей РОК-14 “Горыныч”. Но пилотов с офицерским званием в ней почему-то обнаружилось всего лишь шесть. С нами, недоделанными, получалось десять.
Куда девались остальные? Почему пришлось разбавлять профессионалов недоучками?
На все вопросы мы получили исчерпывающие ответы, когда после ужина вместе с прочими потащилась в пятый ангар принимать новые флуггеры.
Авианосец бодро пожирал миллионы километров пустоты, разделяющие Землю и Флору, а мы грустно рассматривали пару потрепанных и несколько свеженьких “Горынычей”. На которых – как показывали элементарные арифметические выкладки – кое-кому из нас полетать не светит. Флуггеров в пятом ангаре оказалось еще меньше, чем нас.
На вертикальном оперении одного флуггера был нарисован напружинившийся, злющий котяра. На другом – щекастое лицо-солнце в обрамлении лучей-лепестков. Этот флуггер имел позывные “Ярило” и принадлежал Фролу Кожемякину.
На флуггере “Кот” летал командир эскадрильи. Об этом свидетельствовал дополнительный красный шеврон на фюзеляже под кабиной.
Остальные шесть флуггеров были только что извлечены из транспортных контейнеров и смонтированы трудами авиационных техников. Никакие художества их не отягощали, если не считать стандартных опознавательных знаков Объединенных Наций и Военно-Космических Сил.
Меньше недели провел авианосец в боях за Наотар, а Егор Кожемякин, Бабакулов, Цапко и Фрайман уже стали “безлошадными”.
Егор Кожемякин и Фрайман катапультировались из своих поврежденных машин и были подобраны на поверхности планеты службой поиска и спасения, оснащенной специальными флуггерами “пятачковой посадки”.
Бабакулов дотянул до авианосца на последних килограммах горючего, но так неделикатно грохнул израненную машину на полетную палубу, что ее оставалось только отправить в заводской ремонт.
Цапко пришлось совсем туго. Катапульта отказала. В каждый миг мог грянуть взрыв. Ему не оставалось ничего другого, кроме как попрощаться с друзьями и повести свой флуггер в открытый космос.
Кое-как выкарабкавшись на низкую орбиту, он прихватил из истребителя газовый огнетушитель и покинул пышущую жаром машину через стыковочный кессон. Использовав огнетушитель в качестве одноразового реактивного движка, Цапко умудрился отлететь от истребителя на несколько километров, прежде чем машина взорвалась.
Но всего удивительнее было то, что Фрол Кожемякин засек его радаром и, проявив чудеса прецизионного пилотажа, подобрал товарища через стыковочный кессон. И очень вовремя: прилета спасателей Цапко не дождался бы. В его скафандре от близкого – по космическим масштабам – взрыва родного флуггера стремительно скисала термоизоляция.
В итоге Цапко отделался легким, бодрящим обморожением. Его даже не пришлось госпитализировать. Меня потом уверяли, что характер у счастливчика после того случая заметно улучшился. Если это называется “улучшился”, не берусь вообразить, какой же он был до Наотарской операции.
Остальным пилотам эскадрильи повезло меньше.
Четверо погибли вместе со своими машинами на глазах у товарищей.
Еще один пошел на вынужденную посадку над Сумеречными Лесами в субэкваториальном поясе Наотара. Ни летчика, ни следов падения флуггера обнаружить не удалось.
И, наконец, шестой пилот подвел разваливающийся на глазах флуггер к авианосцу, катапультировался, был спасен и… отправлен в реанимацию. Судьба-злодейка влепила его спасательную капсулу аккурат в борт выползающего из-за авианосца эскортного фрегата.
Но все это нам потом рассказали. А тогда мы глазели на истребители, как бараны на новые ворота, и до нас постепенно доходило, что вместо большой победы нас ждет большая бойня.
– А почему флуггеров так мало? – разочарованно спросил Коля у комэска.
– Потому что перпендикуляр. Вам “мало”, а нам в самый раз.
– Чтобы вас, сопляков, поберечь, – предположил Фрайман. – По-моему, тут даже два лишних.
– Спасибо, товарищи офицеры. Объяснили. – Коля был готов расплакаться. – Только не пойму, зачем было нас из Академии вынимать? Чтобы на прогулку за казенный счет свозить?
– А я пойму?! – взорвался Готовцев. – Я пойму?! Командование обещало нам, что на Колчаке нам выделят тридцать машин, укомплектованных опытными людьми с офицерскими патентами! Вместо этого исправных флуггеров на космодроме оказалось в два раза меньше. И ни одного экипажа! Ваше появление здесь – идиотская импровизация…
– Командир, зачем такое крещендо? – вмешался Бабакулов. – Ребята не виноваты, что Генштаб двинул с Колчака три укомплектованных эскадрильи за день до нашего прилета.
– Вот-вот, – поддержал его Фрайман. – Между прочим, это уже не первый случай в мировой истории. Когда Цезарь воевал с галлами, сенат задолжал ему целый легион. И что ты думаешь?..
– Думаю, мы узнаем это в следующий раз, – проворчал Готовцев. Он был по-прежнему зол, но уже не орал. – А сейчас поделим флуггеры. Егор, имея в виду твои, м-м-м… традиционалистские убеждения, тебе предоставляется право выбирать первым.
Егор Кожемякин, как я уже сказал, родился и вырос на Большом Муроме. Поэтому я не удивился, когда этот крепкий и с виду психически нормальный мужик принялся по очереди разговаривать с каждым флуггером.
Он шептал что-то в правую бортовую дюзовую пару, дул туда и даже, кажется, тихонечко подвывал. Затем прикладывал ухо и выслушивал мнение истребителя.
При этом все прочие пилоты хранили абсолютное молчание.
Власик – парень простой, уроженец незатейливого города Зеленограда (Земля, Солнечная система) – хмыкнул и криво ухмыльнулся.
Лейтенант Цапко внушительно потряс кулаком перед носом у невежды.
После этого все мы начали старательно делать понимающий вид. Дескать, сами со своими флуггерами на короткой ноге. Болтаем о девчонках на досуге, пиво вместе пьем…
Наконец Егор Кожемякин, “спознавшись”, как он это называл, со всеми флуггерами, сделал свой выбор. К нему подбежал авиационный техник.
– Значит, так, – сказал Егор, поглаживая носовой обтекатель флуггера. – Сделай все, как на старом было. На перед ему нарисуй такого же Сирина. Вязанку чеснока и красного перчика я тебе поднесу. Прикрутишь вокруг приборной доски. Дам еще тебе…
Мне было интересно, какие еще овощи Кожемякин намерен противопоставить рентгеновским лазерам джипсов, но тут “безлошадные” Бабакулов, Фрайман и Цапко одновременно набросились на другие флуггеры и техников, каждый со своими требованиями по украшательству. А к нам обратился комэск:
– Кадеты, вас четверо, а флуггеров два. Варианты вроде “летать по очереди” не рассматриваются. Дай бог успеть слетаться с нами хоть двоим. Поэтому придется что-то решать. Прямо сейчас.
– Вопрос… можно? – робко спросил Коля.
– Первый и последний. – Готовцев гордо вздернул подбородок и поиграл желваками.
Нет, жаль, решительно жаль, что я не собкор “Небесной гвардии”! Какие кадры пропадали! Матерый космический волк делится военной премудростью с молодым пополнением…
– Те, кто не попадет в летный состав, что будут делать?
– Ни-че-го.
– Совсем ничего?
– Абсолютно ничего. В остальных эскадрильях та же ситуация – перебор добровольцев, недобор флуггеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11