– Клянусь вам, сэр, не знаю и даже не догадываюсь.
Несколько мгновений он смотрел на меня своими проницательными голубыми глазами, затем резко встал и развернул на стене большую карту Тихого океана.
– Принесите сюда лампу, Байэм» – попросил он.
Мы встали рядом у карты самого большого океана.
– Вот Таити, – проговорил сэр Джозеф. – Каким курсом ушел «Баунти»?
– По-моему, на север-северо-восток.
– Если не ошибаюсь, в этом направлении лежат Маркизские острова. Их уже давно открыл испанец Менданья. Богатые острова, и всего неделя пути при попутном ветре. Смотрите, вот они.
– Сомневаюсь, сэр, – ответил я. – Кристиан дал нам понять, что хочет найти какой-нибудь неизвестный остров. Вряд ли бы он стал обосновываться там, куда могут зайти корабли.
– Пожалуй, вы правы, – согласился сэр Джозеф и сменил тему: – Бедняга Кристиан!
– Вы знали его, сэр?
– Довольно близко, – кивнул он.
– Он был моим хорошим другом, – сказал я. – Видит Бог, у него были основания так поступить.
– Несомненно. А вообще-то странно, мне казалось, что они с Блаем друзья.
– Уверен, что капитан Блай тоже так думал… Меня ждет печальное поручение; я обещал Кристиану повидаться с его матерью.
– Его родители – достойные люди. Они живут в Камберленде.
– Да, сэр, я знаю.
Сэр Джозеф свернул карту. Я посмотрел на высокие часы, стоявшие у стены:
– Мне пора домой, сэр.
– Да, мой мальчик, пора спать. Но прежде чем ты уйдешь, выслушай меня. Я от всей души советую тебе обдумать предложение капитана Монтагью. Сейчас у тебя тяжело на душе, но это пройдет. Мы с Монтагью уже не молоды и знаем этот грустный старый мир лучше тебя. Лучше бы тебе отказаться от мысли осесть на Таити.
– Я обдумаю это, сэр.
День за днем я откладывал поездку в Уитиком. Я боялся покинуть тихий старый дом мистера Эрскина и уехал лишь после того, как навестил в Камберленде мать Кристиана. О разговоре с нею я лучше промолчу.
Промозглым зимним вечером я вылез в Таунтоне из кареты прямо под моросящий дождь и сразу увидел наш экипаж. Старый кучер умер, на козлах сидел его сын, соучастник множества моих детских проделок. Я сел в экипаж, и мы тронулись по грязной, изрытой колесами, плохо освещенной улице.
Дождь все моросил и моросил, лошади бежали по лужам, замедляя ход, когда дорога шла в гору. Устав от долгого путешествия из Лондона, я задремал, а когда проснулся, под колесами уже скрипел гравий аллеи, вдали же виднелись огни дома. На секунду мне показалось, что прошедших пяти лет будто и не было, будто я спешу домой из школы на рождественские каникулы, а матушка прислушивается, не едет ли экипаж.
На крыльце стояла Тэкер, рядом с нею – дворецкий и остальные слуги, показавшиеся мне одинокими и несчастными. Никогда, кроме этого вечера, я не видел слез на глазах у Тэкер.
Несколько минут спустя я сидел в высокой столовой, полной теней и воспоминаний. В желтом свете свечей старый дворецкий бесшумно наполнял мой стакан и менял кушанья, которые я ел, не чувствуя вкуса. Когда я был маленьким, по воскресеньям мне разрешали здесь обедать, а в другие дни я приходил сюда пожелать спокойной ночи родителям и шел спать с пригоршней изюма или инжира. Здесь я обедал с матушкой после смерти отца, здесь в тот памятный вечер мы принимали капитана Блая.
Из-за западных ветров с Атлантики декабрь выдался теплым и дождливым, и я часто гулял по грязным тропинкам; дождевые капли падали мне на лицо, в безлистых деревьях стонал ветер. Медленно, почти незаметно я менялся; мне становилось все яснее, что мои корни скрыты глубоко в этой земле. Теани, наш ребенок, южные моря – все это постепенно меркло в моей памяти, словно красивый полузабытый сон. Настоящая жизнь была здесь, в Уитикоме, среди домов наших арендаторов. И прочные стены нашего старого дома, порядок, который в нем до сих пор сохранился, несмотря на утраты и невзгоды, вернули мне уверенность, что эту неразрывность поколений я должен сохранить. Мало-помалу горечь из моей души улетучивалась.
К концу месяца я принял решение. В то время оно стоило мне дорого, но я до сих пор об этом не жалею. Я написал капитану Монтагью и сообщил, что согласен поступить к нему на корабль. То же я написал и сэру Джозефу. Через два дня пасмурным безветренным утром я стоял у крыльца и ждал экипаж, который должен был отвезти меня в Таунтон. Бристольский канал лежал блестящей стальной лентой под низкими тучами, воздух был так тих, что я слышал крики грачей вдали. Две рыбачьи лодки медленно двигались в сторону океана; их паруса безжизненно повисли, и рыбаки ворочали длинными веслами. Некоторое время я наблюдал за ними, как вдруг услышал голос Тома, покрикивающего на лошадей, и скрип колес по гравию.
Эпилог
Я поступил на корабль капитана Монтагью в январе 1793 года, а через месяц началась война – один из самых бурных и опасных периодов в истории английского флота, достигший своей высшей точки через двенадцать лет, когда у берегов Испании разыгралось грандиозное морское сражение. Я имел честь сражаться с голландцами при Кампердауне, с датчанами при Копенгагене, с испанцами и французами при Трафальгаре; после этой славной битвы мне пожаловали чин капитана.
Во время войны я не раз мечтал о том, как после заключения мира обоснуюсь на островах Тихого океана, однако морскому офицеру в военное время предаваться мечтам особенно некогда, и по мере того как шли годы, мое желание вернуться в южные моря становилось все менее острым и боль пережитого понемногу утихала. Моя мечта сбылась только летом 1809 года, когда меня назначили командовать небольшим тридцатидвухпушечным фрегатом «Курьез», захваченным у французов. Я получил приказ идти в Порт-Джексон в Австралии, а оттуда в Вальпараисо с заходом по пути на Таити. В августе мы вышли из Спитхеда, а в феврале 1810 года были уже в Порт-Джексоне. Проведя там некоторое время, мы снова вышли в море, и ранним утром в начале апреля на горизонте показался Таити. Однако когда мы подошли ближе, ветер сменился на восточный, поэтому в бухту Матаваи мы вошли далеко не сразу. Мой лейтенант мистер Кобден, по-видимому, догадывался, что происходит у меня в душе, поэтому они со штурманом старались не отвлекать меня по пустякам, пока мы маневрировали. Когда показался мыс Венеры, воспоминания нахлынули на меня. Вон там, недалеко, устье реки, где я впервые встретил Теани. Теперь мне было всего сорок лет, однако я чувствовал себя стариком, зажившимся на этом свете. Мне казалось, что с тех пор, как я в последний раз видел эти места, прошли века. Я страшился вновь оказаться на этом берегу.
Когда мы бросили якорь, ни одного каноэ не подошло к кораблю. На берегу стояли несколько человек, лениво смотревших на нас, а там, где раньше под кронами деревьев вплотную друг к другу стояли десятки туземных хижин, теперь виднелась лишь одна.
Примерно за час до заката наша шлюпка высадила меня неподалеку от места, где когда-то стояла хижина Ити-Ити. Я приказал гребцам подождать, а сам двинулся в глубь острова. Вокруг не было видно ни одной живой души; от дома Ити-Ити я не нашел и следа. По дороге к излучине реки, где я встретил когда-то Теани, я увидел старуху, неподвижно сидевшую на песке и устремившую взгляд на море. Когда я, запинаясь, обратился к ней на ее родном языке, она немного оживилась. Ити-Ити? Да, она слыхала о нем, но он давно умер. Ина? Старуха покачала головой. О Типау она тоже никогда не слышала, но Поино помнила хорошо. Он тоже умер. Старуха пожала плечами:
– Когда-то на Таити жило много людей, теперь здесь одни тени.
Река была все такой же, но несмотря на то, что берега ее сильно заросли, мне удалось отыскать место, где я сидел когда-то среди корней большого дерева. Оно было все в цвету; река журчала все так же. Но юность моя прошла, а все старые друзья умерли. На мгновение глубокая тоска охватила меня; я отдал бы все на свете, чтобы снова стать на двадцать лет моложе и плавать наперегонки с Теани.
Я старался не думать больше ни о ней, ни о нашей дочке. Перейдя реку вброд я двинулся дальше; рощи хлебных деревьев пожелтели, вместо десятков аккуратных таитянских домиков я увидел лишь несколько убогих лачуг, а там, где лишь двадцать лет назад жили сотни людей, мне встретилось по дороге едва ли человек десять.
Дойдя до долины, где была хижина Стюарта, я сел на плоский камень. От его жилища ничего не осталось, исчез и сад, который он с такою любовью выращивал. Кости Стюарта лежали где-то у австралийского побережья среди гниющих останков «Пандоры». А где Пегги? Где их ребенок? Солнце село, в долине стали сгущаться тени. Я поднялся и печально зашагал к берегу.
На следующий день я взял шлюпку и дюжину матросов и отправился на восточное побережье. Тут было больше жизни, чем в Матаваи, и я приятно удивился тому, что бывшие владения Веиатуа не подверглись такому опустошению. Пока шлюпка приближалась к Таутира, я смотрел во все глаза, надеясь увидеть большой дом Веиатуа на холме. Его не было, но тут же я заметил, что мой дом – или другой, очень на него похожий, – стоит на том же месте. Шлюпка врезалась носом в песок; на берегу стояло несколько человек, вышедших к нам навстречу. Никого из них я не знал. Еще в Порт-Джексоне миссионеры сказали мне, что Веиатуа умер, о Теани же я расспрашивать не решился. Оставив матросов покупать кокосовые орехи, я отправился искать кого-нибудь из старых знакомых.
Идя по хорошо знакомой тропке, на полпути к дому я встретил пожилого человека властной наружности. Завидя меня, он остановился. Несколько мгновений мы молча смотрели друг другу в глаза.
– Туаху? – наконец спросил я.
– Байэм! – он шагнул вперед, и мы поздоровались по-таитянски. В глазах у него стояли слезы.
– Пойдем в дом, – через несколько секунд проговорил он.
– Я туда и шел, – ответил я. – Давай побудем немного здесь, вдвоем.
Он понял мое состояние и, глядя в землю, ждал, пока я наберусь смелости задать вопрос, красноречивым ответом на который было его молчание.
– Где Теани?
– Умерла, – спокойно ответил он. – Она умерла через три луны после того, как ты ушел.
– А наша дочь? – после долгого молчания спросил я.
– Она жива, – кивнул Туаху. – Теперь она уже женщина, у нее ребенок. Ее муж – сын Атуануи. Он когда-нибудь станет большим вождем. Сейчас ты увидишь свою дочь.
Туаху замолчал, ожидая, когда я заговорю.
– Мой старый друг и кровный родственник, – проговорил я наконец. – Ты знаешь, как крепко я ее любил. Все эти годы, когда моя страна воевала, я мечтал вернуться сюда. Здесь – кладбище моих воспоминаний, и я очень волнуюсь. Я хочу видеть свою дочь, но пусть она не знает, кто я. Сказать ей, что я ее отец, обнять ее, говорить с нею о Теани – этого я не вынесу. Ты меня понимаешь?
– Понимаю, – печально улыбнулся Туаху.
В этот миг на тропе послышались голоса, и он тронул меня за руку.
– Это она, Байэм, – тихо проговорил он.
К нам приближалась высокая девушка, ведя за руку ребенка; позади шла служанка. Глаза у девушки были цвета моря, с ее плеч изящными складками ниспадал белоснежный плащ, а на ее груди я увидел ожерелье в виде витой морской плетенки.
– Теани, – позвал мой спутник, и, когда она обернулась, у меня перехватило дыхание: она была так же прекрасна, как и ее мать, и кроме того, в ней было что-то и от моей матушки. – Это английский капитан из Матаваи.
Девушка протянула мне руку. Моя внучка удивленно уставилась на меня. Я отвернулся.
– Нам нужно идти, – сказала Теани. – Я обещала показать девочке английское каноэ.
– Ладно, иди, – отозвался Туаху.
Когда я снова сел в шлюпку, на небе светила яркая луна. Прохладный ночной ветерок шелестел в глубине долины, и внезапно вокруг меня появились призраки – тени умерших и живых. Была среди них и моя тень.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28