Книги были, наверное, интересными, потому что после их получения настроение нашего учителя улучшилось. Чаще обычного откидывал он волосы со лба. На широких скулах рдел румянец.
С воодушевлением рассказывал он о первых шагах русских путешественников в Сибири, прослеживая по карте путь какого-нибудь храброго Василия Бугра или хладнокровного Бузы Елисея.
Отважные русские люди даже решались выходить в океан на своих утлых кочах.
Это были широкие плоскодонные лодки, которые обычно шли на веслах и лишь при попутном ветре — на парусах. Парусами служили оленьи шкуры. В кочах не было ни одного железного гвоздя, ни одной скобы. Даже якорь делали из дерева, а для тяжести прикрепляли к нему камни.
— Какую смелость надо было иметь, — восклицал Петр Арианович, — какими искусными быть мореходами, чтобы на таких суденышках совершать вылазки в Ледовитый океан!.. Недаром наш Ломоносов сказал: «Колумбы! Колумбы росские!»
Петр Арианович признавал, что сравнение удачно и есть много общего в двух этих встречных людских потоках, почти одновременно с разных концов огибавших Землю. Но было и важное различие между западноевропейскими и русскими Колумбами.
Западноевропейские, по словам учителя, становились в случае удачи вице-королями, наместниками, губернаторами, получая богатую долю в доходах, награждались гербами, поместьями, титулами, — русские же как были, так и оставались простыми людьми.
Сам народ присвоил им общий скромный титул — «землепроходцы».
Петр Арианович округлял глаза.
— Мало того, — продолжал он, таинственно понижая голос. — Иностранные шпионы из кожи лезли вон, чтобы разузнать о морском пути в Индию вдоль Сибири. Большинство наших открытий сохранялось поэтому в секрете. Некоторым так и суждено было погибнуть в архивах. Даже о плавании Дежнева узнали только спустя сто лет. Петр Первый послал Беринга проведать, сходится ли Америка с Азией, не зная, что Дежнев уже решил эту задачу.
Не все архивы подняты, далеко не все. Много документов, относящихся к эпохе великих русских географических открытий, не опубликовано… Представьте: какому-нибудь счастливцу географу удалось бы приподнять завесу…
Он замолчал, досадливо морщась и покашливая, как бы сердясь на себя за то, что сказал лишнее.
Несомненным было одно: из всех географических открытий XVI, XVII, XVIII веков больше всего интересовали нашего учителя открытия на Крайнем Севере России, и именно в той его части, какая близка к Америке.
Почему?

Ответ на этот вопрос дала исправница — первая вестовщица в городе, — явившись к нам с очередной новостью.
— Учитель-то! — не сказала, а выдохнула она, монументально возникая на пороге.
— Что учитель?.. Милости просим! Да входите же, Серафима Львовна!
Парадным шагом, как была — в шубе и капоре, исправница прошла по комнате и рухнула в кресло.
— Голубушка, Серафима Львовна! — всполошилась тетка. — Что случилось? На вас лица нет!
Исправница торопливо расстегнула шубу, вытерла платком распаренное багровое лицо и уставилась на слушателей.
— Учитель-то! Жилец мой!
— Что? Ну что?
— Человек с тенью!
— Как так?
— А так. Не то ссылался, не то привлекался… Его мать проговорилась вчера… В общем, верно вам говорю: человек с тенью.
— Позвольте… — усомнился дядюшка. — Если ссылался, то как же в училище преподает? Ему не разрешили бы.
— Не знаю, не знаю. Привлекался, подозревался… Что-то такое, в общем…
Дядюшка задумался и некоторое время барабанил пальцами по столу.
— Это, знаете ли, идея!.. — начал он бодро.
Но тут у меня с колен, к моему ужасу, со стуком свалилась книга. Потрепанные страницы Майн Рида разлетелись по комнате.
— Опять ты здесь! — раздраженно воскликнул дядюшка. — Зачем ты здесь?
— Наш Леша странный мальчик, — пожаловалась тетка гостье. — Почему-то всегда со взрослыми, в гостиной…
Да, часы после уроков я предпочитал проводить в гостиной, укрывшись да карликовой комнатной пальмой.
Возможно, что за фикусом или геранью не чувствовал бы себя так хорошо. Все-таки это была пальма, хоть и в кадке. Шорох ее метелкообразных листьев навевал приятное настроение. Голоса взрослых доходили сюда, как бы пробиваясь сквозь густые тропические заросли.
Но слова исправницы я услышал ясно.
«Ссыльный?.. Вот как! — думал я, поспешно собирая с полу разлетевшиеся страницы. — Может, отбывал ссылку в Сибири? Бежал оттуда?..»
Это было важно. Это давало новое направление нашим с Андреем догадкам.
Я схватил первые попавшиеся под руку учебники и кинулся к выходу.
— Леша, куда?
— К Андрею. Дали задачу на дом. Хочу проверить решение…
Надо было проверить решение!
«Человек с тенью»… Петра Ариановича преследуют! Тень — это преследователь! Кто-то идет за Петром Ариановичем по пятам.
Мне представился учитель географии в своей развевающейся крылатке, перебегающий улицу. Ночь. Луна. Мгновение улица пуста. Затем из-за угла, ярко освещенного луной, медленно выдвигается зловещий силуэт. Только тень! Самого человека не видно…
Кто же он, наш учитель географии? Почему его преследуют?
— Ссыльный, понимаешь? — втолковывал я Андрею. — Был ссыльным. Долго скитался по Сибири…
— Может, с рудника бежал?
— Ага! Прятался в тайге…
— Переплыл Байкал…
Мы то вскакивали с места, то снова садились, то снижали голоса до шепота, то принимались кричать друг на друга. Все правдоподобнее становилась наша догадка-вымысел, разматываясь виток за витком, как волшебная, далеко уводящая нить.
И когда Андрей, прикинувшись простачком, вдруг спросил Петра Ариановича на уроке, не бывал ли он в Сибири, а тот, вздохнув, ответил, что за всю жизнь из Центральной России не выезжал, мы только многозначительно переглянулись.
Еще бы! Станет выкладывать на уроке всю подноготную!
С презрением поглядывая на одноклассников, мы надувались, как голуби-трубачи. Тайна переполняла нас. Никто не догадывался, почему учитель хорошо знает Север России, а мы с Андреем догадались. Два человека в Весьегонске, больше никто!
Но задача была решена неправильно.
5. Прозвище
Дядюшка решил ее по-другому.
Он раньше нас проник в тайну учителя, причем со свойственной ему суетливостью забежал с задворок, с черного хода. Впоследствии Андрей утверждал, что не иначе как дядюшке помогли его приятели из жандармского управления. А приятели у него были повсюду.
Возможно, перехватывалась и читалась обширная переписка Петра Ариановича; возможно, кое-какие сведения были добыты непосредственно в Москве.
Дядюшка, во всяком случае, был вознагражден за свои хлопоты. Приезжий явился ценнейшим пополнением и даже украшением его коллекции.
— Вдумайтесь, вдумайтесь только, господа! — упрашивал дядюшка, простирая руки к сидящим на диване и в креслах удивленным гостям. — Живет учитель географии. И где живет? В Весьегонске в нашем, то есть посреди болот, за тридевять земель от всякой цивилизации. — В горле его что-то восторженно попискивало. — Нуте-с… И вот из дремучей глуши увидал вдруг острова. Не один, заметьте, — много, целый архипелаг! Новехонький, даже без названия, не открытый еще никем… Где же увидал? В Северном Ледовитом океане. Как увидал? Почему?
Весьегонцы ошеломленно смотрели на дядюшку.
— Через телескоп или в бинокль? Ничуть! Умозрительным путем. Силой мысли, так сказать.
— Это смешно!
— Уж так то есть смешно…
Входили новые гости.
— Приезжий-то, знаете?.. — бросался к ним дядюшка.
— Что?
— Острова открыл!
Гости пугались:
— Где?
— То-то и есть что где! На краю света! В Северном Ледовитом океане!
— Бывал, что ли, там?
— То-то и есть что не бывал. За письменным столом сидючи открыл… Другие путешественники — на корабле, верхом, пешком, а наш путешественник — в кресле сидючи.
— Как так?
— А так. Ткнул карандашиком в карту. «Здесь, — говорит, — мой архипелаг! Негде ему больше быть, как здесь».
В гостиной смеялись. Один дядюшка не смеялся. Он стоял посреди комнаты, гордо выпрямившись, обеими руками расправляя пушистую бороду.
Вот уж подлинно счастье привалило ему! Год бы трудился — такого сюжета не выдумал. А тут смешной сюжет для анекдота — даже серии анекдотов — сам давался в руки.
— Ну вас! — говорил он, озорно поблескивая глазами. — Радоваться бы надо, торжествовать, что среди нас такое светило живет, а вы со смеху помираете, шута горохового из него делаете!
— Позвольте, Федор Матвеич! — подавала голос исправница. — Как же говорите: в Сибири не бывал? Он именно бывая — ссылался, привлекался…
— Не ссылался! Точно знаю! Не ссылался! Привлекался — да. Участвовал в студенческой забастовке… И вот результат! Имея влечение к научной географической деятельности, к таковой не допущен! Вместо Северного полюса и всемирной славы пожалуйте на болото, в Весьегонск!
— Скажите! — качали головами гости, усаживаясь за стол и продолжая разговор под однообразное постукивание бочоночков лото. — Человек еще молодой!
— Заучился, бедный… Это бывает. Учится, учится, а потом…
— Двадцать пять…
— Закрыто!
Один лишь обстоятельный отец Фома пытался доискаться тайного смысла в причудах учителя.
— Позвольте, — бормотал он, — что за острова? К чему острова? Может, сие — иносказание, конспиративная аллегория?
Тогда же, за лото, придумали и прозвище: «Кукипирий-Пирикукий!»
— Вот именно! Ха-Ха! Двое разом: и Кук и Пири! Очень хорошо!
— В самую точку, Федор Матвеич!
— Кукипирий! Ну и Федя! Ай да Федя! Придумает же такое!
— Пирикукий-Кукипирий! Кукипирий-Пирикукий! Ха-ха-ха-ха!
Прозвище из гостиной перекочевало на улицу.
Представьте себе длинную, узкую улицу. Вечереет. Вдоль деревянных тротуаров, по-местному «мостков», шаркая подошвами, двигаются пары. Дойдя до конца улицы, они круто поворачивают и идут обратно. Это гулянье.
Песен на гулянье не слышно. В городе не дозволено петь — не деревня! Зато звонко, как из граммофонной трубы, вырывается на улицу треньканье балалаек или молодецкий перебор трехрядки. И так же разом обрывается. Это открылась и закрылась дверь одного из трактиров. На главной улице Весьегонска девять трактиров.
Иногда можно увидеть на улице и нашего учителя географии.
Свою вечернюю прогулку Петр Арианович совершал обычно в одиночестве. Он шел, как всегда, очень быстро, энергично постукивая палкой, чуть подавшись вперед, погруженный в размышления.
Простой люд уступал ему дорогу молча и с уважением.
Но вот со звоном и грохотом распахивалась дверь трактира. Загулявший купчик вываливался оттуда. Утвердившись на шатких ногах и оглядевшись, он замечал учителя.
— Господину Пирикукию! — орал он, сдергивая с головы шапку и потрясая ею. — Наше вам! С кисточкой!
Петр Арканович строго смотрел на крикуна и, не замедляя шаг, проходил мимо…
О нем узнали далеко за пределами Весьегонска.
Купцы из Вятки, Твери и Ярославля, побывав в январе на знаменитой весьегонской ярмарке, разнесли по своим городам анекдот о чудаке-учителе, который, не отходя от письменного стола, в Ледовитом океане острова открыл…

Однако в реальном училище прозвище, данное дядюшкой, не привилось. Петр Арианович был единственным из преподавателей, которого мы, ученики, за глаза и в глаза звали только по имени и отчеству…
6. Тень человека
Но каково было нам с Андреем!
В грустном молчании проводили мы переменки на широком подоконнике в коридоре. Мимо шныряли наши товарищи, весело толкаясь и подставляя друг другу ножку. Семенил, держась, как всегда, ближе к стеночке, наш первый ученик Союшкин. Широко вышагивал, вертя во все стороны маленькой головой, помощник классных наставников фим Фимыч.
Итак, все? Тайны нет больше?
Упрямый Андрей ни за что не хотел примириться с этим.
— Врут, врут! — повторял мой друг, сердито морща нос. — Глупости: на Севере не бывал! Самим завидно, сами небось не бывали нигде, вот и наговаривают на него.
Андрей был сторонником решительных действий.
— Слушай, пойдем и спросим, — уговаривал он меня. — Прямо пойдем в учительскую к нему и скажем…
— А чего скажем-то?
— Не может быть, скажем, чтобы вы не бывали в Сибири…
Легко сказать — пойдем и скажем!..
Однажды мы явились в переулок к заветному окну еще засветло, в те часы, когда учитель обычно отправлялся на прогулку, и прошлись мимо дома. Надеялись на что-то неопределенное, на случай. Учитель, однако, не вышел.
Мы расхрабрились до того, что подошли к входной двери и совсем было собрались постучать, но слишком долго топтались у крыльца, препираясь, кому войти первому.
Этим воспользовалась девчонка, жившая в прислугах у исправницы. Она высыпала на нас совок золы со второго этажа. И мы даже не могли забросать ее снежками, потому что круглое ухмыляющееся лицо то появлялось, то исчезало в форточке, как Петрушка.
Ну и противная же была девчонка! Даже куцые, рыжеватого цвета косички торчали на голове с нелепым, раздражающим вызовом.
Мы знали, что ее зовут Лизкой, потому что слышали, как окликала хозяйка. Лизка не ходила, как все люди, а носилась всегда стремглав, дробно стуча по полу босыми пятками.
Конечно, ниже нашего достоинства было связываться с девчонкой, и мы сделали вид, что ошиблись домом.
Мы снова пришли в переулок вечером. Что-то по-прежнему тянуло нас сюда. Наверное, луч света, падавший на снег из окна. Он был ярко-зеленый, какой-то очень уютный и приветливый.
Глядя на него как завороженные, мы простояли в молчании минут десять и уже собрались было уходить, как вдруг штора колыхнулась.
Но раздвинул ее не Петр Арианович.
Человек, смотревший в окно, повертел в разные стороны маленькой головой, будто принюхиваясь к морозному воздуху, швырнул в открытую форточку окурок и снова отошел от окна.
Это был Фим Фимыч.
Удивленные, мы приблизились к дому и, приподнявшись на носки, заглянули в окно.
Видно все-таки было неважно.
Тогда я недолго думая проворно вскарабкался на дерево, которое росло как раз против окна, и, скорчившись, пристроился на ветке, хотя она потрескивала и гнулась подо мной.
Испытанный прием разведчика! Отсюда, со своего наблюдательного поста, я передавал краткие волнующие сообщения Андрею, нетерпеливо подскакивавшему внизу.
1 2 3 4 5 6