Миссис Мадден отказалась присутствовать, испугавшись самой мысли о возможности очутиться лицом к лицу со столь жутким преступником. Фрэнк все еще не вернулся, и Питер, конюх, — тот, что служил на флоте, — отправился за пиратом, получив приказ для предосторожности покрепче связать ему руки.
Едва сэр Ричард удобно разместился в большом кресле и принял судейский вид, как в комнату с сияющим лицом вошел юный Мадден.
— Есть карта! — воскликнул он. — Мы отправляемся на Мадагаскар!
Вошедший бандит, несмотря на грязный потрепанный наряд и связанные руки, держался довольно смело. Он встал у конца длинного дубового стола и отвесил поклон сначала сэру Ричарду, потом мне и, наконец, юному Маддену, причем последнему с изрядной долей фамильярности — несомненным свидетельством установившихся между ними дружеских отношений. Очевидно, что в хромом пареньке пират видел для себя плавучий якорь во время бури. Сэр Ричард сделал слуге знак удалиться, и тот с явной неохотой повиновался. После того как конюх вышел, Фрэнк проворно проковылял за ним на костыле к двери и, широко распахнув ее, обнаружил за ней пойманного врасплох бывшего моряка флота Его Величества, собравшегося было удовлетворить подслушиванием свое чрезмерное любопытство. Мадден приказал ему немедленно убираться прочь.
— Мудрая голова! — одобрительно заметил пират. — Мудрая голова на молодых плечах, как и подобает капитану! Ведь разговор — только между нами, верно, капитан?
Фрэнк Мадден весь зарделся от столь почетного звания, которым удостоил его хитрый пират, однако сэр Ричард быстро оборвал чересчур самоуверенного пройдоху.
— Послушай, любезнейший, — строго сказал он. — По тебе веревка плачет за твои дела прошлой ночью. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Ничего, милорд, кроме того, что я несчастный, обездоленный человек, — ответил пират. — Может быть, немного грубоватый, — но ведь такова жизнь, которую я веду и которая заставляет меня добывать пропитание единственно доступным мне способом. Злая судьба обернулась так, что человек, обладающий несметными сокровищами, зарытыми по ту сторону океана, чья одна только доля составляет десять, а то и двадцать тысяч гиней, вынужден таскать кошельки из чужих карманов, чтобы не подохнуть с голоду!
— Никак ты собираешься нас разжалобить своими морскими байками? Или пытаешься увернуться от петли, одурачив бабьими сказками?
— Нет, сэр, не собираюсь — ни ваших милостей, ни даже присутствующего здесь молодого капитана, чьим призом я по праву себя считаю, поскольку взят им в плен в честном и открытом бою. Там лежит достаточно, чтобы сделать нас всех богачами, и, если хоть одно мое слово обернется ложью, можете казнить меня хоть дважды. Повесить, замучить на дыбе, четвертовать, заковать в кандалы, — как пожелаете. Потому что я толкую вам о сокровищах Тома Тауни, самого богатого из всех береговых братьев и самого удачливого до тех пор, пока мы не повстречались с Пурпурной Смертью на борту португальца в Мозамбикском проливе к северу от тропика Козерога…
Должен признать, язык у негодяя был подвешен недурно, и плести всякие небылицы он был настоящий мастак, так что вскоре мы оказались опутанными паутиной его повествований. Этому способствовала и его внешность: дубленая соленым ветром кожа на рябом от оспы лице, лысый череп с ужасным шрамом и большой багровой шишкой справа под окровавленной повязкой, а также грубый хриплый голос, которым он разглагольствовал о сокровищах, скрытых в таинственных загадочных местах, и о проклятии Пурпурной Смерти. Он держал нас в постоянном напряжении и отлично чувствовал это, точно так же, как удильщик чувствует щуку, когда та заглатывает блесну. Кто из нас не терял головы при мысли о некоем «Поле чудес», где золото и серебро, не говоря уже о жемчуге и прочих драгоценностях, только и ждут, чтобы кто-нибудь пришел и выкопал их? А ведь наживка в рассказах пирата казалась совсем настоящей!
Алчный блеск снова появился в глазах сэра Ричарда. Мои, по всей видимости, горели подобным же огнем, а юный Мадден был откровенно очарован происходящим. В конце концов, у него имелись для этого более весомые оправдания, потому что физические недостатки не позволяли ему участвовать в мальчишеских играх и забавах, тогда как мозг развивался под воздействием живительных сил, предназначенных для создания крепкого, здорового организма, и жизнь его, несомненно, представляла собой постоянный мучительный конфликт между духом и сковывающим его искалеченным телом.
Сэр Ричард внешне оставался непреклонен. Он извлек шпагу из ножен и положил ее поперек стола, рукоятью к себе. Затем обернулся ко мне:
— Развяжите этого человека, Пенрит, и дайте ему стул. Фрэнк, прикажи принести пива. Мы выслушаем твою историю, милейший, но смотри, не пытайся обвести нас вокруг пальца! При первом же намёке на лукавство ты отправишься за решетку!
Принесли эль, и пират осушил кружку единым духом.
— Разговор лучше клеится, когда глотку промочишь, — сказал он. — Вы говорите о решетке, о петле и прочих страстях Господних, если я вам солгу; а что получу я, если моя история окажется правдой?
— Не тебе диктовать условия! — прикрикнул на него сэр Ричард. — Тем не менее обещаю обойтись с тобой по справедливости. Так что продолжай!
— Меня зовут Сэм Пайк, и родился я в Челси, — начал свою повесть морской разбойник. — Береговые братья нарекли меня Сэмом Запевалой, потому что у меня всегда в запасе найдется куплет, чтобы подбодрить парней у кабестана, на парусах или на вахте. Не стану рассказывать, что было со мной до того, как я попал к Тауни, — слишком долгая история, да и многое в ней не годится для слуха молодых джентльменов. Короче говоря, сошелся я с ним в Маритане, на восточном побережье Мадагаскара, где с давних пор находится флибустьерская стоянка. Пираты построили там форт, потому что земли вокруг плодородные и рядом протекает небольшая речушка, пригодная для кренгования: туземцы там дружелюбные и приветливые и мирно уживаются с колонистами, поскольку те, нанимая их на работу, обращаются с ними хорошо и расплачиваются по справедливости.
Судно Тауни, «Бич Божий», — шлюп восьмидесяти тонн водоизмещения, перевооруженный в бригантину, — стоял в маленькой бухточке, куда он зашел, чтобы заменить несколько прогнивших шпангоутов. Тауни всегда был не прочь заполучить в команду настоящего моряка — не задавая лишних вопросов, — и я присоединился к нему с правом на полную долю в общей добыче. Капитан получал двадцать долей, его помощник — две, как и рулевой, и по половинной доле полагалось дополнительно второму помощнику и главному канониру. Тауни не боялся ни Бога, ни дьявола, не верил ни снам, ни приметам, сам не просил пощады и не давал спуску никому. Нам перепадала богатая добыча с португальских кораблей из Мозамбика и страны Газа, с марокканских барок и арабских дхоу.
Наши морские угодья, где мы собирали неплохие урожаи, простирались от Лоренсу-Маркиша до Занзибара, от Занзибара до Магадоа и далее, до самого Адена. Иногда приходилось плыть через всю Атлантику до Испанского Мэйна, если становилось слишком горячо, как в тот раз, когда Тауни принял британского купца за португальца. Эх, до чего весела жизнь, где смертельные схватки сменяются отчаянными кутежами, где золото, добытое абордажной саблей и тесаком, течет меж пальцами, словно вода! А волшебные, благословенные земли с удивительными птицами и зверями, с деревьями, никогда не теряющими листву и плодоносящими круглый год! А ярко-синее, ослепительное море, пенящееся белоснежными кружевами под форштевнем, а крик марсового с «вороньего гнезда»: «Парус на горизонте!» — острое, азартное чувство тревоги, когда раздается команда: «На абордаж!»…
Юный Мадден сидел с крепко стиснутыми пальцами и сверкающими глазами, впитывая слова пирата с такой жадностью, как растение впитывает воду после продолжительной засухи. Я тоже довольно ясно представлял себе все эти картины, и даже сэр Ричард непроизвольно сжимал рукоять своей шпаги.
— Мы шли на север к Малабарскому берегу и неподалеку от Каллеквилона захватили ост-индское судно, шедшее из Бенгалии. Мы привели наш приз в Каллеквилон и там продали с молотка одному купцу из Порки и голландскому комиссионеру. В этом и заключалась наша ошибка, потому что дело раскрылось и английские власти направили за нами военный фрегат, которому вскоре удалось напасть на наш след. Мы шли курсом на Мадагаскар и у южной оконечности пролива на траверзе мыса Сан-Себастьян, как раз между ним и островом Базаруто, повстречались с португальским купцом. У нас возникли разногласия относительно того, стоит ли задерживаться ради очередного приза, потому что мы торопились на Барбадос и опасались погони, но Тауни был «за», и мечта о новой богатой добыче решила дело.
Мы ожидали яростного сражения, так как отчетливо видели в бортах суда орудийные порты, да и вообще португальцы не сразу сдаются, но купец почему-то не открывал огонь. Наши канониры тоже решили сэкономить пушечные заряды, и «Бич Божий» без единого выстрела подошел к борту португальца. Полетели абордажные крючья, и мы с релингов и абордажных сеток попрыгали на палубу обреченного судна. Команда купца встретила нас единственным нестройным залпом, выпущенным наугад из ручного оружия и не причинившим вреда ни одному из нас, после чего очистила палубу, разбежавшись кто куда.
Лучше бы мы последовали их примеру. Однако добыча оказалась слишком богатой, чтобы подумать о цене, за которую она нам досталась. Огромное количество бриллиантов, жемчуга, не говоря уже о драгоценных шелках, пряностях, коврах, слоновой кости, а также золоте в слитках, самородках и в песке. Мы перегрузили все это на «Бич Божий», поскольку решили предать призовое судно огню, так как возиться с ним нам было недосуг. Второпях мы не обратили внимания на странную малочисленность команды купца и на то, сколько больных лежало в носовом кубрике на баке, откуда несло ужасным зловонием.
Среди этих больных находился священник, монах, и, когда был отдан приказ команде португальца покинуть корабль и спускаться в шлюпки, он проклял нас, потрясая распятием, а мы хохотали над ним, не придавая значения его словам.
— Побереги свои проклятия для тех, кого они интересуют, монах, — сказал Тауни. — И подбирай выражения, иначе у меня появится желание перерезать тебе глотку и вылить наружу все слова, что в тебе есть!
— Не мои проклятия, а проклятие Всевышнего да падет на ваши головы, — кричал монах. — Глупцы! На борту Пурпурная Смерть! Половина команды погибла от нее. Вы вдохнули ее в себя и выдохнуть уже не сможете!
Мы бежали на борт «Бича Божьего», словно крысы с тонущего корабля. В ту ночь разразился жестокий шторм; страшная буря в течение девяти дней, несмотря на зарифленные паруса несла нас на север через пролив, и множество раз только чудо спасало судно от гибели.
Пурпурная Смерть находилась среди нас, пожиная обильную жатву. Ежечасно увеличивалось число мертвых и тех, кто был еще жив, но уже бился в приступах жестокой лихорадки, крича от боли и невыносимого зуда и раздирая на себе кожу, покрытую багровыми прыщами. Эти оспины на лице — моя доля общих страданий. Не осталось ни одного, кого бы не отметила проклятая напасть, за исключением Тауни, который приказал каютному бою прибинтовать его руки к туловищу, чтобы он не мог царапать себе лицо во время сна или в беспамятстве.
Наконец свежий морской ветер, казалось, выдул заразу прочь с палубы и жилых отсеков судна, оставив в живых лишь двадцать четыре человека из шестидесяти. Но уцелевшие после болезни были еще настолько слабы, что едва передвигались по палубе. Сильный ветер и волны продолжали нести «Бич Божий» на север между островом Иоанна и отмелью Зелии, и мы все силы тратили на то, чтобы удержать судно подальше от кипящих бурунов с подветренной стороны. Однако неизбежное все же случилось: наши усилия оказались тщетными, и судно в конце концов выбросило на рифы. Никто не сомневался в исходе, и мы готовились вручить души дьяволу, а поэтому напоследок вышибли дно из большой бочки с амонтильядо, чтобы встретить его не с пустыми трюмами.
На следующее утро десять из нас очнулись на песчаном берегу. Настало время отлива, ветер улегся, и «Бич Божий» возвышался на рифах. Сперва мы хотели снять с него все, что можно использовать для постройки плота, но с приливом судно начало сильно бить о камни, и нам пришлось здорово попотеть, чтобы спасти хотя бы сокровища. Шелка, ковры и пряности мы оставили в трюме, но золото и драгоценные камни успели выгрузить и переправить на берег, прежде чем судно окончательно затонуло.
«Бич Божий» погиб на рифах у крохотного архипелага, состоящего из двух совершенно плоских безжизненных песчаных островков — на одном из них мы и высадились — и четырех гористых, поросших густым лесом; на каждом из них в центре возвышалась коническая вершина спящего вулкана. Был ли хоть один из этих островов обитаемым — мы не знали, и я не знаю этого и до сих пор. Из всего, что могло держаться на воде, в нашем распоряжении имелся только полуразбитый баркас — на нем мы перевозили сокровища с судна на берег, — но его еще можно было отремонтировать. Тауни предложил переправить на нем сокровища в какое-нибудь укромное место и зарыть их там, чтобы впоследствии вернуться за ними без помех. Было бы верхом безумия пытаться доплыть до Маританы и высадиться там посреди пиратской колонии с открытым баркасом, доверху наполненным золотом, не говоря уже о том, что наше утлое суденышко едва ли выдержало бы столь долгий путь и под тяжестью сокровищ перевернулось бы на мало-мальски крутой волне. Мы все согласились с таким решением.
Поскольку главная доля принадлежала Тауни — хотя сокровищ с избытком хватило бы на всю жизнь каждому из нас, — он и выбрал место, где закопать клад. Он заявил, что не доверяет никому, кроме нашего рулевого Фентона, по прозвищу Ластоногий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32