Дэшил Хэммет: «Кровавая жатва»

Дэшил Хэммет
Кровавая жатва


Оперативник агентства "Континентал" –


OCR Zmiy
Оригинал: Dashiell Hammett,
“Red Harvest”

Перевод: М. Сергеева
Аннотация Книга, которая наряду с одним лишь «Мальтийским соколом» считается каноническим образцом англоязычного «черного романса» — жанра, в чем-то предшествующего современному триллеру.Заурядное дело частного детектива внезапно превращается в расследование запутанного убийства — в расследование, где доверять, похоже, нельзя вообще никому... Дэшил ХэмметКровавая жатва 1. Женщина в зеленом и мужчина в сером Впервые город Отервилл назвали при мне Отравиллом в Бате, в заведении «Большой пароход». Но рыжий блатняга Хики Дьюи, от которого я это услышал, доберманов звал доброманами, так что я не удивился тому, как он вывернул название города. Впоследствии я услышал то же самое от людей, которым правильное произношение давалось полегче. Но я долго еще держал такое название за бессмысленную игру слов — люди ведь по-разному переиначивают слова, например, из полиглотки делают Полли-глотку и так далее. Через несколько лет я попал в Отервилл и тут уж сам разобрался, что к чему.Из автомата на вокзале я позвонил в редакцию «Геральда», попросил Дональда Уилсона и доложил о прибытии.— Вы можете приехать ко мне домой в десять вечера? — Голос у него был живой и приятный. — Адрес: бульвар Маунтин, дом 2101. Сядете в трамвай на Бродвее, доедете до Лорел-авеню и пройдете два квартала к западу.Я пообещал так и сделать. Потом отправился в гостиницу «Грейт Вестерн», забросил туда чемоданы и вышел взглянуть на город.Отервилл изысканностью не отличался. Строителей его явно тянуло к украшательству. Поначалу, может быть, что-то у них и получалось. Но потом кирпичные трубы сталеплавильных заводов, торчавшие в южной части на фоне угрюмой горы, прокоптили все вокруг желтым дымом до полного унылого единообразия. В результате получился уродливый город с населением в сорок тысяч человек, лежащий в уродливой впадине меж двух уродливых гор, сверху донизу пропитанных угольной пылью от рудников. Над всем этим расстилалось перепачканное небо, которое словно выползло из заводских труб.Первому полицейскому, которого я увидел, не мешало бы побриться. У второго на потрепанном мундире не хватало пары пуговиц. Третий управлял движением на главном перекрестке — Бродвея и Юнион-стрит — с сигарой в зубах. На этом я свое обследование закончил.В девять тридцать вечера я сел на Бродвее в трамвай и начал выполнять указания, которые дал мне Дональд Уилсон. Они привели меня к угловому дому на лужайке за живой изгородью.Горничная, открывшая дверь, сказала, что мистера Уилсона нет дома. Пока я объяснял, что у нас назначена встреча, к двери подошла стройная блондинка в чем-то зеленом шелковом, лет около тридцати. Она улыбнулась, но жестокость из ее голубых глаз не исчезла. Я объяснился повторно.— Мужа сейчас нет. — Она еле заметно шепелявила. — Но если вы условились, он, вероятно, скоро приедет.Женщина провела меня наверх — в красно-коричневую комнату, выходившую окнами на Лорел-авеню. Там было много книг. Мы сели в кожаные кресла, вполоборота к каминной решетке, за которой пылал уголь, и миссис Уилсон принялась выяснять, какие у меня дела с ее мужем.— Вы живете в Отервилле? — спросила она для начала.— Нет. В Сан-Франциско.— Но вы здесь не первый раз?— Первый.— Правда? Как вам нравится наш город?— Я еще мало видел. (Это была ложь. Я видел достаточно). Я приехал только сегодня днем.— Невеселое место, — сказала она, — сами увидите.И тут же вернулась к допросу:— Наверное, все шахтерские города такие. Вы занимаетесь горным делом?— Сейчас нет.Она посмотрела на каминные часы и заметила:— Невежливо со стороны Дональда заставлять вас ждать так долго после работы.Я сказал, что это не страшно.— Хотя, может быть, вы не по делу? — предположила она.Я промолчал.Женщина рассмеялась — коротко и резко.— Я не всегда такая любопытная, — сказала она весело. — Но у вас такой загадочный вид — просто нельзя удержаться. Может быть, вы бутлегер? Дональд так часто их меняет.Я состроил ухмылку, из которой она могла делать любые выводы.Внизу зазвонил телефон. Миссис Уилсон протянула к огню ноги в зеленых туфельках и притворилась, будто не слышит звонка. Интересно, зачем ей это понадобилось.Она начала новую фразу: «Боюсь, мне придет…» — и замолкла, увидев на пороге горничную.Горничная объявила, что хозяйку просят к телефону. Миссис Уилсон извинилась и вышла вслед за горничной. Вниз она не пошла, а говорила откуда-то поблизости.Я услыхал: «Миссис Уилсон слушает… Да… Как вы сказали? Кто? Вы не можете говорить погромче? Что?! Да… Да… Кто это говорит? Алло! Алло!»Звякнул телефонный рычажок. По коридору зазвучали быстрые шаги.Я поднес к сигаре спичку и смотрел на огонь, пока не услышал, что миссис Уилсон спускается по лестнице. Тогда я подошел к окну, приподнял уголок шторы и стал смотреть на Лорел-авеню и на белый кубик гаража, пристроенного к дому.Стройная женщина в темном пальто и шляпе вышла из дома и поспешно направилась к гаражу. Это была миссис Уилсон. Она уехала в закрытом «бьюике». Я вернулся в свое кресло и стал ждать.Прошло три четверти часа. В пять минут двенадцатого на улице завизжали автомобильные тормоза. Через две минуты миссис Уилсон вошла в комнату. Пальто и шляпу она сняла. Лицо у нее было белое, глаза потемнели.— Мне страшно жаль, — сказала она, тонкие губы ее подрагивали, — но вы прождали напрасно. Мой муж сегодня не придет.Я сказал, что завтра утром позвоню ему в редакцию.Уходя, я думал о том, откуда взялось на носке ее зеленой туфли мокрое пятно, которое вполне могло сойти за кровь.
Я дошел до Бродвея и сел в трамвай. До гостиницы оставалось три квартала, когда у бокового входа в муниципалитет я увидел толпу и вышел посмотреть, что происходит.Тридцать — сорок мужчин и несколько женщин стояли на тротуаре и смотрели на дверь с надписью «Полиция». Здесь были шахтеры и сталевары, еще не снявшие рабочую одежду, щеголеватые парни из бильярдных и дансингов, гладко прилизанные типы с цепкими глазами на бледных лицах, мужчины с унылой внешностью респектабельных отцов семейства, две-три такие же унылые и респектабельные женщины и несколько ночных красавиц.Я остановился в стороне рядом с коренастым человеком в мятом сером костюме. Цвет лица у него был под стать костюму, и даже толстые губы казались серыми, хотя лет ему было не больше тридцати. Лицо широкое, с крупными чертами и умное. Единственный цвет, кроме серого, был представлен красным галстуком, пламеневшим на серой рубашке.— Что за шум? — спросил я.Прежде чем ответить, человек тщательно осмотрел меня, словно хотел удостовериться, что сообщение попадет в надежные руки. Глаза у него были такие же серые, как одежда, но из материала пожестче.— Дон Уилсон отправился воссесть рядом с Господом, если, конечно, Господь его примет такого — сплошь в дырках.— Кто его застрелил? — спросил я.Серый человек поскреб в затылке и сказал:— Тот, кто в него стрелял.Мне была нужна информация, а не остроумие. Можно было бы попытать удачи с кем-нибудь другим, но красный галстук меня заинтересовал. Я сказал:— Я здесь человек новый. Можете острить дальше. Приезжие для этого и существуют.— Дональда Уилсона, эсквайра, издателя утреннего и вечернего «геральдов», нашли недавно на Харрикейн-стрит, застреленного неизвестными лицами, — пропел он скороговоркой. — Теперь не так обидно?— Спасибо. — Я дотронулся до его галстука. — Это что-нибудь означает? Или просто так носите?— Я Билл Куинт.— Черт побери! — воскликнул я, пытаясь сообразить, что бы это значило. — Ей-Богу, рад с вами познакомиться!Я выудил из кармана бумажник и быстро перебрал пачку визиток, которые собрал в разных местах разными способами. Я искал красную карточку. Она удостоверяла, что я Генри Ф. Нилл, матрос первого класса, надежный член организации «Индустриальные рабочие» «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ) — одна из самых боевых и прогрессивных профсоюзных организаций США в 20-е годы. Основана в 1905 г.

.Во всем этом не было ни единого слова правды.Я передал карточку Биллу Куинту. Он внимательно, с обеих сторон, прочел ее, отдал обратно и осмотрел меня от шляпы до башмаков без особого доверия.— Ну, он уже не воскреснет, — сказал Куинт. — Вам в какую сторону?— В любую.Мы пошли рядом и завернули за угол — вроде бы без всякой цели.— Что вам здесь делать, если вы матрос? — спросил он небрежно.— Откуда вы это взяли?— Из карточки.— У меня и другая есть, там написано, что я лесоруб, — сказал я. — Хотите, чтобы я стал шахтером, — завтра достану и такую.— Не достанете. Здесь их выдаю я.— А если придет распоряжение из Чикаго?— Да пошел он, ваш Чикаго. Здесь их выдаю я. — Он кивнул на дверь ресторана и осведомился: — Зайдем?— Я вообще-то непьющий — когда нечего выпить.Мы прошли через ресторанный зал и поднялись на второй этаж, там вдоль длинной стены тянулась стойка бара и были расставлены столики. Билл Куинт кивнул и сказал «привет» кое-кому из парней и девушек, сидевших у стойки и за столами, а меня провел в одну из кабинок с зелеными занавесками.Потом мы часа два пили виски и разговаривали.Серый человек понимал, что у меня нет никаких прав на карточку, которую я ему показал, равно как и на ту, о которой я говорил. Он понимал, что я вовсе не принадлежу к честным «уоббли» От «wobble» — качаться из стороны в сторону, вилять, колебаться; жаргонное прозвище членов ИРМ.

. Как заправила «Индустриальных рабочих мира» в Отервилле, он считал своим долгом докопаться до моей сути и при этом не дать мне выудить из себя ни полслова о делах городских радикалов.Меня это устраивало. Я интересовался общим положением дел в Отервилле. Об этом Куинт был не прочь побеседовать. Время от времени он небрежно пытался выяснить, какое отношение я имею к красным карточкам.Я извлек из него следующее.Сорок лет подряд Отервиллом безраздельно правил старик Илайхью Уилсон — отец того Уилсона, которого убили сегодня вечером. Он был президентом и главным акционером Горнодобывающей корпорации Отервилла, Первого Национального банка, владельцем обеих городских газет — «Морнинг Геральд» и «Ивнинг Геральд» — и хозяином — по крайней мере, наполовину — почти всех сколько-нибудь стоящих здешних предприятий. Помимо этой собственности, ему принадлежал сенатор Соединенных Штатов, парочка членов Палаты представителей, губернатор, мэр и большинство законодателей штата. Илайхью Уилсон — это и был, в сущности, Отервилл, а может быть, даже — почти штат.Во время войны ИРМ, процветавшая тогда повсюду на Западе, сумела сколотить рабочую организацию в Горнодобывающей корпорации Отервилла. Рабочий люд здесь был, мягко говоря, не слишком избалован. Организация воспользовалась новой ситуацией и выдвинула кое-какие требования. Старик Илайхью пошел на небольшие уступки, а затем затаился в ожидании.Его час настал в 1921 году. Дела пошли скверно. Старика Илайхью не волновало, что предприятия на время придется закрыть — все равно от них было мало толку. Он разорвал соглашения, заключенные с рабочими, и стал пинками загонять их на место — туда, где они были до войны.Конечно, раздался крик о помощи. Из штаб-квартиры ИРМ, находившейся в Чикаго, сюда прислали Билла Куинта. Он выступил против стачки, осудил открытый невыход на работу и посоветовал применить старый прием — саботаж, то есть оставаться на рабочих местах и не расходовать силы. Но отервиллским ребятам этого было мало. Они хотели действовать, хотели попасть в историю рабочего движения. И забастовали.Стачка длилась восемь месяцев. Обе стороны потеряли много крови — в фигуральном смысле. «Уоббли» отдали ее и в буквальном. Старик Илайхью нанял для кровопусканий бандитов, штрейкбрехеров, национальную гвардию, даже части регулярной армии. Когда был проломлен последний череп и хрустнуло последнее ребро, в рабочей организации Отервилла осталось столько же пороха, сколько в отгоревшей хлопушке.И все же, сказал Билл Куинт, старик Илайхью слегка просчитался. Он задавил стачку, но потерял власть над городом и штатом. Чтобы одолеть шахтеров, ему пришлось дать полную волю своим наемным головорезам. Когда битва закончилась, он не сумел от них избавиться. Старик Илайхью уже отдал им город, и забрать его назад не хватило силенок. Отервилл приглянулся бандюгам, и они здесь окопались. Они выиграли для старика бой, а город взяли себе в уплату за труды. Открыто порвать с ними Илайхью не мог. У костоломов было что порассказать о нем. Старик нес ответственность за все, что они понавытворяли во время стачки.Дойдя до этого места, мы с Биллом Куинтом уже порядком набрались. Он осушил еще стакан, отбросил волосы, которые лезли ему в глаза, и обрисовал нынешнее положение:— Сейчас, пожалуй, в самой большой силе Пит Финн. Вот это, что мы пьем, — его товар. Потом еще есть Лу Ярд. Он дает деньги в рост и занимается выкупом под залог. Завел контору на Паркер-стрит, скупает там, говорят, почти весь левый товар в городе и корешит с Нунаном, шефом полиции. Потом еще этот парень Макс Талер, по прозвищу Шепот, у него тоже много дружков. Такой чернявый, гладкий паренек, у него с горлом что-то не в порядке. Не может говорить громко. Игрок. Вот эта троица, за компанию с Нунаном, помогает Илайхью управлять городом — только помощи от них больше, чем ему надо. Но старику приходится с ними водиться, а то…— А где в этой раскладке парень, которого сегодня пришили, сын Илайхью? — спросил я.— Был там, куда его папаша поставил, и вот где он теперь…— Ты хочешь сказать, что сам старик велел его…— Возможно, но, по-моему, вряд ли. Этот Дон, когда вернулся домой, стал редактировать папашины газеты. Старый черт, хоть и стоит одной ногой в могиле, все еще норовит брыкаться. Он привез парня с этой француженкой из Парижа и сделал из него себе обезьянку — хорошо придумал, по-отцовски. Дон начал в своих газетах кампанию за реформы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22