— отрезал Фокскрофт.
— Что за черт, как вы сказали? — переспросил Филип.
— Я сказал что есть. В последний раз, мистер Керкленд, я виделся с дочерью в семидесятом году. Последнее письмо я получил от нее в семьдесят втором. Это был ответ на мою телеграмму с известием о смерти матери, которую я послал на ее имя в Калькутту, в «Приют матерей». То, что я от нее получил, походило скорее на проповедь о неисповедимости божьих путей. Мы, мистер Керкленд, крестили дочь в баптистской церкви. Я простил ей, когда она перестала ходить в эту церковь. Я даже простил ей, мистер Керкленд, что она стала католичкой. Но я не смог простить ей того, что она не приехала на похороны родной матери. В конце письма она сообщала, что считает своим долгом служить живущим, а не хоронить мертвых. О господи, зачем я вам все это рассказываю!..
— Дело в том, генерал Фокскрофт, что я тоже любил ее. Я и сейчас ее люблю.
— Да, да… — произнес генерал. — Вы ведь как будто были близки с ней там, в Париже? Она писала мне о вас, прямо так и писала, дескать, спит с вами…
— Это была не простая связь, генерал. С самого начала и по сей день. Неужто вы думаете, я приехал бы к вам, если б между мной и Хезер ничего серьезного не было?
— Меня не интересует ни то, что между вами было, ни то, что есть теперь. Я не намерен больше ничего с вами обсуждать.
— Она говорила, что у нее в Торонто появились какие-то друзья, — не унимался Филип. — И еще сказала, что эти самые друзья не советовали ей ездить к вам, а в особенности ко мне. Вам что-нибудь про это известно, генерал?
— Мистер Керкленд, Хезер звонила мне месяца четыре назад, сообщила, что уходит из монастыря, уезжает из Мехико и собирается в Торонто к Джанет Марголис. Вплоть до нашего с вами разговора я и понятия не имел, где Хезер, да и в Америке ли она. Как-то месяца два назад она звонила мне из Торонто, просила денег. Я выслал ей деньги на адрес мисс Марголис. С тех пор ничего о ней не слыхал, и уж, разумеется, о друзьях своих она не считала своим долгом меня извещать.
— Чует мое сердце, не те это друзья, — сказал Филип. — Может, даже именно они выкрали ее из моей квартиры в Нью-Йорке, стукнув меня вдобавок по голове.
— Она никого не называла. Попросила денег, и только.
— А сколько?
— Десять тысяч.
Филип изумленно поднял брови.
— И вы послали ей такую сумму?
— А что мне было делать? — сказал отец Хезер. — Эти деньги часть процентов с капитала, завещанного ей бабкой. По закону это ее деньги.
— Не говорила, зачем ей? — спросил Филип.
— Нет. Просто назвала сумму, какую выслать. Что я и сделал.
— С тех пор не звонила и не приезжала? — спросил Филип.
— Нет! — покачал головой старик. Филип поднялся.
— Благодарю вас! — и протянул генералу руку. Тот взглянул высокомерно.
— Незачем меня благодарить.
— Если найду ее, что от вас передать? Фокскрофт поднял глаза на Филипа, щурясь от яркого солнца. Покачал головой.
— Ничего…
Филип кивнул, повернулся и пошел, не оборачиваясь. В раздумье шагал по дорожке, огибая дом. Он не сомневался, что генерал сказал не правду. Они виделись, Хезер солгать не могла. Почему же старик не признался? Чего он боится? Филип кинул взгляд на часы. Если удастся сразу поймать такси, можно успеть в международный аэропорт Даллеса на первый вечерний рейс в Торонто.
В Торонто Филип прилетел в сумерки, поспешно прошел таможенный досмотр, регистрацию визы. После этой рутины, усталый, все еще чувствуя боль в затылке, взял номер в гостинице «Хилтон» при аэропорте, заказал в прокатном бюро «Херц» машину, отыскал в телефонном справочнике адрес Джанет Марголис. Битый час набирал номер, никто не брал трубку. Отчаявшись, Филип заказал себе в номер ужин, расположился с едой перед телевизором, глядя последние известия. Сколько ни щелкал переключателем, и канадское, и американское телевидение передавало репортажи об одном и том же: «Международный терроризм перемещается в Соединенные Штаты!»
В половине второго ночи по среднеконтинентальному времени серией мощных взрывов разрушен участок железной дороги «Миссури-Пасифик» на территории штата Теннесси, между городами Бридж-Джанкшен и Мемфис; через полчаса очередная серия взрывов потрясла участок железной дороги «Сазерн-Пасифик» на территории штата Луизиана: между городами Грос-Тит и Порт-Аллен. Через несколько минут после этого в штате Орегон, более чем в полутора тысячах миль от катастрофы в Луизиане, были одновременно взорваны четыре линии микроволновых телетрансляторов. Спустя два часа мощнейшим взрывом разрушило ветвь газопровода близ города Фрипорт в штате Техас.
К восьми часам утра по восточному времени ответственность за эти разрушения приняла на себя организация, назвавшаяся «Бригадой дьявола». Как следовало из магнитофонных кассет, подброшенных на радио и телецентры в Теннесси, Луизиане, Орегоне и Техасе, эти взрывы — первый шаг террористов, проводящих сегодня по всей стране кампанию под девизом «Поставить на колени капиталистическую Америку!». Спустя час государственные эксперты и эксперты ФБР засвидетельствовали, что кассеты идентичны и что за подобными террористическими акциями стоит хорошо подготовленная и прекрасно оснащенная организация.
Кадры теленовостей походили на хронику второй мировой войны: перекореженные рельсы, изуродованные обломки телемачт, клубы дыма, языки пламени над взорванными трубами газопровода.
Филип ел и смотрел телевизор, когда почувствовал, что желудок полон, выключил. Осушив последний стакан канадского пива, он завалился спать. Почти мгновенно его сморил крепкий без всяких сновидений сон.
Глава 4
Джанет Марголис жила в районе Дэнфорд-авеню, в квартале, населенном преимущественно греками, который имел вид весьма обшарпанный, однако за последние годы благодаря энтузиазму реконструкторов и реставраторов здесь был наведен некий порядок. Но судя по всему, улочки, где обитала Джанет, эти веяния не коснулись. Громоздкие, в викторианском стиле, четырехквартирные дома выглядели убого. Дом Джанет оказался пятиквартирным.
На взятом напрокат «форде» Филип подъехал к дощатому жилищу с сонными окнами. Окна всех четырех этажей грязные, заляпаны городской копотью, водосточная труба на углу дома нелепо торчала, выбитая из скоб. Филип вышел из машины, запер дверцу на ключ и пошел по узкому проходу к крыльцу, ступеньки которого покрывала имитирующая траву ковровая дорожка. На дверной притолоке пять кнопок; под кнопкой с номером «четыре» значилась криво нацарапанная фамилия «Марголис». Филип нажал кнопку, подождал. Довольно скоро послышался глухой щелчок, и дверной замок открылся.
Филип отворил дверь и очутился в совершенно темном вестибюле, в глубине которого уходила кверху бесконечная лестница. Рискуя оступиться, Филип стал осторожно подниматься вверх и наконец достиг крохотной площадки на третьем этаже. На маленьком коврике у двери груда кроссовок и сандалий. Одна из пар как будто детская. На двери, над выведенной черной краской четверкой — глазок. Филип постучал.
Дверь открылась. Перед ним стоял мальчик лет десяти-одиннадцати. В одних трусиках и босой. Волосы пострижены коротко-коротко.
— Здесь живет Джанет Марголис?
Мальчишка долго смотрел на Филипа, потом бросил через плечо: «Мам!» — без всякого выражения, не громко, просто отчетливо. Повернулся к Филипу, отступил.
— Проходите, пожалуйста!
Филип шагнул в крохотную переднюю, мальчик скользнул мимо, прикрыл входную дверь.
— Вон туда!
Филип пошел, куда указал мальчик: три ступеньки вели в комнату, по-видимому, гостиную. Филип вошел, огляделся. Словно попал в прошлое, лет на десять назад.
Все в комнате было пропитано духом шестидесятых. На полу вдоль дальней стены под окном — кусок пенопласта, прикрытый индийским покрывалом. На окне бамбуковая солнцезащитная циновка. Ветхий плетеный стул в углу, по обеим стенам двухрядные самодельные стеллажи; на большом плоском, выкрашенном голубой эмалевой краской чемодане стереопроигрыватель с магнитофоном. Вот и вся обстановка, да на стене большой черно-белый плакат, скорее всего заповедь какого-нибудь гуру.
Мальчик прошел вперед и плюхнулся на плетеный стул. Филип, не испытывая желания опускаться на тоненький пенопластовый мат, остался стоять. Чуть погодя в комнату вошла Джанет. Ее темные волосы оказались теперь коротко пострижены, лицо погрубело за годы. Одеяние типа сари, все в коричневых разводах, будто заляпанное пятнами кофе.
— Поди, Каралла, поиграй! — сказала она.
Мальчик поднялся и вышел. Джанет улыбнулась, и Филип с изумлением заметил металлические пластинки у нее на зубах. Неужто женщине при таком нищенском, цыганском образе жизни может прийти в голову исправлять прикус?
— Ты неплохо сохранился, — сказала Джанет. Легко и непринужденно она опустилась на пол, расположившись в позе лотоса; подняла взгляд на Филипа. Тот присел на плетеный стул.
— Спорим, ты бросила курить? — с улыбкой сказал он. Джанет усмехнулась, блеснув металлом. Поднялась так же легко, как села, выскользнула из комнаты. Вернулась, неся в руках простую матовую плошку. Поставила у ножки стула и снова опустилась на пол неподалеку. Оба молчали. Филип курил, Джанет не сводила с него глаз.
— Да что ты меня так пристально разглядываешь? — не выдержал он.
— Прости! Столько лет не видались… Прямо как призрак из прошлого… Я для тебя тоже, да?
— Угу, и уже не первый! — кивнул Филип.
— Ты что… и Хезер видел? — спросила Джанет.
— Позавчера. В Нью-Йорке.
— В Нью-Йорке… — задумчиво повторила Джанет. — Может, она завязала с ними?
— С кем? — спросил Филип.
— С «Крестовым походом». Ошиваются тут, в Торонто, фундаменталисты, и не только тут. Вроде местных стражей порядка, «комитетов бдительности»
. Из «дважды рожденных».
— Что же, Хезер теперь с ними? Джанет развела руками.
— Это целая история…
— А я не тороплюсь, — сказал Филип.
— Так ты ее ищешь?
— Ищу, угадала. Хезер исчезла при очень странных обстоятельствах. Я беспокоюсь за ее жизнь.
— А не ее отец тебя подослал? Филип рассмеялся, загасил окурок.
— Скажешь тоже! Видал я его, старик ведет себя так, будто Хезер не дочь ему вовсе.
— А сам, между прочим, повсюду своих шпионов разослал, когда она бросила своих монахинь и явилась сюда из Мексики. — Джанет тряхнула головой. — Я прямо отпала, открываю дверь, а передо мной эти жлобы при полном параде. Закачаешься!
Только теперь Филип понял, отчего ему с Джанет так неловко. Она говорила на старом, уже почти забытом жаргоне шестидесятых; то же он отметил и у Хезер позавчера. Словно они обе выпали из хода времени, а потом шагнули обратно.
— Ну и что ты им? — спросил Филип.
— А что я! — тряхнула головой Джанет. — Папаша немало ей крови попортил. К тому времени она уже слиняла.
— С этими, из «Крестового похода»?
— Ну да… — Тут Джанет с подозрительностью посмотрела на Филипа. — Может, я и тебе зря рассказываю? Может, и ты станешь ей лезть в печенки? Или я совсем чокнулась…
— Чокнулась, — подтвердил Филип. — Я боюсь, она попала в беду.
— Кончай, не может быть, чтоб столько лет, а ты все так же влюблен!
— Ты с ней виделась недавно, скажи, она забыла меня или нет?
— Говорила, ты ее несчастье до самой могилы, — невесело улыбнулась Джанет. — Помню, какие вы были в Париже. Все никак я не могла поверить, что это серьезно. После мы с ней отправились в Индию, на попутках. Случалось, конечно, она… сам знаешь, бывала с тем, с другим, но все твердила, что не то, не как с тобой. Вспоминала часто вашу необыкновенную любовь. Может, так оно и есть?
— Так оно и есть, — отозвался Филип. — Должно быть, потому и пришел к тебе, что не могу ее забыть… Джанет рассмеялась.
— У нее по-другому… Говорила, что должна бежать от тебя. И бегала, столько лет…
— А почему, объясняла? — спросил Филип, понимая, что уводит разговор от цели, но не в силах побороть желание подробней узнать, как жила Хезер все эти годы.
— Вина, — просто ответила Джанет. — Вечное чувство вины. Сколько мы с ней ни путешествовали, все оно ей не давало покоя. Вина перед миром, перед самой собой, вина в том, что бросила тебя, что изменяла. Даже меня этим заразила… В Калькутте я чуть было вслед за ней к монашкам не подалась. Хезер почти уговорила.
— Но все-таки не подалась? Джанет рассмеялась.
— Перед Калькуттой мы какое-то время застряли в Катманду. Хезер подыскала квартирку на Фрик-стрит; что-что, а внедряться она умела. В общем, оказался там малый, звали Майкл, курил гашиш и занимался созерцанием. Это тебе не шутка, унция гашиша в день на высоте тысяча триста над уровнем моря! Словом, и мы пристрастились. Только в Калькутте я поняла, что беременна. Мать Тереза дама без условностей, но беременных в послушницы не брала. Пришлось отправиться в Австралию. Там и родила Караллу. А Хезер осталась в Калькутте.
— И до самого дня, как она приехала сюда, вы не встречались? — спросил Филип.
— Нет. Но когда здесь появилась она, сама не своя…
— С чего это?
— Много причин. Католики, кажется, называют это кризис веры. Кто его знает… Хезер все металась, принимать обет, не принимать. Вот-вот посвящение, а она вся в страхе. Будто спала, спала, пора проснуться, а не хочется…
— Как это?
— Трудно объяснить, это надо было видеть… То была у нее мать Тереза вроде подпорки, что ли, а то вдруг подпорка словно и не нужна.
— Ну и порвала бы раз и навсегда!
— Раз и навсегда! — усмехнулась Джалет. — После восьми лет при монастыре! Ей и раньше к жизни не слишком удавалось приспособиться: а уж после монашеского затворничества тем более. Боялась. Словом, ей страшно было подумать, чтоб вернуться…
— И она приехала к тебе… Джанет кивнула.
— Я ее позвала. Если надумает вернуться, пусть сперва у меня поживет. И месяцев через пять после того, как она звонила, Хезер приезжает ко мне. Говорит, что с орденом покончено, что ей надоело, как вьючное животное, спину гнуть. Смотрю, рясу уже не носит. Конец.
— А дальше?
Джанет опасливо взглянула на него.
— Ты ее отцу не донесешь?
— Нет.
— Ладно…
Она поднялась, подошла к стеллажу с книгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34