Клад! Металлоискатель! Безработный! Нищий! Да кто он такой вообще, черт возьми?! Она даже отодвинулась от мужа, накрылась с головой одеялом и закрыла глаза. Подумалось: может, любовника завести? Богатого. Так надоело есть одну брынзу и фасоль. И выслушивать бредни амбициозного Николая!
Но никакого золота тогда Стефан не нашел, хотя затею свою не оставил, приезжал еще несколько раз и ночами искал свой фантастический клад.
На этот раз он никак не прореагировал на ее слова об адской машине.
– Ты Николая подождешь или поешь?
Он с аппетитом поел фасоли, похвалил маринованный красный перец и залпом выпил целую банку компота из черешни. Пришел Николай, братья обнялись, и Ирина, чтобы не мешать им, ушла к соседке. Несибе приготовила ей турецкий кофе. В крохотную чашку плеснула немного родниковой воды и опустила туда нагревательный самодельный прибор – две чайные ложки с электропроводом. Когда через несколько секунд вода нагрелась, насыпала сахар и молотый кофе, размешала, и через секунду кофе поднялся шапкой, стал похож на густой горячий шоколад. Несибе поставила на маленький столик коробку с шоколадным печеньем, которое в Болгарии называют бисквитами.
– Несибе, у тебя самый вкусный кофе на свете, – Ирина отхлебнула кофе и улыбнулась. – К нам Стефан приехал.
Несибе, средних лет турчанка с красивым открытым лицом, большими темными глазами и носом уточкой, кивнула головой:
– Аз видях.
Она всегда все видела и знала. Ее невозможно было ничем удивить.
– Злато ли търсет?
– Не знаю. Я их оставила одних, Николай, я видела, открыл бутылку ракии[1], пусть поговорят, они давно не виделись.
Несибе спросила, не нашел ли Николай работу.
– Нет, не нашел. Он ее никогда не найдет.
Турчанка вздохнула в ответ.
– Живот без компот, – повторила она свою любимую поговорку, смысла которой Ирина долгое время не могла понять. Но, как объясняла сама Несибе, живот, то есть жизнь, без компота – значит, пресная, неинтересная, без сладкого, бедная.
– Компот есть, а радости – нет, – тихо произнесла Ирина.
– В Союза ще ходиш?
Союзом в Болгарии продолжали называть Россию.
– Нет.
Она сказала это неожиданно жестко, даже немного агрессивно: мол, ни за что, никогда! И сама себя спросила: может, она не права и ей действительно стоит вернуться домой? К Женьке, к родной сестричке, по которой она скучала смертельно и которую не видела с тех пор, как уехала из России. Ну что она будет делать здесь: без работы, без нормального, работящего мужа, без будущего?
Она еще в саду услышала крики. Братья ссорились. И это было удивительно. Даже обычно тихий и доброжелательный Стефан что-то кричал, а Николай и вовсе матерился. Она прибавила шагу, распахнула дверь в кухню и увидела, что братья – пьяные, раскрасневшиеся, вся закуска цела, а на столе – две пустые бутылки из-под айвовой ракии.
– Коля, что у вас тут случилось? Что вы не поделили?
– Не твое дело, – ответил Николай.
Она посмотрела на него и вновь испытала то самое неприятное чувство, которое росло в ней уже давно и было похоже на тошноту, но не физическую, а какую-то другую, от которой хотелось забиться куда-то подальше и пережить, перетерпеть это желание – исторгнуть из себя нечто зловонное, чужеродное. Словно она по ошибке проглотила Николая и теперь хотела от него избавиться, выплюнуть его – со всеми его грубыми словами, амбициями, обещаниями. Вот такое странное чувство нелюбви, презрения, ненависти.
Она попыталась убрать со стола переполненные пепельницы, но Николай так посмотрел на нее, что она поняла: он не хочет ее видеть, они со Стефаном о чем-то не договорили или просто недопили.
Козы пришли со стадом, она подоила Лизу и Эмму, дала им по горсти кукурузы, напоила водой, закрыла кур, собрала яйца и вернулась в дом. За перегородкой из куска полиэтилена она помылась согретой водой из ведра, надела старый махровый халат и легла в постель, включила телевизор, нашла русский канал. Все. Теперь можно и отдохнуть. Красивая дикторша, от которой, как иногда казалось Ирине, даже сквозь слой толстого экранного стекла доносился легкий аромат духов, рассказывала о том, как менялась жизнь в России, как все налаживалось, упорядочивалось, совершенствовалось. «Хорошо там, где нас нет», – подумалось Ирине. Она все еще цеплялась за Болгарию, все еще думала о том, как можно изменить свою жизнь, чем заняться, что себе позволить. Перешагнуть через себя и посмотреть на окружающих ее мужчин другими глазами – глазами незамужней, свободной женщины? Говорят, мужчины это чувствуют. И что дальше? Стать содержанкой какого-нибудь директора магазина или фабрики? Строительной фирмы или телефонной компании? Или позвонить тому красивому старику-турку, с которым она случайно встретилась в одном из кафе, на Славянском бульваре, и который буквально пожирал ее глазами? Он приехал из Анкары, в гости к родственникам, его звали не то Хусейн, не то Хамди. Он неплохо говорил по-русски и сразу же предложил Ирине поехать к нему в Анкару. Он сказал, что такой красивой женщины, как она, он никогда прежде не видел. Она знала, что ей не следует разговаривать с посторонним мужчиной, это нехорошо, здесь такое не принято, тем более что к русским женщинам в Болгарии, как и в Турции, относятся с предубеждением, считая их самыми красивыми, но и самыми доступными, но все равно рассказала ему, что она приехала из Москвы, замужем за болгарином. Ей тогда, помнится, было ужасно стыдно за свои потертые джинсы и старую белую блузку, не говоря уже о стоптанных шлепанцах, которые она расшила стразами. Турок сразу же обратился к ней на «ты», не церемонился, сказал, что он богат, у него дом не только в Анкаре, но и в Стамбуле, он женат, у него дети и внуки, но это ничего не значит: он купит ей дом или квартиру, будет содержать ее. Он говорил это так, что ему хотелось верить. К тому же он выглядел настолько респектабельно, чисто, богато… Но больше всего Ирине запомнились его глаза: черные, глядящие нахально куда-то внутрь ее, в самую глубь, достающие до самого чувствительного женского нерва. Она закрыла глаза и на мгновение представила себя обнаженной, находящейся в какой-то просторной комнате, увешанной восточными коврами. Откуда появилось это видение, эта картинка? Ей даже показалось, что она почуяла запах каких-то благовоний или крепко заваренного чая.
Хусейн (она решила остановиться на этом имени) понял, что она в растерянности, ей нужно время, чтобы принять решение. Он оставил ей свою визитку и исчез. Растворился в толпе праздных болгар. От него на столике осталась мятая купюра в пятьдесят левов. «По-нашему, это тысяча рублей», – подумалось Ирине. Она расплатилась по счету, и у нее осталось сорок пять левов. Ровно столько стоили красные туфли, которыми она любовалась каждый раз, когда ей приходилось бывать на Славянском бульваре. Но туфли она не купила. Зашла в Булбанк и открыла счет. Почувствовав себя состоятельной дамой, она вернулась домой с новым, приятным чувством того, что она хотя бы немного, но защищена. «Живот без компот». Пусть будет компот, хотя бы один глоток!
Она проснулась от шума и криков. Братья разошлись не на шутку. Но вмешиваться в их ссору было уже опасно. Главное, чтобы они не подрались. Но Николай, к счастью, не драчун. Покричать любит, показать свое «я», но руки не распускает. Но и Стефан хорош, такими словами ругается! Ирина выключила лампу, телевизор и снова закрыла глаза.
«Куда же я спрятала его визитку? И как его зовут на самом деле?»

4. Пловдив – Шумен. Конец апреля 2007 г.

Аэропорт в Пловдиве, куда она прилетела чартерным рейсом, был крошечным. «Вроде районной автобусной станции где-нибудь в глухой российской провинции. Странное дело, – подумалось ей, – я за границей, но мне кажется, что я все еще в России». Долетавшие до нее слова, произносимые болгарами, казались ей русскими, но какими-то искаженными до неузнаваемости. Хотелось топнуть ногой и крикнуть: прекратите коверкать слова, говорите нормально!
Накрапывал дождь. Постояв немного на небольшой площадке перед зданием аэропорта, она спросила, где здесь можно найти такси. И тут же улыбчивая, похожая на Бабу-ягу женщина с приятнейшим акцентом ответила ей, что это просто, она сейчас вызовет такси по телефону. Оказывается, ей тоже надо было на автобусную станцию.
– Из Союза? – спросила она.
– Из России, – гордо ответила Женька.
– Когда сядем в такси, молчите, – посоветовала болгарка. – Если услышат русскую речь, такса увеличится вдвое, а то и втрое.
Женька присвистнула. Что же это теперь, молчать? Хотя спасибо, что предупредила.
Машина такси, маленькая желтенькая букашка с шашечками на боках, прикатила быстро. Уселись вдвоем с женщиной на заднее сиденье. И уже в машине Женька вдруг поняла, что у нее только доллары и рубли, болгарских денег нет. Она, помня о том, что лучше не раскрывать рта, достала стодолларовую купюру и показала женщине. Пожала плечами, как в немом кино: мол, что делать? Та ласковым жестом похлопала ее по руке. Понятное дело, что расплачивалась на автобусной станции она сама. Такси уехало, и тогда Женька стала активно предлагать своей спутнице подождать, пока она не разменяет деньги и не вернет ей половину стоимости поездки.
– Мы, болгары, любим русских, и я рада, что смогла помочь тебе, – сказала женщина.
Жене показалось, что она хочет сказать что-то еще, быть может, поделиться какими-то своими воспоминаниями, связанными с тем периодом, когда политика обоих государств была направлена на дружбу и дети из Советского Союза писали письма своим болгарским друзьям. Но тут началась посадка на Софию, симпатичная Баба-яга, откинув со лба прядь прямых седых волос, крепко пожала Женьке руку и побежала к автобусу.
Женькин автобус на Шумен должен был прийти только через два часа.
На станции она разменяла доллары, купила баницу – жирный слоеный пирог с брынзой, стаканчик кофе. Перекусила. Телефон без связи с внешним миром казался мертвым. В одном из кафешек, расположенных неподалеку, она попросила разрешения позвонить по телефону в Шумен, объяснила, что она русская, ей нужно срочно позвонить сестре. Улыбчивая продавщица помогла ей набрать номер. Но мобильный телефон Ирины не отвечал, домашний же своими длинными гудками навевал грусть.
В автобусе, оказывается, можно было сесть на любое место. Женя села у окна, справа по движению. Прилипла к стеклу, пытаясь понять, что же это за страна такая, Болгария, почему ее сестра Ира вот уже почти пять лет живет здесь и не собирается возвращаться домой, в Россию.
Но буквально первый час пути навел на Женю тоску: потянулись маленькие унылые сельские пейзажи с полуразвалившимися домиками под тяжелой, готовой рухнуть на головы крестьян, черепицей, с обреченными на смертельный труд шерстяными ишаками да бредущими в неизвестном направлении черными, как копоть, цыганами. И только природа, пышные ее леса, сжимавшие узкую горную дорогу, высокие каменные мосты и прорубленные в скалах живописные туннели, сверкающие под солнцем речки, ровные ряды молодого, молочной спелости винограда радовали глаз. Хотелось выйти из прокуренного автобуса (в салоне курили многие, постоянно; в горле першило и руки так и чесались дать кому-нибудь из курящих затрещину!) и подышать свежим воздухом, осмотреться, почувствовать на вкус новую страну, впустить в себя запахи хвои и дубов, илистых ручьев и молодой травы.
В населенных пунктах подсаживались крестьяне, с виду затюканные, замученные работой и очень дисциплинированные. Казалось, эти люди неопределенной национальности – гремучая смесь болгар, турков и цыган – счастливы уже тем, что вообще живут на этой земле, дышат. Исключения из этой пестрой, смугло-черноволосой, с баулами и безучастными лицами толпы составляли холеные молодые болгарочки, с виду студентки – длинноногие, стройные, плоские, одетые в обтягивающие джинсы и тонкие блузки, с хорошим дорогим маникюром, большим количеством золотых украшений и непременной сигареткой в зубах. Они, такие в общем-то разные и почему-то кажущиеся одинаковыми, типовыми, благополучными, беспрестанно отвечали на звонки, говорили, как показалось Жене, одинаковыми голосами, произнося одинаковые слова: «Моля… Колко хубаво! Приятен дэн. Обичам те…» В сущности, если разобраться и рассмотреть этих девушек хорошенько, то все они словно сошли с обложек глянцевых журналов – прекрасные, густые и блестящие от природы волосы, гладкая, пока еще не подпорченная никотином, кожа, большие глаза, длинные ресницы, тонкие пальцы, стройные бедра.
На одной из остановок, возле дорожного кафе, за летними столиками под красными зонтами «Кока-Кола», где пассажиры, уставшие после дороги, пили кофе и, конечно же, курили, к Жене, пившей черносмородинный сок, который назывался почему-то «черен касис», подсела неопределенного возраста и очень странного вида женщина. Женщина-девушка. Точнее, девочка с глупым, исполненным наивности и восторга, лицом и фигурой перезревшей женщины лет пятидесяти. В коричневом плащике, с сальными волосами, красными щеками и мокрыми от слюны губами. «Больная», – догадалась Женя, и ей стало как-то не по себе, потому что эта ненормальная вдруг уставилась на нее и все смотрела, блаженно улыбаясь и словно собираясь что-то сказать. Она была не одна: ее сопровождала изможденная бледная женщина в строгом черном костюме. И хотя она выглядела моложе больной «большой девочки», Женя догадалась, что это ее мать.
– Вы из Союза? – наконец решилась спросить «девочка» и замерла в ожидании ответа.
– Ну… да. Из России, а что? – Грубить как-то не хотелось, но и сок словно застрял в горле. «Что ей надо, этой ненормальной? И как она узнала, что я русская?»
– Понимаете, вы покупали сок, и Надя услышала русскую речь…
– Мы будем дружить, – уверенно заявила большая Надя, счастливо вздыхая. – Я буду тебе писать, а ты – мне. Дай мне твой адрес.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4