https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/keramika/
На открытом пространстве вольный ветер высушил конские гривы, придвинулись стены холмов, их склоны испещрили пятнышки серых валунов, кружит гриф в небе, наверное, выслеживает зайца, спрятавшегося в редком кустарнике. Чуть проглянуло сквозь облака солнце, на минуты оживив, раскрасив и согрев мокрые холмы. Сквозь кучи облаков засиял лоскут светло-голубого, как глаза северянки, неба.
Нора распахнула плащ, Элеран откинул капюшон, подъехал и остановил свою лошадь рядом – стремя к стремени. Ветер на миг взметнул и перепутал их волосы.
Шенк огляделся – осторожность лишний раз не повредит. Тревожное место, но лесничий два дня назад не нашел здесь ничего опасного. Пусто, трава не смята, тракт далеко в стороне… Лопоухая собачка хозяйки суетилась среди разбросанных там и сям валунов, что-то вынюхивая.
– Мышка, ко мне!
Едва заметная тропа вилась по дну оврага, здесь трава, защищенная от ветра, несмотря на осень, оставалась зеленой. Это почему-то внушало надежду. Кусты можжевельника усеивали мелкие шишечки, колючие и синеватые.
– Можно трогаться, госпожа. Все чисто.
Лошади медленно шли по тропе. Холмы закрыли уже половину неба…
Дальнейшие события последовали молниеносно, застав маленький отряд врасплох. Элеран не испугался – молва не лгала насчет смелости Шарфенберга. Медленно, будто в сонном видении, запрокинулся назад, на круп лошади, Шенк, лошадь вскинулась на дыбы, выбросила раненого из седла, арбалетный болт торчал из левого плеча лесничего. Освободившийся от седока конь шарахнулся в сторону, насколько это позволила тесная лощина. Такса в серебряном ошейнике, отброшенная в сторону случайным ударом копыта, скуля, покатилась по земле и тут же утихла, уткнувшись острой мордочкой в мокрую глину.
– Засада! Назад, Нора!
Элеран бросил бесполезный арбалет и, стиснув рукоять меча, огляделся. Двое противников перекрыли тропу, один, коренастый седой оборванец, как раз мелкими шажками двигался в сторону раненого Шенка, явно собираясь докончить дело ножом. Второй, долговязый, поджарый, как борзая, с обмотанной тряпкой головой и хорошим, имперского образца клинком, принял боевую стойку, перекрыв путь в глубь холмов. Третий враг, едва различимый, отбросив разряженный арбалет, возился на вершине холма – об этом можно было забыть на время – тем более, четвертый грабитель был уже рядом и заносил для удара топор. Элеран рванул повод, разворачивая скакуна в тесном проходе, меч со свистом вышел из ножен. Бродяга даже и не пытался пробить кольчужные поножи всадника – он самым грубым образом метил в беззащитные конские ноги. Шарфенберг, не тратя времени, наотмашь полоснул по спутанным волосам.
– Доброго пути на тот свет, оборванец.
Шенк, шатаясь, поднялся с земли, по его кольчуге, пробитой арбалетным болтом, стекала неправдоподобно яркая кровь. Стрела не убила его – лишь застряла в мякоти левой руки чуть повыше локтя. Лесничий почти пришел в себя – он кривился от боли и судорожно дергал ножны, пытаясь вытащить короткий клинок.
Элеран спрыгнул с седла, примериваясь к долговязому, с имперским мечом. Тот гибко ушел от удара и сделал молниеносный – лишь зазвенел рассекаемый воздух – выпад. Фехтовал он отлично – слишком хорошо для альвисианского бандита, – Элерану понадобилось все его умение, чтобы вскользь отразить этот удар, сталь блеснула почти у самых глаз, задела завиток волос на виске, просвистела возле уха.
Шарфенберг немного отступил назад, перевел дыхание, теперь противники описывали на растерзанной траве полукруг. Стычка затягивалась. Элеран пожалел, что на нем лишь мягкая шапочка вместо шлема. Рискнуть все же стоило – он широко замахнулся, открывшись, левый бок пониже сердца ощутил мгновенный укол. Лезвие болезненно ткнуло в ребра, скрипуче чиркнуло по скрытой под расшитой курткой кольчуге. В следующий миг клинок Шарфенберга опустился на незащищенное плечо противника. Долговязый слишком поздно понял свою ошибку – когда его левая рука, отделившись от туловища, полетела на траву.
Элеран перешагнул через тело, мимоходом заметив восковую бледность, разом потемневшие веснушки и ставшие черными из-за расширившихся зрачков глаза дочери Виттенштайна. Оцепенев от испуга, она не повернула лошадь назад и сейчас смотрела на схватку, прижимая ладонь к губам. К счастью, гнедой иноходец стоял почти спокойно, и девушка не выпала из седла.
Раненый Шенк все еще отмахивался от противника. Левая, искалеченная рука бессильно повисла. Оба противника довольно неуклюже топтались на месте, но лесничий, получив еще полдесятка мелких порезов, двигался вяло, теряя силы вместе с кровью. Элеран попросту ткнул мечом в незащищенный живот наседающего коренастого, поймал повод своего жеребца и вскочил на конскую спину.
– Отходим. В седло. Живо.
Спасенный Шенк, не в силах говорить, благодарно кивнул. Этот жест оказался последним – второй болт, прилетевший с вершины холма, ударил слугу прямо в ямку между ключиц.
«Проклятье, – подумал Шарфенберг, – склон почти отвесный, глина мокрая. Я ошибся – я забыл о враге, это худшая из ошибок. Как он попал туда? Наверное, обошел с запада, по пологому склону. Придется спешиться и лезть, и то – получится ли. Пока я буду пытаться добраться до трижды проклятого ублюдка, он четырежды успеет убить меня. Три жизни взято за одного мертвого слугу – вполне достаточно. Надо уходить…»
– Нора, держись за мной!
Элеран ударил жеребца шпорами и еще успел увидеть краем глаза, что девушка, сбросив оцепенение, тоже пытается повернуть коня.
– Быстро! К лесу!
Мелькнуло темное пятно – заранее подкопанный и приготовленный грабителем камень отделился от верхушки холма и покатился вниз. «Боже мой, – подумал Шарфенберг, – эта глыба сейчас перекроет нам путь назад, единственную тропу к спасению». Страха он все еще не испытывал. Ближе, еще ближе…
«Удастся или нет?» – подумал Элеран почти с любопытством. Глухой удар за спиной сотряс тропу, камень запечатал проход. Вперед, прочь от предательских холмов! Темно-зеленая масса спасительного леса стремительно приближалась. Внезапно хлынул ливень. Порыв ветра бросил в лицо тугие струи. Все это время Элерану казалось, что гнедой Алиеноры скачет следом.
…Тяжело рухнул камень. Тонко, почти человеческим голосом, закричал гнедой, раненный в шею стрелой, и Алиенора упала с конской спины на мягкую глину, свалился плащ, дорожное платье намокло и порвалось. Она вскочила так быстро, как только сумела, и тут же замерла, парализованная страхом. Умирающая лошадь билась в двух шагах от нее, ржание заглушило все иные звуки. Поэтому бандит, пронзенный мечом Элерана, умирал неподалеку совершенно беззвучно.
Ошеломленная девушка смотрела, как он пытался придержать выпавшие из распоротого живота внутренности – засовывал их обратно: вместе с грязью, сломанными сухими травинками и мелкими камешками. Широкоскулое лицо посерело, спутанные волосы скрывали верхнюю половину лица, белые, крепкие зубы обнажились в оскале.
Лошадиный крик пронзительно взвился и внезапно оборвался. Сверху посыпалась земля, последний, четвертый, альвис в лавине земли, камешков и сломанных веток наполовину спустился, наполовину скатился вниз. Его одежду и даже лицо сплошь залепила мокрая глина.
Жертва стояла, не двигаясь. Благородные дамы Церенской Империи никогда не сражались с оружием в руках, их дело – хранить очаг, таков обычай, почти что закон, освященный временем. Исключения, конечно, случались, но все больше из тех, что отлично подтверждают правила – когда-то пиратствующими у северных берегов оборванцами и впрямь верховодила, наводя ужас своей жестокостью, какая-то полусумасшедшая опальная баронесса.
Альвис сделал шаг в сторону девушки.
– И-и-и!
Метнулось эхо в теснине холмов, Нора выхватила и метнула изящный охотничий кинжал. Получилось гораздо хуже, чем у прославленной в знаменитых песнях Якоба Виссерона пиратки – лезвие перевернулось и белая костяная рукоять безвредно ударила врага под бровь. Альвис лишь резко отшатнулся, на мгновение потеряв самообладание от острой боли. Возможно, вмешался случай или головорез не привык получать пусть даже безобидные тычки в глаз, но мокрая земля под ногами хлюпнула, и враг, не удержав равновесия, поскользнулся.
Благородная девица Алиенора фон Виттенштайн, отбросив досадные помехи – плащ, шапочку и вуаль, пустилась бежать не хуже дочери простого виллана. Она хваталась за колючие ветви кустов, ноги в остроносых туфельках скользили по глине и мелким камням. Сзади тяжело дышал настигающий ее враг.
Сначала Нора не думала о том, куда бежит, стремясь к одному – вырваться из теснины, подняться на вершину холма, как будто там ее ожидало спасение.
С противоположной стороны холм обрывался почти отвесно прямо в овраг, заросший травой и кустами, за ним маячила еще одна вершина. Девушка, обезумев от страха, бежала все дальше. Склоны становились круче. Она уже не столько спускалась, сколько катилась вниз. Твердая грань камня под рукой. Между двумя валунами дыра – пещера? Тьма показалась спасительной, Нора юркнула внутрь, пальцы вытянутых рук встретили сухую поверхность известняка. Девушка сжалась и замерла, забившись в углубление камня, образовавшее подобие ниши.
Зашуршала, осыпаясь, земля, на фоне светлого пятна входа появилось другое пятно, темное, – преследователь. Наверняка ему, пришедшему с яркого света, чернота карстового грота казалась непроглядной. Жертва перестала дышать. Фигура охотника на несколько бесконечных минут отстранилась от входа. И тут же появилась снова – с самодельным факелом в руке.
Глава 2
НЕСОМНЕННЫЙ БРЕД ИСТОРИКОВ И МЕНЕСТРЕЛЕЙ
(Империя, 27 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
Если от земли Виттенштайн повернуть на северо-запад и провести две недели в пути, попадешь в насквозь продуваемую морскими ветрами столицу Империи, город Эберталь. Говорят, в прежние времена портовый городок стоял на самом берегу и лестницу у городской площади лизали соленые морские волны. Однако пиратские набеги за двести лет опустошили все побережье – не раз и не два горожане, собрав остатки скарба, уходили подальше от злого берега, похоронив тела родных и бросив морскому ветру стылый пепел домов.
Город отстраивали, но все дальше и дальше от опасного моря, в конце концов оно совсем скрылось из глаз. Жители Эберталя перестали считать себя моряками, но порт остался, корабли заходили в устье Лары, чтобы подняться к мирным речным пристаням столицы. Прежние пираты давным-давно окончили свою карьеру. Иногда – туго набив кошельки и став вследствие этого честными людьми, но чаще по заслугам – под свист и улюлюканье толпы на скользком от крови эшафоте. На безопасном морском берегу был выстроен новый замок императоров – грозный Лангерташ.
«Во времена, предшествующие седьмой тысяче лет от Сотворения Мира Господом нашим, Священная Империя достигла такого величия, что несметными своими богатствами, роскошью нарядов, беззаботностью своих обитателей далеко превосходила другие страны.
Твердой рукой держит Гизельгер Великий бразды правления, и зрим символ его власти – императорский замок, что стоит у моря, в двух часах конной езды от имперской столицы. Незыблема Священная Империя, и с Высшего благословения пребудет она вовек…»
Гизельгер воспетой историком твердой рукой отбросил переплетенную в белую кожу книгу. Жалобно захрустели смятые листы. Императору захотелось поддать брошенную книгу ногой, но он сдержался.
Придворный хронист – высокопарный пустобрех. Стиль его тяжел, к тому же скучно, нет в изложении занимательности. Прогнать историка? – но заменить его некем, любая другая ученая знаменитость станет копией опального сочинителя. Наверное, именно так и должно писать хроники.
Правитель устроился у распахнутого окна, между свинцовыми переплетами которого рука мастера вставила цветные кусочки стекла. Внизу, под скалой, на которой возведен замок Лангерташ, бились о камень волны. Волны тоже напоминали стекло, зеленое, жидкое и волшебным образом живое. В этой цитадели император Гизельгер, чье правление столь же богато победами, сколь и мятежами, чувствовал себя в безопасности.
Лангерташ выстроил дед нынешнего императора. Цитадель красива, на расстоянии она кажется изящной игрушкой, но стоит подъехать поближе – и грубая тяжесть тесаного камня нависает над головой путника, заставляя его остро почувствовать собственное ничтожество. Внешний бастион поднимается на двадцать локтей в высоту, выступы толстых стен, сложенных из огромных каменных блоков, венчают маленькие башни с остроконечными кровлями. Внутренний двор окружает зубчатая стена вдвое выше наружной. Скалу, на которой дед нынешнего императора, едва не убитый восставшими горожанами, выстроил неприступный Лангерташ, опоясывает ров, сообщающийся с морем. Во внутреннем дворе вырыт колодец, дающий свежую воду, подвалы заполнены съестными припасами – все, что нужно на случай осады. У одного из узких окон, пробитых во внутренней стене, и стоял сейчас задумчивый Гизельгер.
Мейзенского монаха, брата Филиппа, уже увели. Как оказалось, он знал немного. Однако после рассказа благочестивого беда перестала быть страшной. Теперь она невольно представлялась императору осязаемо и обыденно мерзкой. Гизельгер вспоминал.
Hortus Alvis… Альвисы. Старая, неизлечимая болезнь Империи. Дьявол знает, откуда взялся этот странный народ, ютящийся в пещерах, которых повсюду много в Империи. Хронист Дезидериус Многоречивый, двести лет назад заполняя убористым почерком пергамент, впервые упомянул о многочисленных против обычного разбойничьих шайках, наводивших ужас на путников чрезмерно холодной зимой 6799 года. Шайки бандитов наводнили тогда леса и холмы северо-востока, и в сумятице нарождавшегося мятежа, когда сотни людей замерзали прямо на улицах столицы, а целые провинции голодали, никто не допрашивал разбойников и не вслушивался в их предсмертные крики – имперская стража без лишних слов волокла арестованных на виселицы.
1 2 3 4 5 6 7 8
Нора распахнула плащ, Элеран откинул капюшон, подъехал и остановил свою лошадь рядом – стремя к стремени. Ветер на миг взметнул и перепутал их волосы.
Шенк огляделся – осторожность лишний раз не повредит. Тревожное место, но лесничий два дня назад не нашел здесь ничего опасного. Пусто, трава не смята, тракт далеко в стороне… Лопоухая собачка хозяйки суетилась среди разбросанных там и сям валунов, что-то вынюхивая.
– Мышка, ко мне!
Едва заметная тропа вилась по дну оврага, здесь трава, защищенная от ветра, несмотря на осень, оставалась зеленой. Это почему-то внушало надежду. Кусты можжевельника усеивали мелкие шишечки, колючие и синеватые.
– Можно трогаться, госпожа. Все чисто.
Лошади медленно шли по тропе. Холмы закрыли уже половину неба…
Дальнейшие события последовали молниеносно, застав маленький отряд врасплох. Элеран не испугался – молва не лгала насчет смелости Шарфенберга. Медленно, будто в сонном видении, запрокинулся назад, на круп лошади, Шенк, лошадь вскинулась на дыбы, выбросила раненого из седла, арбалетный болт торчал из левого плеча лесничего. Освободившийся от седока конь шарахнулся в сторону, насколько это позволила тесная лощина. Такса в серебряном ошейнике, отброшенная в сторону случайным ударом копыта, скуля, покатилась по земле и тут же утихла, уткнувшись острой мордочкой в мокрую глину.
– Засада! Назад, Нора!
Элеран бросил бесполезный арбалет и, стиснув рукоять меча, огляделся. Двое противников перекрыли тропу, один, коренастый седой оборванец, как раз мелкими шажками двигался в сторону раненого Шенка, явно собираясь докончить дело ножом. Второй, долговязый, поджарый, как борзая, с обмотанной тряпкой головой и хорошим, имперского образца клинком, принял боевую стойку, перекрыв путь в глубь холмов. Третий враг, едва различимый, отбросив разряженный арбалет, возился на вершине холма – об этом можно было забыть на время – тем более, четвертый грабитель был уже рядом и заносил для удара топор. Элеран рванул повод, разворачивая скакуна в тесном проходе, меч со свистом вышел из ножен. Бродяга даже и не пытался пробить кольчужные поножи всадника – он самым грубым образом метил в беззащитные конские ноги. Шарфенберг, не тратя времени, наотмашь полоснул по спутанным волосам.
– Доброго пути на тот свет, оборванец.
Шенк, шатаясь, поднялся с земли, по его кольчуге, пробитой арбалетным болтом, стекала неправдоподобно яркая кровь. Стрела не убила его – лишь застряла в мякоти левой руки чуть повыше локтя. Лесничий почти пришел в себя – он кривился от боли и судорожно дергал ножны, пытаясь вытащить короткий клинок.
Элеран спрыгнул с седла, примериваясь к долговязому, с имперским мечом. Тот гибко ушел от удара и сделал молниеносный – лишь зазвенел рассекаемый воздух – выпад. Фехтовал он отлично – слишком хорошо для альвисианского бандита, – Элерану понадобилось все его умение, чтобы вскользь отразить этот удар, сталь блеснула почти у самых глаз, задела завиток волос на виске, просвистела возле уха.
Шарфенберг немного отступил назад, перевел дыхание, теперь противники описывали на растерзанной траве полукруг. Стычка затягивалась. Элеран пожалел, что на нем лишь мягкая шапочка вместо шлема. Рискнуть все же стоило – он широко замахнулся, открывшись, левый бок пониже сердца ощутил мгновенный укол. Лезвие болезненно ткнуло в ребра, скрипуче чиркнуло по скрытой под расшитой курткой кольчуге. В следующий миг клинок Шарфенберга опустился на незащищенное плечо противника. Долговязый слишком поздно понял свою ошибку – когда его левая рука, отделившись от туловища, полетела на траву.
Элеран перешагнул через тело, мимоходом заметив восковую бледность, разом потемневшие веснушки и ставшие черными из-за расширившихся зрачков глаза дочери Виттенштайна. Оцепенев от испуга, она не повернула лошадь назад и сейчас смотрела на схватку, прижимая ладонь к губам. К счастью, гнедой иноходец стоял почти спокойно, и девушка не выпала из седла.
Раненый Шенк все еще отмахивался от противника. Левая, искалеченная рука бессильно повисла. Оба противника довольно неуклюже топтались на месте, но лесничий, получив еще полдесятка мелких порезов, двигался вяло, теряя силы вместе с кровью. Элеран попросту ткнул мечом в незащищенный живот наседающего коренастого, поймал повод своего жеребца и вскочил на конскую спину.
– Отходим. В седло. Живо.
Спасенный Шенк, не в силах говорить, благодарно кивнул. Этот жест оказался последним – второй болт, прилетевший с вершины холма, ударил слугу прямо в ямку между ключиц.
«Проклятье, – подумал Шарфенберг, – склон почти отвесный, глина мокрая. Я ошибся – я забыл о враге, это худшая из ошибок. Как он попал туда? Наверное, обошел с запада, по пологому склону. Придется спешиться и лезть, и то – получится ли. Пока я буду пытаться добраться до трижды проклятого ублюдка, он четырежды успеет убить меня. Три жизни взято за одного мертвого слугу – вполне достаточно. Надо уходить…»
– Нора, держись за мной!
Элеран ударил жеребца шпорами и еще успел увидеть краем глаза, что девушка, сбросив оцепенение, тоже пытается повернуть коня.
– Быстро! К лесу!
Мелькнуло темное пятно – заранее подкопанный и приготовленный грабителем камень отделился от верхушки холма и покатился вниз. «Боже мой, – подумал Шарфенберг, – эта глыба сейчас перекроет нам путь назад, единственную тропу к спасению». Страха он все еще не испытывал. Ближе, еще ближе…
«Удастся или нет?» – подумал Элеран почти с любопытством. Глухой удар за спиной сотряс тропу, камень запечатал проход. Вперед, прочь от предательских холмов! Темно-зеленая масса спасительного леса стремительно приближалась. Внезапно хлынул ливень. Порыв ветра бросил в лицо тугие струи. Все это время Элерану казалось, что гнедой Алиеноры скачет следом.
…Тяжело рухнул камень. Тонко, почти человеческим голосом, закричал гнедой, раненный в шею стрелой, и Алиенора упала с конской спины на мягкую глину, свалился плащ, дорожное платье намокло и порвалось. Она вскочила так быстро, как только сумела, и тут же замерла, парализованная страхом. Умирающая лошадь билась в двух шагах от нее, ржание заглушило все иные звуки. Поэтому бандит, пронзенный мечом Элерана, умирал неподалеку совершенно беззвучно.
Ошеломленная девушка смотрела, как он пытался придержать выпавшие из распоротого живота внутренности – засовывал их обратно: вместе с грязью, сломанными сухими травинками и мелкими камешками. Широкоскулое лицо посерело, спутанные волосы скрывали верхнюю половину лица, белые, крепкие зубы обнажились в оскале.
Лошадиный крик пронзительно взвился и внезапно оборвался. Сверху посыпалась земля, последний, четвертый, альвис в лавине земли, камешков и сломанных веток наполовину спустился, наполовину скатился вниз. Его одежду и даже лицо сплошь залепила мокрая глина.
Жертва стояла, не двигаясь. Благородные дамы Церенской Империи никогда не сражались с оружием в руках, их дело – хранить очаг, таков обычай, почти что закон, освященный временем. Исключения, конечно, случались, но все больше из тех, что отлично подтверждают правила – когда-то пиратствующими у северных берегов оборванцами и впрямь верховодила, наводя ужас своей жестокостью, какая-то полусумасшедшая опальная баронесса.
Альвис сделал шаг в сторону девушки.
– И-и-и!
Метнулось эхо в теснине холмов, Нора выхватила и метнула изящный охотничий кинжал. Получилось гораздо хуже, чем у прославленной в знаменитых песнях Якоба Виссерона пиратки – лезвие перевернулось и белая костяная рукоять безвредно ударила врага под бровь. Альвис лишь резко отшатнулся, на мгновение потеряв самообладание от острой боли. Возможно, вмешался случай или головорез не привык получать пусть даже безобидные тычки в глаз, но мокрая земля под ногами хлюпнула, и враг, не удержав равновесия, поскользнулся.
Благородная девица Алиенора фон Виттенштайн, отбросив досадные помехи – плащ, шапочку и вуаль, пустилась бежать не хуже дочери простого виллана. Она хваталась за колючие ветви кустов, ноги в остроносых туфельках скользили по глине и мелким камням. Сзади тяжело дышал настигающий ее враг.
Сначала Нора не думала о том, куда бежит, стремясь к одному – вырваться из теснины, подняться на вершину холма, как будто там ее ожидало спасение.
С противоположной стороны холм обрывался почти отвесно прямо в овраг, заросший травой и кустами, за ним маячила еще одна вершина. Девушка, обезумев от страха, бежала все дальше. Склоны становились круче. Она уже не столько спускалась, сколько катилась вниз. Твердая грань камня под рукой. Между двумя валунами дыра – пещера? Тьма показалась спасительной, Нора юркнула внутрь, пальцы вытянутых рук встретили сухую поверхность известняка. Девушка сжалась и замерла, забившись в углубление камня, образовавшее подобие ниши.
Зашуршала, осыпаясь, земля, на фоне светлого пятна входа появилось другое пятно, темное, – преследователь. Наверняка ему, пришедшему с яркого света, чернота карстового грота казалась непроглядной. Жертва перестала дышать. Фигура охотника на несколько бесконечных минут отстранилась от входа. И тут же появилась снова – с самодельным факелом в руке.
Глава 2
НЕСОМНЕННЫЙ БРЕД ИСТОРИКОВ И МЕНЕСТРЕЛЕЙ
(Империя, 27 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
Если от земли Виттенштайн повернуть на северо-запад и провести две недели в пути, попадешь в насквозь продуваемую морскими ветрами столицу Империи, город Эберталь. Говорят, в прежние времена портовый городок стоял на самом берегу и лестницу у городской площади лизали соленые морские волны. Однако пиратские набеги за двести лет опустошили все побережье – не раз и не два горожане, собрав остатки скарба, уходили подальше от злого берега, похоронив тела родных и бросив морскому ветру стылый пепел домов.
Город отстраивали, но все дальше и дальше от опасного моря, в конце концов оно совсем скрылось из глаз. Жители Эберталя перестали считать себя моряками, но порт остался, корабли заходили в устье Лары, чтобы подняться к мирным речным пристаням столицы. Прежние пираты давным-давно окончили свою карьеру. Иногда – туго набив кошельки и став вследствие этого честными людьми, но чаще по заслугам – под свист и улюлюканье толпы на скользком от крови эшафоте. На безопасном морском берегу был выстроен новый замок императоров – грозный Лангерташ.
«Во времена, предшествующие седьмой тысяче лет от Сотворения Мира Господом нашим, Священная Империя достигла такого величия, что несметными своими богатствами, роскошью нарядов, беззаботностью своих обитателей далеко превосходила другие страны.
Твердой рукой держит Гизельгер Великий бразды правления, и зрим символ его власти – императорский замок, что стоит у моря, в двух часах конной езды от имперской столицы. Незыблема Священная Империя, и с Высшего благословения пребудет она вовек…»
Гизельгер воспетой историком твердой рукой отбросил переплетенную в белую кожу книгу. Жалобно захрустели смятые листы. Императору захотелось поддать брошенную книгу ногой, но он сдержался.
Придворный хронист – высокопарный пустобрех. Стиль его тяжел, к тому же скучно, нет в изложении занимательности. Прогнать историка? – но заменить его некем, любая другая ученая знаменитость станет копией опального сочинителя. Наверное, именно так и должно писать хроники.
Правитель устроился у распахнутого окна, между свинцовыми переплетами которого рука мастера вставила цветные кусочки стекла. Внизу, под скалой, на которой возведен замок Лангерташ, бились о камень волны. Волны тоже напоминали стекло, зеленое, жидкое и волшебным образом живое. В этой цитадели император Гизельгер, чье правление столь же богато победами, сколь и мятежами, чувствовал себя в безопасности.
Лангерташ выстроил дед нынешнего императора. Цитадель красива, на расстоянии она кажется изящной игрушкой, но стоит подъехать поближе – и грубая тяжесть тесаного камня нависает над головой путника, заставляя его остро почувствовать собственное ничтожество. Внешний бастион поднимается на двадцать локтей в высоту, выступы толстых стен, сложенных из огромных каменных блоков, венчают маленькие башни с остроконечными кровлями. Внутренний двор окружает зубчатая стена вдвое выше наружной. Скалу, на которой дед нынешнего императора, едва не убитый восставшими горожанами, выстроил неприступный Лангерташ, опоясывает ров, сообщающийся с морем. Во внутреннем дворе вырыт колодец, дающий свежую воду, подвалы заполнены съестными припасами – все, что нужно на случай осады. У одного из узких окон, пробитых во внутренней стене, и стоял сейчас задумчивый Гизельгер.
Мейзенского монаха, брата Филиппа, уже увели. Как оказалось, он знал немного. Однако после рассказа благочестивого беда перестала быть страшной. Теперь она невольно представлялась императору осязаемо и обыденно мерзкой. Гизельгер вспоминал.
Hortus Alvis… Альвисы. Старая, неизлечимая болезнь Империи. Дьявол знает, откуда взялся этот странный народ, ютящийся в пещерах, которых повсюду много в Империи. Хронист Дезидериус Многоречивый, двести лет назад заполняя убористым почерком пергамент, впервые упомянул о многочисленных против обычного разбойничьих шайках, наводивших ужас на путников чрезмерно холодной зимой 6799 года. Шайки бандитов наводнили тогда леса и холмы северо-востока, и в сумятице нарождавшегося мятежа, когда сотни людей замерзали прямо на улицах столицы, а целые провинции голодали, никто не допрашивал разбойников и не вслушивался в их предсмертные крики – имперская стража без лишних слов волокла арестованных на виселицы.
1 2 3 4 5 6 7 8