Трудность заключалась в том, что он слишком много тратил денег на второстепенные вещи, на то, что доставляло ему удовольствие. Всякий раз, когда она заводила разговор о деньгах, у него вечно их не оказывалось.
– Слава Богу, завтра конец недели и можно будет заняться с утра счетами, – добавил он.
– И учти, до Рождества остается всего три недели – надо позаботиться о подарках, – напомнила она.
– Мое первое Рождество женатого человека, – проговорил он, привлекая жену к себе.
Венеция от всей души поцеловала мужа, желая только одного – чтобы сердце не щемило из-за того, что она теряет – нет, уже потеряла это чудесное ощущение близости с ним. В последнее время ей стало казаться, что она вышла замуж за другого неуловимого Майка, в чьи сокровенные мысли ей не дано проникнуть, равно как и понять их. Но физическая близость с ним все еще была желанна и сладка. Через минуту она со смехом выскользнула из его объятий и, поправляя прическу, сказала:
– Как недостойно!
– Ох уж это достоинство, – передразнил он.
– Оно тебя не волнует, признайся? – Венеция задумчиво смерила его взглядом.
– Не особенно, – зевая, ответил он.
– Тебе хотелось бы, чтобы Пиппа увидела меня сидящей у тебя на коленях?
Он пожал плечами, потом в его глазах мелькнул озорной огонек.
– Она могла бы позавидовать тебе… кто знает?
Венеция растерянно вздохнула и поправила волосы.
– Невозможный человек!
Однако она наклонилась, прижалась к нему щекой и нежно поцеловала.
Как мило с его стороны, подумала она, что он привлек ее к себе и посадил на колени, словно она молоденькая девочка, и, возможно, он прав… к чему это достоинство?
В тот вечер по третьей программе радио транслировали «Тристана и Изольду». Это была ее любимая опера, но она решила, не будет слушать, и чтобы доставить Майку приятное, спросила:
– Ты хочешь телевизор, признайся?
– Когда в последний раз я завел о нем разговор, ты сказала, что это пустая трата денег и что ничего нет стоящего и тебе редко захочется его смотреть, – напомнил он.
– Все же тебе хочется его иметь?
– Было бы здорово зимой, когда делать нечего, сидеть и смотреть «ящик».
– В таком случае на следующей неделе, ко дню твоего рождения, ты его получишь.
Его глаза радостно вспыхнули. Майк отбросил в сторону журнал и протянул к ней руку.
– Венеция, ты чудо. Я в жизни не встречал более щедрого человека. Но самое интересное – ты помнишь день моего рождения, а я забыл.
– Оно будет первым в нашей совместной жизни, – улыбнулась Венеция.
– Давай в понедельник поедем в город и выберем телевизор, – сказал он с восторгом, который всегда проявлял к новой игрушке.
Она была рада, что доставила ему удовольствие, но подумала:
«С моей музыкой будет покончено. Мейбл с Майком проведут перед телевизором все каникулы».
Венеция была готова и на эту жертву ради тех, кого больше всего на свете любила. Как ни странно, но она мысленно начала объединять Майка и Мейбл. Они были ее «детьми», и со «старшим» было труднее всего, если что-то было не по его. Мейбл тоже любила капризничать, но в целом оставалась достаточно благоразумной.
– Я подумала о Мейбл, – вслух произнесла Венеция. – Через две недели, семнадцатого, она возвращается.
Произнося эти слова, Венеция с тревогой ожидала, что ее муж проявит неудовольствие, и не ошиблась.
Глаза Майка мгновенно потухли, и он проворчал:
– О, Господи, уже конец полугодия! Настроение у Венеции сразу упало, но она попыталась успокоить Майка.
– Мейбл не будет мешать тебе, а потом тебе нравится с ней ездить верхом, разве не так? Ты сам говорил, что она делает большие успехи.
– Пожалуй, что да. Хотя она несколько нервная. Я бы не сказал, что она родилась в седле.
– Как и ее мать, – усмехнулась Венеция.
– Определенно, это не в ее крови.
– Да, Джефри тоже не занимался конным спортом.
– Между прочим, – добавил Майк, поднимаясь, чтобы подбросить дров в камин, – все не было времени сказать тебе… я получил письмо от Моники Теллевер, которая приглашает нас на Новый год в Сент-Мориц. Чертовски хочется поехать, дорогая, если ты, конечно, не возражаешь.
У Венеции все оборвалось внутри. У нее никак не выходили из головы предостерегающие слова Майка, произнесенные во время медового месяца. Меньше всего на свете ей хотелось отправляться в Швейцарию и маяться от безделья в роскошном отеле, когда муж будет с друзьями и знакомыми кататься на лыжах. Заметив выражение недовольства на ее лице, он приблизился к жене и обнял ее.
– Ну поедем же. Будет потрясно. Обещаю тебе.
– Я даже не знаю, кто такая Моника Теллевер.
– О, с ней будет весело… Для всех, когда она дома, она леди Теллевер. Джордж, ее муж, был нашим с Тони клиентом. Этот мешок с золотом разбился с год назад в авиационной катастрофе под Франкфуртом, бедняга. Моника теперь веселая вдова моего приблизительно возраста и чертовски хорошенькая, вот только голос подкачал. Одевается как попугай и любит поорать, а так старушка-Моника свой парень.
Венеция молчала. В последние недели Майк постоянно твердил о каких-то «стариках» и «старушках». Но это еще ничего не значило. Фактически у него никогда не было настоящих друзей, хотя в своей жизни он сталкивался с огромным количеством людей. И он находил такую жизнь вполне удовлетворительной. Венеция однажды открыто обвинила мужа в том, что тот заводит друзей только из числа «полезных». Он, тем не менее, продолжал рассказывать о «старушке-Монике», а женщин такого типа Венеция в прошлом старательно избегала. Ей нравились остроумные и занимательные женщины, вроде Барбары Кин, которые работали и имели цель в жизни. А Моника относилась к тем, кто не имеет перед собой никакой цели и всю жизнь проводит в погоне за мужчинами. Майк подтвердил с ухмылкой на губах, что она жила с двумя мужчинами после смерти мужа, а сейчас начинает новую интрижку. Выходить замуж она не торопится, так как деньги у нее есть, а с браком подоходные налоги резко возрастают, что, разумеется, ее не устраивает.
– Нет, – беззаботно закончил Майк, – что-то есть во всех этих разговорах про житье в грехе. Я удивлен, что джентльмены от церкви, которые управляют нами, ввели такой драконовский налог на священный институт брака.
Венеция отстранилась от мужа. Она с улыбкой взглянула на него, ее сердце быстро забилось, а щеки зарделись.
– Твоя знакомая, Моника, по-видимому, забавная женщина, дорогой, если такие, как она, забавляют тебя.
– Еще как забавляют, – расхохотался Майк. – Жаль, что ты не познакомилась с ней до ее отъезда на Бермуды.
– Несомненно, она очень богатая, если может себе позволить в отличие от нас отправиться под Новый год на Сент-Мориц.
– О, моя сладкая, разве мы вдвоем не наскребем денег?
– Ты не считаешь, что неплохо сначала оплатить кое-какие твои счета, дорогой?
Майк хотел было упрекнуть жену в том, что она любит читать нотации, а это отдает занудством, но сдержался, понимая, что она абсолютно права. Привыкший к полной свободе передвижения и к получению всего того, что он хотел от жизни, ему, по его собственным словам, приходилось прибегать к различным «хитростям». Нет, так легко он не покорится своевольной супруге. Венеция, конечно, всегда вела упорядоченный образ жизни. Он все прекрасно понимает и даже восхищается ею, но лишать себя удовольствий он никому не позволит.
И Майк пустился в пространные объяснения того, как хорошо они проведут время на Сент-Мориц в обществе Моники Теллевер. Организовывая такое дело, Моника постарается собрать весь цвет, всех тех, кто помешан на лыжах, и почему бы Венеции не попробовать свои силы в спорте?
– Я поеду только при одном условии, Майк – пустилась в атаку она, – если мы берем с собой Мейбл. Почти все летние каникулы она провела с бабушкой, и я хочу, чтобы на Рождество она была со мной.
Молчание. На каменном лице медленно ожили веселые глаза, и он сказал:
– Я не думаю, что это хорошая идея. Для такого рода компаний она еще очень молода.
– Какого рода?
– Ты знаешь, что я имею в виду. Там будет Моника со своим новым хахалем, и в письме она говорит, что с ней отправится ее кузен, Робин Гантер, и…
– Ты говоришь о майоре Робине Гантере, который только что развелся с женой и женился на кинозвезде из Голливуда Вики Дорн?
– Да, – кивнул головой Майк, – он самый. Между прочим, служит в Гренадерском гвардейском полку.
– Ты же говорил, что он «служил». Майк поднял брови и ответил:
– О, кое-кто из узколобых собирается его отчислить оттуда.
– Майк, – раздельно спросила Венеция, – по-твоему, это узколобость – презирать того, кто оставляет чудесную жену – а я, кстати, знаю ее, такие встречаются на миллион одна – с тремя маленькими детьми в тот момент, когда они больше всего в нем нуждаются? К тому же, сыновьями.
И все ради пустышки, Вики Дорн, у которой ничего нет, кроме роскошной пары ног!
– Дорогая, – нахмурился Майк, – ты устанавливаешь прямо какие-то монастырские правила поведения.
Эмоции, долго сдерживаемые Венецией, наконец, выплеснулись наружу:
– Не издевайся над этим, Майк. Мы просто говорим на разных языках. Я привыкла общаться с людьми совершенно другого сорта. Ты можешь любить тех, кто постоянно меняет жен и мужей, никогда не платит по счетам и считает это за доблесть. Но я не такая, как они. И не собираюсь меняться.
Она заметила, как краска прилила к его лицу, и поняла, что муж не на шутку разгневан. Ну и пусть! Тем же решительным тоном она продолжала:
– Ты совершенно прав, говоря, что Мейбл не место среди этого сброда. Таким образом, я забираю назад свое предложение. Пожалуйста, не протестуй. Я тоже отказываюсь от этой компании.
– Понятно, – мрачно произнес Майк. – Стало быть, если мои старые друзья недостаточно хороши для тебя и твоей дочери, я лишаюсь удовольствия покататься с ними на лыжах.
– Не будь смешным! – воскликнула Венеция. – Никакие они тебе не друзья, и ты сам прекрасно знаешь это.
– Моя дорогая Венеция, позволь мне самому решать. Когда я женился на тебе, я не предполагал… я не хочу, чтобы моя жена диктовала мне, с кем я должен знаться, а с кем – нет, или куда я могу ехать, а куда не могу.
Венеция побелела, как полотно. Прежде ничего подобного она не слышала. Она стояла ошеломленная, объятая страхом. Слова, сказанные в сердцах, не всегда легко забываются. И очарование их любви может оказаться под угрозой.
Она сделала над собой усилие, стараясь сохранять благоразумие.
– Майк, я ничего не хочу диктовать тебе… поверь, честное слово. И нет смысла смешивать наших друзей таким образом. Но, безусловно, женщину вроде Моники Теллевер и мужчину вроде майора Гантера не приняли бы во многих домах.
– Викторианская болтовня, моя дорогая.
– Пусть так. Значит, я викторианка, и горжусь этим.
– Послушай, Венеция, не будь ребенком. Ты всегда охотно принимала массу людей и у тебя широкие взгляды. В чем сейчас дело?
– В том, что мои взгляды широки до определенной степени. И я не хочу знать твоих друзей, вот и все.
– Ты уверена, что это не объясняется материнским беспокойством за маленькую Мейбл? – прищурясь, спросил он.
Венеция снова вспыхнула и голосом, полным сарказма, ответила:
– Ее тоже нельзя сбрасывать со счетов.
– Я всегда знал, что этот ребенок будет обузой, – бросил Майк, садясь на диван.
– Как ты смеешь! – воскликнула Венеция, гневно сверкая глазами.
– О, перестань, дорогая. Не спускай на меня собак. Со мной это не пройдет.
– Как ты смеешь, – повторила она, – называть мою дочь обузой? Она этого не заслуживает. Нельзя быть таким грубым и злым.
– Извини, если обидел тебя, – сказал он, отводя глаза.
Он больше, чем обидел, подумала она. Он уничтожил нечто, что было мило и дорого моему сердцу.
– Майк, – тихо проговорила она, – ради Бога, давай не будем так говорить… это ужасно.
– Сама начала. Ты оскорбила моих друзей.
– Их можно оскорбить?
– Ну вот, опять за старое, – сказал он, взмахивая рукой.
– Эта женщина, Моника Теллевер, для тебя значит больше, чем мой ребенок? – спросила Венеция, – Этого я не говорил.
– Все же ты обидел меня и назвал мою дочь обузой лишь потому, что я не принимаю приглашения леди Теллевер.
– Видишь ли, с твоей стороны довольно неучтиво с ходу отвергать приглашение, когда тебе прекрасно известно, как мне хочется поехать.
Она уставилась на него, не веря своим глазам; его себялюбие не знало границ.
– Проклятье! – зло пробормотал он. – Как знаешь. Я напишу ей и скажу, что все отменяется.
– Ты всегда можешь поехать один, если хочешь, – сказала Венеция, взяла книгу, лежавшую на столе, и направилась к двери. Ее трясло. Она была шокирована тем, как быстро пустяковое недоразумение переросло в перебранку. Да, в самую настоящую перебранку… бессмысленную, полную ненависти ссору между двумя людьми, которые отказываются понимать один другого и пытаются «достать» оппонента бесплодными упреками.
Майк встал. С одной стороны, он был взбешен тем, что Венеция отвергла его план отдыха в горах. С другой, у него и в мыслях не было огорчать ее. По-своему он продолжал любить ее и не хотел терять. Он поспешно бросился за женой и взял ее за руки.
– Послушай, дорогая, подожди… Не убегай в таком состоянии. Прости, если я сказал что-то для тебя оскорбительное… пожалуйста! Это все из-за Сент-Морица. Уверяю тебя.
Она молча посмотрела на мужа. Чем дольше она жила с Манком, тем все больше удивлялась его необычайной незрелости. То, что он рисковал потерять ее расположение, пренебрежительно отозвавшись о Мейбл из-за того, что она не согласилась ехать в Сент-Мориц, казалось ей чудовищным и вместе с тем, достойным жалости. Она тряхнула головой, слушая этот ласковый и умоляющий голос.
– Не уходи. Давай поговорим, дорогая, не будем ссориться. Мне в самом деле наплевать на эту Монику, и если не хочешь, то не будем приглашать ни ее, ни Гантера.
Слишком поздно, подумала она. Он сделал ей больно, и даже ни о чем не догадывается.
– Давай поговорим, – простительным тоном продолжал Майк. – Не сердись на меня.
Венеция была непреклонна. Он обнял ее и попытался поцеловать, но она уклонилась от его губ, сказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21