Евгений Иванович Замятин: «Сказки»

Евгений Иванович Замятин
Сказки



Текст предоставлен издательством «АСТ»
«Мы»: АСТ, АСТ Москва; Москва; 2008

ISBN 978-5-17-024141-5, 978-5-9713-6857-1 Аннотация В сборник вошли произведения:
Сказки 1914–1917• Бог• Петр Петрович• Дьячок• Ангел Дормидон• Электричество• Картинки• Дрянь-мальчишка• ХерувимыБольшим детям сказки 1917–1920• Иваны• Хряпало• Арапы• Халдей• Церковь божия• Бяка и Кака• Четверг• Огненное А• Первая сказка про Фиту• Вторая сказка про Фиту• Третья сказка про Фиту• Последняя сказка про Фиту Сказки1914–1917 Бог Было это царство богатое и древнее, славилось плодоносностью женского пола и доблестью мужеского. А помещалось царство в запечье у почтальона Мизюмина. И был такой таракан Сенька – смутьян и оторвяжник первейший во всем тараканьем царстве. Тараканихам от Сеньки – проходу нет; на стариков ему начихать; а в бога – не верит, говорит – нету.– Да как же нету, бесстыжие твои глаза? Ты при свете вылезь да зеньки разинь. А то, ишь ты: не-ету…– А что ж, вылезу, – хорохорился Сенька.И вылез однажды. Вылез – и ахнул: бог-то ведь есть и правда! Вот он, вот: грозный, нестерпимо-огромный, в розовой ситцевой рубашке, бог…А бог, почтальон Мизюмин, чулок вязал: любил он этим рукомеслом заниматься в сверхурочное время. Увидал Сеньку Мизюмин – обрадовался:– А-а, друг сердечный, таракан запечный, откуды ты, здравствуй!Почтальону Мизюмину нынче выговориться обязательно надо, а больше, как с Сенькою, не с кем.– Ну, брат Сенька, женюсь я. Невеста – первый сорт. Пойми ты, тараканья твоя душа: девица – из благородных, и приданого полтораста рублей! Ох и заживем мы с тобой! Заживем, Сенька? А?А Сенька от умиления глаза как вылупил – так и остался: все слова позабыл.У Мизюмина свадьба – на красную горку, и заказала ему благородная невеста, чтоб до свадьбы обязательно купил себе новые калоши. А то чистый срам: уж который год носит Мизюмин отцовские кожаные скробыхалы номер четырнадцатый. И как только Мизюмин на улицу – сейчас же за ним мальчишки:– Э! Э! Скробыхалы! Скробыхалы! Держи! Скробыхалы!Навязал Мизюмин чулок – и на Трубную пошел: чулки продать – новые калоши купить. Подвернулись Мизюмину щеглы в клетке: не щеглы – загляденье.– Сем-ка я лучше щеглят куплю? Калоши-то еще крепкие…Купил клетку, поднес невесте в презент:– Вот чулки вязал – продал, щеглят вам купил. Не побрезгуйте уж: от чистого сердца.– Ка-ак? Чулки? И опять в скробыхалах? Ну, не-ет, терпенья моего больше нету. Подумать только: за чулочника замуж! Не-ет, нет, и никаких разговоров!Прогнала Мизюмина с глаз долой. Надрызгался в трак-тире Мизюмин, вернулся домой пьян-пьянехонек, за стены держится…А на стене – ждал бога таракан Сенька: умиленно слушать, как всякий вечер, что скажет бог.Горькими слезами хлюпал, шарил рукой по стене почтальон Мизюмин. И ненароком как-то задел пальцем Сеньку, полетел Сенька торчмя головой в тартарары в бездонное.Очнулся: на спине лежит. Берега – гладкие, скользкие; глубь страшенная. Еле-еле, далеко гдей-то потолок виден…И взмолился Сенька своему богу:– Вызволи, помоги, помилуй!Нет, глубь такая – и богу, должно быть, не достать, так тут и сгинешь.…Горькими слезами хлюпал почтальон Мизюмин, подолом розовой рубашки утирал нос.– Сенька, Сенюшка, один ты у меня остался… И где же ты… И куда ж я тебя, милый ты мо-ой…Нашел Сеньку Мизюмин в своем скробыхале. Пальцем выковырнул Сеньку из бездны – скробыхала номер четырнадцатый – и на стену посадил: ползи. Но Сенька даже и ползти не может, прямо очумел: до чего нестерпимо велик бог, до чего милосерд, до чего могуществен!А бог, почтальон Мизюмин, хлюпал и подолом розовой рубашки утирал нос. 1915 Петр Петрович Умнее Петра Петровича в целом свете нету: и все думает, и все думает, сопли распустит – и думает.А сопли у Петра Петровича – лиловые, а происхождения Петр Петрович индейского. А жена у Петра Петровича – клюшка Аннушка, рябенькая: другой месяц женаты.И как вылупились из земли слепые еще головенки первых трав – занасестилась Аннушка. Причесываться перестала, расшершавилась – ходит и квохчет и охает, а Петр Петрович на одной ноге стоит и думает, думает: вот – яйца, с рыженькими веснушками; а не нынче-завтра из них индюшата выйдут, желтые, как одуванчик, пуховые, как одуванчик.– Ну до чего интересно!А рябенькая Аннушка – свое бабье дело делает: в кошелке на яйцах сидит. Неделя, другая. Извелась Аннушка, не пьет – не ест, с места не сходит.Петру Петровичу не терпится.– Ну, как там у тебя?Краснеет Аннушка:– Да теперь уж, поди, как следует. Только еще пушком не обросли. Еще недельку бы надо.– Ну-у: неделю! Так и не дождешься. Экие вы, бабы!Умнее Петра Петровича в целом свете нету, и все думает, и все думает: на одну ногу станет – и думает.И решил Петр Петрович: бабы – известно, рохли, копухи, чего на них глядеть, надо по-нашему, по-индейпетушиному.Пришел к Аннушке – один глаз прищурен: хитрый – беда!– Поди-кось попей, Аннушка. В лоханке – вода свежая, а я без тебя за яйцами пригляжу.Ушла Аннушка пить, а Петр Петрович – в кошелку: кок – одно яйцо, кок – другое, кок – третье. Теплые индюшата, дышат, ей-богу! Обрадовался – вот как, и ну их из скорлупы тянуть.Вытянул – а они страшные, голые, хлипкие, и самое, где задик, с отонком яичным срослись жилами, кровью. Отдирать стал – кишки тянутся, назад совать в скорлупу – назад не входят.Отскочил Петр Петрович, побледнели сопли – и глядит, клюв разиня: яйца разбитые, и свесились через край желтенькие головки на нестерпимо-длинных, тоненьких шеях. И уж еле дышут.Захлопал крыльями Петр Петрович – и скорей через забор, пока Аннушка не увидела. Бабы – они ведь какие: беда с ними! 1916 Дьячок Слыхано ли, чтоб кто-нибудь по выигрышному билету выигрывал, да не по газете, а взаправду, так, чтоб и деньги выдали? А вот выиграл же кураповский дьячок, Роман Яковлич Носик, и вчерашнего числа получил в казначействе пять тысяч. Теперь – чисто царь: все может.Роман Яковлич Носик – сложения деликатного, и мысли у него – деликатные, возвышенные: насчет облаков, стихов господина Лермонтова. А в кураповской церкви – милее всего дьячку Моисей на горе Синайской, в облаках алых, золотых и лилейных.Всю ночь дьячок ворочался с боку на бок: что бы это такое ему теперь сделать? И то хорошо, и это не плохо, да надо что-нибудь такое повозвышенней. И никак не придумать.Пошел утром в церковь, Моисею-пророку помолиться. Только увидал Роман Яковлич нестерпимую синь синайскую и на самой маковке из облаков нездешний град – сразу и осенило.Прибежал к дьячихе:– Ну, мать, собирайся! Нонче выезжаем.– Да ты спятил, что ли? Куда тебя буревая несет?А дьячок от волнения уж вовсе невнятен:– Жа-жалаю, чтоб, значть, к-как Моисей… На горе Синайской… чтоб, значть, облака…Ехали, ехали, текала, охала, пилила дьячка всю дорогу дьячиха. Приехали, стой: Кавказ называемый. Гора – две капли воды – Синайская, и зацепились за маковку неописанной красы облака.Только хотел дьячок на колени пасть – глядь, стоит телега парой, на грядушке – солдат кривой:– Пожалте, Роман Яклич, я за вами.– Чего такое? Кто послал? Куда?– А на маковку, в облака в самые… – и такой у кривого солдата глаз пронзительный, так насквозь и низает. Жуть, а ехать все равно надо: сел Роман Яковлич с дьячихой на телегу – и покатили.Сорок дней – сорок ночей на маковку ехать. Дьячиха – знай себе подзакусывает да чай с молоком пьет. А дьячок – будто к причастию, не пьет – не ест, исхудал, лицом посветлел. Уж будто видать и соборы синекупольные, и зубцы белые, и завтра Роман Яковлич, как Моисей, – в облаках…Под сороковой день ночью на постоялом лошадей кормили.– Ну, завтра – чуть свет приедем… – И показалось, кривой солдат подмигнул: – Время есть, – может, назад повернуть?– Что ты, кривой, господи помилуй! На самый напоследок – да повернуть?Закрылись веретьем да сверху армяком дьячковым, улеглись в телеге дьячок с дьячихой, погнал лошадей солдат. Дьячиха давно уж храпит, а дьячку – не до сна, сердце колотится, а нарочно глаза закрыл: потуда не откроет, покуда не осияет нестерпимая синь синайская, не запоют нездешние голоса…И случился грех: уморился ждать, задремал дьячок, как и приехали, не учуял. Только слышит – гаркнул кривой солдат:– Вставай, Роман Яклич, приехали!Стал дьячок глаза разожмуривать, потихоньку-потихоньку, чтоб не ослепнуть. Раскрыл: мга, изморось, осень, слякоть…– Ты чего ж, кривой, брешешь, чертов сын? При-е-хали! А облака-то где?– А это самые облака и есть, друг ты мой Роман Яклич… – да как загогочет – и пропал, и нет никого: одна изморось, мга, туман. 1915 Ангел Дормидон Был такой глупый ангел, по имени – Дормидон.Все ангелы, известно – от дыхания божия: дохнёт господь – и ангел, дохнёт – еще ангел. А тут погода была плохая, чихнулось – и вылетел ангел от чоха, оттого и несуразный. Рыластый, глазами, это, все туды-сюды, туды-сюды, и на левой руке, на мизинце, кольцо с аметистом: ну под стать ли это ангелу-то? А как до дела – так ему чтоб сразу все, с бухты-барахты, а потом и завалиться дрыхнуть. Так уж его терпели на небе, из милости больше.И приставили глупого ангела Дормидона за мужиком ходить. А мужик – тоже хорош: пьяница забубенный.Ходил, это, ходил Дормидон за своим мужиком по всем целовальникам – никак толку нет.«Ну коли так, – думает, – ладно. До белой горячки тебя допою, а потом уж сразу и раскаю».И мужику на ухо:– Вали, брат, наяривай! Ну-ка, еще по одной!И побежал мужик по деревне не в своем виде, без штанов, буянит – мочи нет, а в руках цеп: за своей же, мужиковой, тенью с цепом гоняется.А Дормидон в воротах, за вереей, с мужиковым братом спрятался, и оба за животики держатся:– Ха-ха-ха! Так ее, такую-сякую! Так ее, лови!Добежал мужик, тень – нырь в ворота. Мужик за ней:– А-а! Еще гогочешь, проклятая? Ну, посто-ой…Да как ахнет цепом сплеча! Ангелу-то чего подеется, а мужиков брат – так и свалился, как колос: мертвый.Полетел глупый ангел с донесением: так и так, происшествие. Взмылили ему голову, как надобно, а он стоит себе да перстень с аметистом вертит: как с гуся вода.– Ну, Дормидон, – говорит бог, – теперь уж как хочешь, хоть двадцать годов ходи, а чтобы у меня в рай мужика этого предоставил.– Фу-ты, господи: да неуж не предоставлю? Я-то? – и к мужику, на землю.А день был базарный: пошли с мужиком доски покупать – мужикову брату на домовину, и веревок – домовину спускать.Мужик тверезый, зленный – страсть! – Дормидона так и чешет:– Во-от въелся, чисто репей в хвост собачий! Ты долго еще за мной будешь?Дормидон – будто и не ему: знай, перстень вертит. А у самого в голове, как гвоздь:«И как бы это одним махом от мужика оттильдикаться?»Глядь – цыган мимо, свинью на аркане волокет: свинья визжит, упирается, веревка длинная, белая.Увидал Дормидон цыгана с веревкой – как по лбу себя хлопнет: батюшки мои, вот же… И мужику на ухо:– Покупай веревку-то, покупай. Веревка-то какая: нигде такой не найти.Купил мужик. И только, это, вышли с Дормидоном на выгон – ну, который за базаром выгон, – Дормидон хвать цыганов аркан мужику на шею – и поволок.Мужик – в голос:– Батюшки! Ослобони, родимый! Брат неприбран лежит! Куда ты меня?А Дормидону – потешно, ржет:– Ну-ка еще! Ну-ка еще? Не-е-ет, не уйдешь! Так без пересадки в рай и приволоку.Брыкался-брыкался мужик, а под конец – сел на землю колодой – и все: поди сковырни.Почесался Дормидон, поплевал на руки – дюжий был – за аркан покрепче да как завьется с мужиком вверх. И ходу, все пуще, только ветер свистит. На мужика и не оглядывается: тяжело на аркане, стало быть, тут мужик, ну и ладно, а что утих – и того лучше.Прилетел в рай, упыхался, ухмыляется Дормидон во весь рот: доволен.– Вот он, мужик-то ваш. Предоставил. Поглядели: а мужик лежит, не копнется, синий весь, язык высунут. Готов.Осерчал тут господь – не приведи господи как…– Предоста-авил! Дурак ты, дурак набитый! Сейчас – вон, и чтоб духу твоего не было!Обчекрыжили Дормидону крылья – и на землю сослали. Пока, это, еще опять до ангелов дослужится. 1916 Электричество У слесаря Галамея в поясницу вступило: мочи нет, одолел ревматизм этот самый окаянный. Галамей и то, и другое, и на пороге ему баба поясницу обухом секла, и мазево всякое – ничего толку. Уж и за что взяться – не знает.А тут сосед какой-то возьми и накапай ему в мозги про электричество: одно-де тебе и осталось лекарство – электричество от всех болезней может.Утром чем свет Галамей взбодрился: одной рукой за поясницу, другою – сапог натягивает.– Ты куда ж это ни свет ни заря? – баба Галамеева спрашивает.– А электричеством, – говорит, – лечиться пойду. Одно мне только теперь и осталось.– Ой, батюшка, ты бы как полегче, дело-то такое – умеючи надо. Ты бы сперва к доктору.– Дура-баба: а звонки электрические кто на почте наладил?– Ты-ы, батюшка…– Ну, то-то. И без доктора, мол-ка, управлюсь. У Галамея, брат, своя башка на плечах.Взвалил проволоки медной круг – и пошел. Посередь самой Тамбовской остановился, штаны расстегнул, проволокой себе пониже пояса обмотал, а на другом конце крючочек сделал – и ждет. А рань еще, камни розовые, ставни закрыты, мальчишки в белых фартуках на головах корзины несут. И самый первый трамвай через мост гудит.Услыхал Галамей, изловчился, накинул крючочек на самый трамвайный провод: ну-ка, господи благосло…Ка-ак его шкрыкнет электричество это самое, заплясал, скрючило в три погибели – и наземь свалился.Ну, тут, конечно, шум, гам, кондуктора, пассажиры выскочили, оттащили Галамея. За доктором. Тер-тер, кой-как доктор оттер Галамея, открыл Галамей один глаз.– Ну, как? – доктор спрашивает. – Как чувствуете?– Ничего, – говорит, – не чувствую. Вылечился, слава тебе, господи.И богу душу отдал. 1917 Картинки Пришел я к приятелю – денег взаймы просить. Ни самого нет дома, ни жены нету: вышел ко мне в залу мальчик, чистенький такой.– Вы погодите немножко. Папа-мама сейчас придут.А чтоб не скучал я, стал мне мальчик картинки показывать.– Ну, это вот что?– Волк, – говорю.– Волк, верно. А вы знаете, волк, он травку не кушает, он овечков кушает…И этак все картинки объясняет дотошно, ну, смерть – надоел.
1 2 3 4