Я уже заглядывался на одетых девчонок из класса и на раздетых из киоска моих родителей. Девчонки из журналов не лезли драться, когда ты пялился на их доки. Те девчонки для того там и были, чтобы повиднее выставиться. Они пахли краской «Topolino» и «Panorama». Они запихивали в себя вибраторы и высовывали язык. Девчонки из класса язык не высовывали. Они были ненастоящими. Настоящие девчонки начинались после финансовых новостей Джорджо Менделлы.
После финансовых новостей возникал здоровущий такой эклер. За ним — блондинкина хлеборезка, в которую блондинка и закладывала эклер. Я был на седьмом небе и уже не прыгал по каналам. Утром, на лабораторной по физике, морды лиц у парней были перевернутые. Ночью все, как один, смотрели про голощелок. Неделя целиком уходила на ожидание секса в оттяжку. А еще по субботам запустили телевидение из Варезе. Там было порно, а главное, фильмец «Канкан», который все время повторяли.
Помню, настроил я как-то телик на Телерепортер. Поздно было, часа два ночи, порнуху должны уже были завести, но почему-то не завели. На экране ничегошеньки не было, кроме белых точечек, их еще снежинками называют, а сверху такие темные полосы шли. Вся ночь тогда зависла на пустом канале. Я держал бойца в руке и чуть не плакал. Я спрашивал себя, какой смысл дальше жить, и все крутил и крутил красные колесики настройки, прыгая в три ночи от колдуна из Комо и телемагазина, где запаривали складную стремянку, к фильмону с Бомболо. Все без толку: ни тебе Чиччолининой пипки, ни попки Мэрлин Джесс (актерка такая), ну просто полное кидалово. А минуты и часы знай себе утикивали. Но вот ближе к четырем вроде как мелькнули пухлюще-краснющие губки, в моем, стало быть, вкусе. Только видно было — ну никак. Бросил я крутить колесики и плотно уже продрочил, разглядев что-то типа минета. После дрочки настроил телик, гляжу, а это аукцион ковров.
Теперь мне двадцать семь, и я хозяин жизни. Все уже по-другому. Я знаю, как подсуетиться в этом насосанном ёбществе. Я вижу все лохмушки, какие захочу. И они делают все, что я хочу. По телику. Хоть в четверг днем, хоть в воскресенье утром, а не эксклюзивно по пятницам, как тогда, когда я был несчастным задохликом и Телерепортер вертел мной, как куклой.
Теперь я иду в киоск на проспекте Буэнос-Айрес, там еще киоскер в майке с надписью Private, сердцем в форме яиц и мохнатым сейфом внутри. Я обозреваю все кассы, корольки, корыта, костянки, котлованы и кунки на футлярах сказочных видеокассет нашего времени.
Есть кассеты по говняной части. Видел я одну такую, «Кака-Клуб №6» называется. Там эти говноёбки, которых дерут до усёру. Правда, здесь уже перебор. Если с этого начинать, неизвестно, до чего дойдешь. Наверное, до ширялова. Короче, эти дела для переборщиков. Ну, разве иногда так прокрутишь одну-другую. Быват.
Есть и такие, где типки отсасывают ламам или харятся форелью. На «Animal Fantasies №3» какой-то брюхан качает борова, пока его швабру в огороде покрывает овчарка.
А есть еще кассеты для факультатива по истории. Такие порнобылины. Напр., «Sex Total Год 1919». Там уже типки делают отсосную станцию одному хорьку с виду вроде голого Гитлера. Типки елозят пердилками с дикой скоростью, как в немом кино. Эта кассета чего-то у меня совсем не пошла.
Ну, а самые-то пучковые видения — это нарезка. Там уже просто отвальные типары вовсю припадают к кормушке и заглатывают струхню до распоследней капли. Как в «Private Magazine Berth Milton Production». Каждый месяц новый сборник. Уходит со свистом. Народ в отключе. Поди, плохо на сон-то грядущий залукать нарезочку с чувством там, с толком да расстановкой?
Внутри киоска нас вечно столько, что не протолкнуться. Мы смотрим на эти волшебные фильмаки и решаем, какой взять, чтобы реально уже разрядиться. Я-то знаю, что иные чувачки трясут родилку прямо так — по напридумкам. Бобов на кассеты не наскребут. Я таким не завидую.
Как выбрал нужную кассету, возвращаешь старые, а за новую вносишь всего двадцатник. Это, понятно, левые дела, но мне как-то параллельно. Так хоть я самое-рассамое засмотрю, напр., Драгиксу, которая сразу с двумя, или там Лидию Шанель, которую пропахивают в пятую точку.
Беру я пару-тройку кассет, шмаляю одну за другой две синенькие MS и на метро до дома. Народу и невдомек, что у меня в сумке дюжина сосок, которые порются — первый класс. У меня на виду.
Сажусь в вагон, а у самого бояки играют. Что, если выйдет как в марте? Я тогда взял «Magic Orgies 4 hours». He видно ни вот столько. С настройкой возиться беспонтовый вариант. Так иногда забрезжит что-то: то ли копилка, то ли коленка. 180.000 — это шестая часть моей зряплаты. Когда выпадают такие плюшки, просто все опускается. Короче, в тот вечер я вмазал полбанки Мартына и тихо отбился.
Ладно, проехали. Вышла тут со мной еще одна фенька. Сейчас перетру. Об ней вся и телега. Слушай сюда. Она того стоит. За нее я отстегнул двадцатник.
Стою я в киоске на проспекте Буэнос-Айрес и вижу на третьей полке справа кассету. На задке у нее надпись: Видеокаталог 1995 . Вроде простенькая такая, никаких тебе стволов в антифэйсах. Зелененький супер — и все дела.
Вынул я ее и вижу на передке опять же надпись Видеокаталог 1995 , помимо, значит, ста названий Rabbit Home Video Rocco Siffredi Production «Лолита Прекрасная», 180 минут.
Ну, возвращаю я киоскеру в майке Private кассету «Euro Porno Anal Blomm» (с Табатой Кэш), плачу двадцатник и дую домой с Видеокаталогом 1995 . Прихожу и загружаю его в видак.
А видак у меня, между прочим, Mitsubishi HS-МХ II!
Система — крутняк, с пультом, двухскоростным повтором и паузой.
Перед самым там приходом ставлю на первую замедленную. Потом, когда типка уже слизывает, врубаю вторую, черепашью. А если видно капли, стекающие в едало, давлю на паузу. Правда, тут надо быть на стреме: через 30 сек. видак отключается, и тут же выскакивает канал, который был снизу.
Вот так засматриваю я однажды кончиту прямо в шнобель Кей Нобель, рыжей такой шведки-котлетки, как вдруг соскакивает мой видюшник и откуда ни возьмись появляется Папа, который толкает про Югославию, что типа пора уже положить конец и пр. А я-то уже свой конец точно положить не могу. Так вот и кончил, глядя на Папин отмороженный пятак. В другой раз все что угодно, только не это.
Марта Руссо
Я — та самая девушка, которая год не сходила с газетных страниц. Я — фотография, которую видели все. Я — последнее сообщение, которого так ждали. Я была в центре всеобщего внимания. Я надолго запомнилась людям.
Я осталась нераскрытым преступлением.
Каждый день я занимала ваши мысли. Постольку-поскольку. Вы интересовались мной. Вы интересовались моей головой. Тем, что у меня там внутри. Тем, кто заложил это внутрь меня. Тем зарядом, который в какой-то момент заложил в мою голову тот, кто вошел в нее, тот, кто вошел в мою голову. Он раздробился на кусочки и раскрошил кусочек моего мозга.
Я просто шла, а потом раз — и все.
Потом — металлический стук крови. Моя жизнь стала хроникой, вы читаете ее, моя смерть. Как нежный цветок, я сникла без единого стона.
Меня зовут Марта Руссо.
Я учусь на юрфаке. Я иду. Я закрытое дело. Так решил помощник прокурора.
Я девушка Луки.
Супервубинда 195
Я тело на асфальте.
Я собравшаяся толпа.
Я звук выстрела.
Я еще жива.
Меня везут в больницу.
Я героиня телеинтервью с Лаурой Гримальди. Я нескончаемый гул. Я то, чего не видел никто. Я в закрытом боксе. Я у всех на устах, я во всех новостях, я в программах передач, в интервью и речах, я в бегущей строке. Я нераскрытое дело. Я объект работы 80 полицейских, я санкция на прослушивание 70 телефонов и установку десятка жучков, я призыв к гражданам оказывать содействие компетентным органам. Я напоминаю журналистам дело Симонетты Чезарони. Я предмет дискуссии о гарантиях гражданских свобод. Я слова, которые вы читаете. Я сайт, который можно найти, если набрать в поиске marta+russo. Я в Сети. Я громкое дело. Я главное действующее лицо журналистского расследования Коррадо Ауджаса. Я была обнаружена служащим фирмы по уборке помещений. Я крики в подворотне. Я вызываю меньше эмоций, чем Альфредино Рампи. Я девять страниц до раздела «Спорт». Я напечатана перед репортажем о военной операции в Неаполе. Я 128 интервью, 122.000.000 интерактивных опросов. Я доставлена в Policlinico. Я привожу в отчаяние Луку, который прерывает тишину и говорит, что мы могли бы сделать так много, но не сделали, что он провел со мной два чудесных года. Я сестра Тицианы Руссо, которая дала интервью журналу «Oggi» и сказала, что, когда мне было пять лет, наш отец записал меня в секцию фехтования. Я дочь мастера спорта по рапире.
Я стала темой диссертации по статистике одной аспирантки с Юга. Я безмолвная смерть, в которой обвинили двух лаборантов с кафедры Философии права: Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я приговор СМИ Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я интервью с Иоландой Риччи в «Corriere della Sera» 11 июля 1997. Я взбудораженная коллективная совесть. Я умственное коварство ускользающей мотивировки. Я обзор печати. Я двое парней, выбежавших со стороны кафедры Политических наук сразу после убийства. Я бесконечный поток резолюций и судебных слушаний.
Я умерла после четырехчасового пребывания в коме. 12 мая прошлого года. В 22 часа.
Я ордер на арест завкафедрой Философии права Бруно Романо, обвиненного лаборанткой кафедры Марией Кьярой Липари в сокрытии виновников этого преступления. Я ордер на арест сотрудников университета, в котором меня убили, Марии Урилли и Маурицио Бащу, обвиненных в даче ложных показаний. Я героиня песенки, записанной Сальваторе Феррари в его записной книжке, которую предъявили суду в качестве вещественного доказательства. Я та, чье имя привлекло внимание к списку женщин, найденному в доме Джованни Скаттоне: напротив каждого имени было помечено название нижнего белья.
Я баллистическая экспертиза, проведенная криминалистами.
Я невосполнимая пустота.
Я лакомый кусок для ненасытных читателей.
Я ваш лакомый кусок.
Я заметка в хронике; изо дня в день заметка все короче и короче.
Я главная причина, толкнувшая Сальваторе Ферраро на самоубийство. Я сюжет для будущего фильма. Я переполох в редакции: вот-вот поднесут две колонки. Я подследственный, взятый под стражу, в расчете на то, что он сознается. Я беспокойная тень цивилизованной страны. Я судебное дело, закрытое в один миг, а затем признанное судебной ошибкой. Я череда невинных людей, преданных позору. Я так и не состоявшаяся реабилитация.
Будь я жива, я бы работала на телефоне доверия.
Будь я жива, я бы продолжала учиться.
Будь я жива, я бы по-прежнему встречалась с Лукой.
Будь я жива, я бы не занималась политикой.
Будь я жива, я бы снова ходила на фехтование.
Будь я жива, я бы думала, куда поехать с Франческой Дзурло, сопровождающей Римского фехтовального клуба и моей подругой, которая дала интервью в газете «Repubblica».
Я Марта Руссо.
Я беспокойная тень цивилизованной страны.
Я невинная девушка, убитая каким-то психом, возможно, ярым сторонником победивших правых, маньяком-одиночкой или призраком, а может, кем-то, кто любил меня, ведь я была хорошенькая; он убил просто так, чтобы почувствовать дрожь от необдуманного поступка, чтобы пролить чью-то кровь, чтобы увидеть, как вокруг моего тела собирается толпа, чтобы увидеть, как падает тело, чтобы увидеть всю эту сцену, чтобы почувствовать всеобщее возбуждение, чтобы услышать, как об этом сообщают по телевизору, чтобы проследить за откликами на газетные статьи, чтобы держать следствие в постоянном напряжении, чтобы подтолкнуть журналистов к написанию интересных статей, чтобы побудить известных в стране детективщиков высказаться по этому делу, чтобы разжалобить читателей, чтобы пронять читателей, чтобы занять читателей, чтобы приманить читателей, чтобы держать в курсе слушателей, чтобы вовлечь в это социологов, чтобы взять интервью у социологов, чтобы непрерывно об этом говорить, выражать свое мнение, заполнять пространство.
Я Марта Руссо.
Я умерла 12 мая 1997.
Солнцезащитный девятнадцать
Я один на этом пляже, лежу на лежаке, легонько ноет голова, в руках журнал кроссвордов «Разгадай-ка», разгадываю какой попроще, идет не очень, нет сил говорить и думать, нет сил сознаться самому себе, что сейчас я абсолютно счастлив.
Уже неделю я на Карибах, в Санто-Доминго, Доминиканская республика. Это курорт. Сюда приезжают в отпуск такие счастливчики, как я. Приезжают, чтобы сбросить с себя груз повседневных забот, накопившихся в Италии, в Европе. Каждому надо отрешаться от текучки, выбираться на природу. Что до меня, то я легко схожусь с людьми, знаю в них толк и вообще умею взять от жизни свое.
Особенно вечером: пробросишься по набережной, в кабаках попсу лабают, а что, мне нравится — и так всю дорогу слушаю; забегаловки тут в основном немецкие, штатовские да здешние, доминиканские, самый кайфовый «Оде». В «Оде» такой полумрак, лохи местные топчутся, девчонки цветные, они здесь какие есть, на понт не берут, клубятся там, жизни радуются.
Гуделово стоит столбом, примешь батиды, добавишь пиньи колады, и понеслось; ночью о бодуне не думаешь, это уж с утряка, как раскроешь бельма, так отходняк и настает.
Высоко в небе палит солнце, про вчера помнишь в ноль, про сегодня только начинаешь; тропики, иду не торопясь, спускаюсь к пляжу на Кост'Амбар; я итальянец в отпуске, приехал отдохнуть в район Пуэрто-Плата, спускаюсь вот на пляж пожариться на тропическом солнце; все вроде чики-пики, ну или пики-чики.
При мне бутылюшка минералки Santa Clara Gasificada 0,5 л — это на когда жажда подступит, и одноразовый фотик Fun Kodak — гаитянцев с фруктами клацать, а то и самому с ними клацнуться, они тут все ржачные, будут фотки, привезу домой, покажу на работе, пусть видят, как я с местными законтачил.
На мне новехонькие плавки Moschino, черные такие с вышитым спереди зеленым фиговым листком, рядышком полотенце и разгадай-ка, ложусь и пробую думать о вещах, которые не очень-то и расслабляют, например, о чемпионате по футболу: он уже сейчас на издохе; пока думаю — вижу море. С детства представлял, какое оно. Море было прямым, длинным, раскидистым и еще голубым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15