Скользящими шажками он вышел из кабинета, притворив за собой дверь, а мы, глядя друг на друга, начали хохотать. Слушая, как она смеется, я понимал, что всегда буду хорошо чувствовать себя, если она будет рядом. Даже сейчас, когда я в Сан-Франциско, а она в Чикаго одинокой субботней ночью, ожидая меня.
3
Когда ровно в девять часов я вошел в холл, Харрис Гордон уже ждал меня. Мы зашли в пустое кафе и сели за столик. Было воскресное утро.
Официантка подала мне кофе, и я еще заказал кучу блинчиков размерами с доллар и сосиски. Гордон отказался.
– Я уже завтракал.
Когда официантка отошла, я спросил его:
– В каком мы положении? Он закурил.
– В одном смысле нам повезло. Обвинение в убийстве нам не угрожает.
– Не угрожает?
– Нет, – ответил он. – По законам штата Калифорнии несовершеннолетний, который совершил уголовное преступление, не может быть судим по законам, применяемым к взрослым преступникам. Особенно справедливо это по отношению к правонарушителям, не достигшим шестнадцати лет.
– Так как же выясняют вину и определяют наказание для детей?
– Снова должен подчеркнуть, что в данном случае закон идет нам на пользу. Не существует такого понятия, как наказание детей. В Калифорнии считают, что ребенок не может нести ответственности за свои действия, даже если вина доказана. Вместо этого во время слушания дела в суде для несовершеннолетних идет поиск наилучшего решения ситуации, которая обеспечит социальную реабилитацию ребенка и возвращение его в нормальное общество. – Он улыбнулся. – Не слишком ли много по адвокатской привычке я говорю? Я покачал головой.
– Я внимательно слушаю вас. Продолжайте.
Вернулась официантка с моим завтраком. Прежде, чем продолжить, Гордон подождал, пока она отошла.
– Суд должен определить, какой режим содержания в наилучшей степени будет отвечать интересам и благополучию ребенка. Будет ли он находиться у одного или у обоих родителей, если так сложится ситуация, или в доме-интернате; в таком исправительном учреждении как Лос-Гуилкос или даже в больнице или психиатрической клинике, если необходимо. Но решение принимается только после тщательного изучения дела. В том случае, если суд решит держать ее в заключении, Дани могут послать в Калифорнийский центр по приему молодежи в Перкинсе, где она будет подвергнута глубокому психологическому и психиатрическому обследованию.
– Что это значит?
– Одну вещь надо твердо усвоить, – быстро ответил он. – Если вы лелеете надежду получить Дани под свою опеку, с ней необходимо расстаться. Суд никогда не позволит ребенку покинуть пределы штата.
Мы посмотрели друг на друга. Наконец я понял, на каком я свете. Мне ни в коем случае не позволят взять на себя заботы о Дани. Я постарался придать голосу бесстрастные нотки.
– Значит, я ее не получу, – сказал я. – А кто ее получит?
– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что суд решит вернуть ее Норе. Остаются три возможности – ее бабушка, определенный судом интернат и Лос-Гуилкос. Думаю, что нам удастся избежать интерната. У бабушки Дани масса преимуществ.
– Значит, решение будет только в пользу или старой леди, или заведения?
Он кивнул.
Я покончил с последним блинчиком и попросил принести еще кофе.
– И как, по вашему мнению, развернутся события?
– Вы хотите услышать мое откровенное мнение?
– Да.
– Я бы поставил десять против одного за то, что она попадет в Лос-Гуилкос.
Несколько секунд я молчал. Мысль о Дани, которой придется долгие месяцы, может быть, даже годы провести за колючей проволокой была нестерпима.
– Что мы должны делать, чтобы избежать этого? Гордон пристально посмотрел на меня.
– Мы должны доказать, что способны дать Дани все, и даже больше того, что она получит в исправительном заведении. Это означает непрестанный контроль за ней, посещение школы, религиозное образование. Если необходимо, анализ и психотерапия. И постоянный контакт с инспектором по надзору, который будет контролировать ее.
– Зачем это, если Дани будет под присмотром бабушки?
– Потому что доверять будут только мнению полиции. Она все время будет находиться в ведении суда, пока тот не сочтет, что она больше не представляет собой социальной опасности.
– И сколько это продлится?
– Предполагаю, что она будет под присмотром суда до восемнадцати лет.
– Любому невыносимо столько времени жить под микроскопом. И тем более ребенку.
Он как-то странно посмотрел на меня.
– Она убила человека, – сказал он. – И от этого уже никуда не деться.
Он был предельно откровенен.
– Что я могу сделать, чтобы помочь ей?
– Я думаю, что вам необходимо быть в Сан-Франциско, пока суд не вынесет решение по делу Дани.
– Это невозможно, – сказал я. – Суд может длиться бесконечно.
– Это не суд в привычном смысле слова, полковник. Собравшееся жюри будет решать, признать или отвергнуть вину. Закрытое слушание перед лицом судьи, в присутствии непосредственных участников. Даже полиция и окружной прокурор не участвуют в таком слушании, если их специально не приглашают высказать свое мнение относительно специфических деталей жизни и поведения ребенка. Дело будет рассмотрено достаточно быстро. Закон защищает детей от излишних проволочек. Если ребенка содержат под стражей больше пятнадцати дней и дело еще не рассмотрено, он подлежит немедленному освобождению.
– Откровенно говоря, – спросил я, – как долго это может продлиться?
– Решение о содержании под арестом или освобождении состоится в четверг. Через неделю будет судебное слушание. Примерно, через десять дней.
– Десять дней! – взорвался я. – Моя жена должна со дня на день родить! Почему мы должны ждать до вторника?
– Так уж положено, полковник, – терпеливо объяснил Гордон. – Вопросы содержания под стражей рассматриваются по вторникам, потому что в этот день судья занимается делами подростков. Конечное слушание назначается на неделю позже, чтобы за это время инспектор по надзору, как я уже говорил, мог тщательно исследовать каждый аспект этого дела. Это расследование важно для нас так же, как и для суда. Именно из этого заключения судья и принимает решение, если не считать таких сложных случаев, когда ему приходится направлять ребенка для дальнейшего изучения в Перкинс. Наша обязанность будет убедить суд, что в интересах и Дани, и штата лучше всего было бы передать ее на попечение бабушки.
– Для чего же я тут нужен? Я ничем не могу убедить окружающих, что Дани необходимо передать бабушке.
– Не согласен, полковник. Вы можете сыграть решающую роль, просто указав, что и вы так считаете – это будет наилучшим выходом для вашего ребенка.
– Ну да, – с сарказмом сказал я. – Так к моим словам и прислушаются. Многого стоят мои слова. На них даже пива не купишь, если не бросишь квотер.
Он посмотрел на меня.
– Вы недооцениваете себя, полковник. Ваше слово может оказать решающее значение. Люди не так легко забудут, как вы служили стране.
– Вы хотите пустить в ход мои лавры героя войны?
– Все, что может пойти на пользу дела. И это уже сработало на нас.
– Что вы имеете в виду?
Гордон кивнул официантке и попросил ее принести утренние газеты. Когда они легли перед нами на стол, он показал на снимок на первой полосе и на текст под ним.
Снимок изображал меня, обнимающего Дани перед тем, как ей предстояло отправиться в камеру. Заголовок был прост:
«ГЕРОЙ ВОЙНЫ ПРИЕЗЖАЕТ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ ДОЧЬ».
– Внушительно, не правда ли? Газеты уже на вашей стороне. Они даже не упомянули, как вы окрысились на репортеров. В ином случае вас бы буквально распяли. Но вы избежали этой участи.
Я вопросительно взглянул на него.
– Людям, имеющим отношение к судьбе вашей дочери, ничто человеческое не чуждо. Они достаточно гуманны. Даже судья каждый день читает газеты, и, согласен он с этим или нет, они оказывают на него влияние. – Гордон откинулся на спинку стула. – Если вопрос вашего пребывания здесь упирается в финансы, миссис Хайден заверила меня, что окажет любую помощь.
– Мои финансы не имеют никакого отношения к ситуации. Я сказал вам, что моя жена вот-вот должна родить.
– Общественное мнение может измениться за одну ночь, – добавил Гордон. – В настоящий момент и вы, и ваша дочь пользуются всеобщими симпатиями. Если вы уедете до того, как будет вынесено решение, люди сделают вывод, что ваша дочь настолько неисправима, что даже отец отказался от нее.
Я глянул на него. Он в самом деле был умен. Он почти загнал меня в угол. – Не забывайте об этом, полковник. Проведет ли Дани четыре года своей жизни в исправительном заведении штата или же в доме своей бабушки в значительной мере зависит от вашего решения.
– Внезапно выяснилось, что я за все отвечаю, – рассердился я. – Почему бы суду не принять во внимание, что, когда все это случилось, о Дани заботилась Нора? У суда достаточно свидетельств, чтобы составить себе представление о Норе. Где тут справедливость? И где была старая леди, когда этот парень жил у Норы? Она должна была понимать, чем все это может кончиться. И внезапно она ослепла. Почему она не предприняла ни одного шага, чтобы забрать Дани оттуда до того, как все произошло? Меня там не было. Мне это не было позволено. Ну как же, я был настолько плох, что не мог приблизиться к своей дочери даже и на десять футов. Мне даже не было позволено считаться ее отцом. А теперь вы говорите, что на мне лежит ответственность?
Гордон молча смотрел на меня несколько минут. Мне показалось, что в глазах у него мелькнуло понимание. Он мягко обратился ко мне.
– Даже считая, что вы говорите чистую правду, полковник, это все равно не изменит существующее положение вещей. И теперь перед нами печальное настоящее, а не горькое прошлое. – Он попросил принести чек. – Так что не торопитесь с решениями. По крайней мере, обождите до вторника, до окончания слушания о порядке содержания, прежде чем будете делать выводы, как вам поступать.
Он встал.
– Может быть, если вы будете присутствовать завтра на коронерском расследовании, это поможет вам определиться.
– Коронерское расследование? И Дани там будет? Гордон покачал головой.
– Нет. Но ее заявление будет зачитано. Будет Нора, которую попросят рассказать, как все происходило.
– Что это докажет?
Он пожал плечами.
– Возможно, ничего, но что можно знать заранее? Но это поможет вам убедиться, как важно ваше присутствие.
Когда он вышел, я заказал еще чашку кофе.
Не имело смысла отправляться в дом к старой леди. Ничего не имело смысла до того, как увижу Дани.
4
Норин «ягуар» стоял перед зданием молодежного суда. Я подошел к входу, но голос Чарльза остановил меня.
– Полковник!
Я оглянулся.
– Здравствуйте, Чарльз.
– Не можете ли вы сделать небольшое одолжение, сэр? У меня с собой несколько пакетов, которые мисс Хайден попросила передать мисс Дани.
– Где сама мисс Хайден? Чарльз отвел глаза.
– Она… она сегодня не совсем хорошо чувствует себя. Доктор Боннер посоветовал ей оставаться в постели и отдохнуть. Она очень расстроена.
– Могу себе представить, – мрачно сказал я. – Хорошо, я возьму их.
– Спасибо, полковник. – Повернувшись, он открыл дверцу машины и вынул оттуда небольшой чемоданчик и два пакета, один из которых походил на коробку с печеньем.
– Меня с ними пропустят? – спросил я.
– О да, сэр. Они мне сказали, что вы обязательно придете, и я подумал, что было бы куда лучше, если бы вы сами передали их мисс Дани.
Я двинулся к зданию, Чарльз же засеменил на шаг сзади меня.
– Могу ли я попросить вашего разрешения дождаться вас, сэр? Я бы очень хотел узнать, как поживает мисс Дани.
– Конечно, Чарльз. Когда я выйду, то найду вас.
– Благодарю вас, сэр. Я буду ждать в машине.
Он повернулся и пошел обратно к месту стоянки, а я вошел в здание. За конторкой сидела та же самая седовласая женщина. Она улыбнулась, увидев меня.
– Ваш пропуск уже готов, полковник.
– Благодарю вас.
Она заметила чемоданчик и пакеты.
– Разрешите, полковник? Здесь такое правило.
Сначала я не понял, что она имеет в виду. Затем догадался. Хотя тут и не тюрьма, но правила те же самые.
Первым делом она открыла чемоданчик. Сверху в нем лежали несколько блузочек и юбок. Она выложила их на стол. Ниже были два свитера, несколько пар чулок, нижнее белье, две пары туфель и аккуратная стопочка носовых платков. Она тщательно перебрала их и, улыбнувшись мне, сложила вещи обратно в чемоданчик и закрыла его. Оставались два пакета. Я был прав. В одном была коробка с печеньем. В другом несколько книжек того типа, которые предпочитают молодые девочки.
Женщина с извиняющимся видом посмотрела на меня.
– Все должно быть в порядке. Вы не представляете, что тут пытаются протащить некоторые.
– Понимаю, – кивнул я.
Она протянула мне пропуск и показала на дверь.
– До конца коридора. Затем вверх на один этаж и следуйте по надписям на стенах. Вы очутитесь перед запертыми дверьми. Покажите пропуск дежурной. Она отведет к вашей дочери.
– Спасибо.
Коридор отличался клинической чистотой, и стены его были выкрашены в больничный светло-зеленый цвет. Поднявшись на один этаж, я двинулся точно по такому же коридору, который только что миновал. Надпись на противоположной стене указывала: «В отделение для девочек!»
Я пошел в ту сторону, пока не уперся в решетку. Тяжелые металлические брусья тянулись от пола до потолка. В центре заграждения – стальная дверь.
Я толкнул ее, но она была закрыта. Шум, когда я потряс ее, разнесся эхом по коридору.
Открылась дверь, и оттуда торопливо вышла крупная негритянка, торопливо застегивая свою белую униформу.
– Я на минутку вышла, – извинилась она.
Я протянул свой пропуск.
Быстро пробежав его, она кивнула. Вынув из кармана ключ, она открыла передо мной двери. Я сделал шаг вперед, и двери за мной закрылись.
Мы прошли по коридору, пока не оказались в большой приемной. По всей комнате стояли стулья, а напротив окон, через которые из коридора просматривалось все помещение, стоял длинный стол.
Вокруг него толпились несколько девочек, слушая маленький радиоприемник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43