Повести и рассказы –

OCR Busya
«Б. Нушич. Избранные сочинения в четырех томах. Том 4»: Нолит; Белград; 1968
Бранислав Нушич
Надгробная речь
Случилось это во вторник, то есть в самый обыкновенный день в неделе, когда происходит только самые обыкновенные вещи. Солнце, как и всегда, взошло с востока; господин начальник, как и всегда, запоздал в канцелярию; хозяйка, как и всегда, с самого утра ссорилась с мужем; словом, это были обыкновенные события, которые только и могут случиться в божий вторник.
Но в этот вторник произошло и нечто необыкновенное. Рано утром ко мне пришел один весьма необычный посетитель – жандарм из окружного правления, и тем необычнее показался мне этот визит, что на глазах жандарма я заметил слезы, а так как мне раньше никогда не приходилось видеть слезы на глазах жандармов, то я не мог скрыть любопытства.
– Господин… – начал жандарм.
– А? – отвечал я, считая каждую его слезу.
– Господин начальник послал меня к вам… – продолжал он дрожащим голосом.
– Ко мне? Хорошо. А зачем?
– …послал меня к вам, чтоб отвести вас в правление, – закончил жандарм и заплакал.
Услышав последние слова, я тоже почувствовал слезы на глазах, так как, наконец, и я понял, что это действительно грустно, когда кого-нибудь ведут в правление. Похлопал я жандарма по плечу и спросил тоже дрожащим голосом:
– Ты, братец мой, случайно не знаешь, зачем это я понадобился господину начальнику?
– Приблизительно знаю. Вчера ночью умер Иосиф Стоич, купец… Умер внезапно. Вечером был жив, а ночью умер.
– Так, царство ему небесное! Но скажи мне, зачем я понадобился господину начальнику?
– Да по этому же делу!
– По этому делу? Как это? Может быть, братец мой, купец Стоич умер не своей смертью? Но ведь все знают, что я не принадлежу к числу его наследников.
– Известно, нет, – говорит жандарм, – но город готовится похоронить купца Иосифа как можно торжественнее, вот потому и вызывают вас…
– А, братец мой, так это совсем другое дело. Что касается этого… разумеется… так бы и сказал…
И я со спокойной душой и со слезами на глазах отправился с жандармом в окружное правление.
Весь город встревожился. Встретишь знакомого, он тихо подойдет к тебе, положит руку на твое плечо и дрожащим голосом скажет:
– Жаль, очень жаль. Иосиф Стоич умер, такие как он, теперь не рождаются.
Господин начальник принял меня очень любезно, пригласил сесть и в течение всей нашей беседы говорил дрожащим голосом. Можно смело сказать, что в этот день весь город говорил дрожащим голосом. Я думаю, что и моя хозяйка сегодня утром ругала своего мужа дрожащим голосом; я не заметил этого только потому, что не знал о несчастье, постигшем наш город.
– Сударь, – сказал мне господин начальник, – вам уже известно о несчастье, постигшем наш город. Вчера ночью скончался Иосиф Стоич, человек с большими заслугами, пользовавшийся уважением всего города. Вы и сами имеете представление о заслугах покойного перед нашим городом и о горячей любви и уважении, которые все мы испытываем к нему. Кроме всего прочего, необходимо, чтоб кто-нибудь из граждан произнес над гробом речь. Мне известно, что вы написали один веселенький водевиль, на основании чего можно заключить, что вы до некоторой степени литератор. И потому я считаю, что лучше вас никто не сумеет это сделать.
Все это господин начальник произнес серьезно и без запинки.
– Признаюсь, господин начальник, – начал я, немного смутившись, – меня действительно можно было бы назвать до некоторой степени литератором, но, знаете, этот жанр… надгробные речи…
– О, нет, нет, – поспешно перебил меня господин начальник, – я предоставляю вам полную свободу. Вы сами выберете стиль, какой хотите. И вообще, я же не требую, чтоб это было написано классически. Это же не для сцены, а так… – но тут господин начальник несколько смутился и задвигал стулом, на котором сидел.
– Хорошо, господин начальник, но видите ли, я не имею достаточно материала.
– Как! Вам неизвестны заслуги покойного?
– Нет.
– Ах, да, вы ведь недавно в нашем городе…
– Пожалуйста, прошу вас, перечислите хотя бы вкратце… – и я вытащил из кармана лист бумаги и карандаш.
– Да, да, разумеется… я вам скажу… – и тут господин начальник задумался, почесал голову и будто опять немного смутился: начал ерзать нач^гуле, схватил зачем-то канцелярские ножницы, с минуту поиграл ими и, наконец, произнес виноватым голосом: – Собственно я сам здесь всего лишь три года… Разумеется, я могу вас сказать, но это будут только общие фразы, а в данном случае нужны подробности, не правда ли?
– Совершенно верно, но у кого же я могу узнать эти подробности?
Но господин начальник уже придумал и заговорил быстро и весело:
– Знаете что? Пойдите к протоиерею. Самое лучшее это пойти к протоиерею.
Я простился с господином начальником и направился к протоиерею, обдумывая по дороге начало речи.
Господина протоиерея я застал дома. Он сидел кресле, в белых носках и вышитых домашних туфлях. В руках у него была книга под заглавием «Большая сербская народная поваренная книга». Ее написала госпожа Екатерина Попович-Миджина и посвятила своей матери Нанчик-Петрович-Пургер-майстер.
– Похвально, похвально! – не скрывая своего восхищения, сказал протоиерей, когда я сообщил ему цель моего визита.
– Вы, конечно, как протоиерей, лучше всех сумеете рассказать мне о заслугах покойного, которые необходимо упомянуть в надгробной речи.
– Конечно, конечно, – начал протоиерей, закинув правую ногу за левую и бросив годреливый взгляд на свои вышитые домашние туфли. – Видите ли, что касается церкви, то собственно здесь он не имел особых заслуг. Конечно, он был хорошим христианином, но главное – он был очень богатым человеком, самым богатым человеком в нашем городе. А так… как бы вам сказать… пойдите-ка вы лучше к господину председателю совета общины, уж он вам перечислит все заслуги покойного от аза до ижицы*.
Господин протоиерей проводил меня до ворот и, пожав мне на прощанье руку, сказал:
– А в общем похвально, очень похвально… Покойный Иосиф заслуживает большего, мы просто не в силах выразить нашей благодарности и уважения за его заслуги.
Председателя я застал в совете. В тот самый момент, когда я входил к нему, он кстати и некстати поминал отца и мать какого-то провинившегося мясника. Чтоб господин председатель не подумал, будто и я пришел к нему по делам общины, и чтоб заранее оградить себя от некультурного обращения, я поспешил обратиться к нему со словами:
– Ах, вы ведь уже знаете, какое горе постигло нащ город и как все опечалены смертью покойного Иосифа! Мне поручено произнести надгробную Речь!
Прежде чем отпустить мясника, председатель еще раз помянул его родителей, а затем, повернувшись ко мне, начал дрожащим голосом:
– Да, покойный Иосиф, жаль!
– Вы ведь давно его знаете?
– Я? Как же? Вместе росли…
– Я бы вас попросил перечислить мне все его заслуги от аза до ижицы, чтоб я мог включить их в надгробную речь…
– Да, да, речь надо обязательно, и попрошу вас, как можно длиннее… Пусть все знают, что мы простились с ним как следует, как он этого действительно заслуживает. Я приказал всем членам совета общины собраться сегодня на заседание… может быть, совет общины найдет возможным возложить от себя венок на гроб покойного…
Я достал бумагу и карандаш.
– Итак, прошу вас, скажите все, что вы о нем знаете.
– Все, что я о нем знаю? – начал председатель – Прежде всего, я думаю, что следовало бы сказать две речи, жаль, что подходящих людей нет, а то можно было бы и больше: одну перед домом покойника, одну перед советом общины, одну перед церковью и вашу над самой могилой…
– Но, видите ли, я еще не знаю, что именно я буду говорить…
– Не знаете?! Да если вы скажете все, что о покойном Иосифе действительно следовало бы сказать, то и этого будет мало, – тут господин председатель быстро встал со стула, и так как последняя фраза показалась ему очень удачной, он повторил ее еще раз.
– Но я все же прошу вас, скажите мне все, что вы знаете о покойном.
– Разумеется, я расскажу вам все с начала до конца, так как в данном случае не следует ничего пропускать.
Председатель присел, слегка задумался и заговорил, растягивая слова:
– Покойник был очень богатым человеком…
– Это у меня уже записано…
– Что же касается остального, собственно я не знаю, чем могу быть вам полезен. Вам бы следовало прежде всего обратиться к господину начальнику…
– Господин начальник не мог мне ничего сказать. Он говорит, он сам мало знает, так как всего лишь три года живет в этом городе.
– Вот уж что правда, то правда. Вот что значит умный человек – не хочет вмешиваться в наши дела.
Председатель замолчал и стал шарить по карманам в поисках носового платка, но так как носового платка не оказалось, он позвонил и послал жандарма к себе домой, чтоб тот принес ему платок. Перерыв, образовавшийся в нашем разговоре, был ему на руку, так как за это время он успел придумать ответ и, быстро повернувшись ко мне, сказал:
– А скажите, зачем вы еще кого-то ищете, ведь наш протоиерей лучше всех расскажет вам об этом! Ступайте скорее к нему, а я вот вам и письмецо к нему дам…
– Спасибо, но я уже был у отца протоиерея, и он послал меня к вам.
– Ах, так?! – произнес председатель и опустил руки на колени, но тут же продолжал: – Знаете, если вы скажете все, что о покойном Иосифе действительно следовало бы сказать, то и этого будет мало. Пожалуй, было бы лучше, если бы было четыре речи: одна перед домом покойника, одна перед советом общины, одна перед церковью и одна над самой могилой. Вероятно, мог бы кто-нибудь сказать речь и перед здешней гимназией, тогда было бы пять речей, но это вовсе не много для покойного Иосифа…
– Нет, не много, – согласился я, – но прошу вас, скажите мне все, что нужно сказать о покойнике.
– Скажу, разумеется, скажу, – и председатель стал что-то припоминать. – А знаете что? Шли бы вы лучше, друг мой, к Янку Младеновичу, купцу, знаете его? Много лет он был председателем совета общины и считался близким другом покойника. Никто вам так обстоятельно и красиво не расскажет, как он. Разумеется, я тоже мог бы кое-что сказать, но ведь сразу всего не вспомнишь.
Председатель тоже проводил меня до дверей и, пожав мне руку, сказал:
– Когда будете у господина начальника, не забудьте передать ему мое мнение – не мешало бы побольше речей. Одну перед домом покойного, одну перед гимназией, и одну над самой могилой. А еще одну можно было бы и перед окружным правлением. Пусть господин начальник подумает об этом, – не мешало бы…
Янко Младенович встретил меня так:
– Я уж и не знаю, брат, зачем они посылают вас ко мне. Ничего я не знаю. Покойник был богатый человек, и все уважали его за заслуги, но за какие именно, этого я не могу вам сказать. Ступайте к господину начальнику…
– Я уже был.
– Сходите к протоиерею.
– И у него был…
– Хорошо, ступайте к председателю совета общины…
– И у него был…
– Ну, в таком случае я не знаю… Заслуги, заслуги. Понятно, были заслуги да еще какие! И нужно бы все это упомянуть в речи, ничего не пропустив, но я не могу передать вам всего этого. Шли бы вы к кому-нибудь другому. Вот, скажем, окружной доктор. Он его лечил, и уж он-то, наверное, все знает.
Я отправился к окружному доктору и застал его во дворе. Он сидел на маленьком трехногом стуле и солил огурцы.
– Вы, господин доктор, кажется, лечили покойного Стоича, которого, как вам известно, оплакивает весь город, – начал я, усаживаясь возле него.
– Да, лечил, но что я мог сделать! Я назначил ему самые легкие кушанья, а он вз" ял да наелся вчера фасоли. Представляете, съел целых три тарелки! Ну что я мог сделать? Вот вы, скажем, здоровый человек, попробуйте-ка сожрать три тарелки фасоли и, уверяю вас, околеете, как всякая скотина. А потом – окружной доктор, окружной доктор! А чем же, скажите на милость, виноват окружной доктор, если умирающий сжирает три тарелки фасоли…
– Бог его простит, – произнес я дрожащим голосом. – Этих трех тарелок хватит ему и на том свете.
– Да, вероятно, – отозвался доктор и опустил последний огурец в банку, которая и без того была уже полна.
После такого впечатляющего предисловия я сообщил доктору цель моего визита. Он начал было барабанить пальцами по колену, но затем сунул мизинец в рот и стал ковырять им в зубах.
– Покойный Стоич, малейший мой, был заслуженный человек, – начал он, наконец, и я сразу же приготовился записывать. – Он был очень богатым человеком и к тому же всеми уважаемым человеком, – продолжал доктор.
– Это у меня уже записано… но собственно о заслугах…
– О заслугах, милейший мой, о заслугах я вам не смогу ничего сказать. И вообще я не знаю, с чего это вам вздумалось прийти именно ко мне, когда в городе есть директор гимназии, человек по своему призванию обязанный дать вам самые точные сведения. Нет, я вам ничем не могу помочь.
Я встал и отправился к директору гимназии. Директор тоже был во дворе и занимался гимнастикой. Залез на самый верх турника и то повисал вниз головой, то кувыркался и, кажется, прости меня боже, гримасничал.
Минут через пять он сошел вниз весь красный и вспотевший. Расстегнув жилет, рубашку и первую пуговицу у брюк, он сел на скамейку и пригласил меня сесть рядом.
– Вы занимаетесь гимнастикой, сударь?
– Нет, господин директор, но я собираюсь говорить надгробную речь.
– А, покойному Стоичу, стоит, стоит! Это редкий человек. Наш город потерял достойного гражданина…
– Вот я и пришел к вам осведомиться о его заслугах, чтоб упомянуть о них в своей речи.
– Я и сам собирался сказать речь, – продолжал директор, вытирая платком шею, – но, если вы хотите меня заменить, тем лучше…
– Прошу вас, скажите мне все, о чем бы вы говорили в своей речи! – И я опять вынул из кармана бумагу и карандаш.
– Стоич был очень богатым человеком…
– Да, да, это я уже давно записал, но заслуги…
– Э, уважаемый, насчет заслуг я сам собирался обратиться к окружному инженеру, он, знаете, страшно любит заниматься общественными делами.
1 2