Подойдя к окну, он с жадностью завладел букетом, который вы мне подарили в память о нашей вечной любви, и я собственными глазами вынужден был наблюдать, как он пережевывал мою веру, любовь и надежду. Оно, конечно, и веру, и любовь, и надежду часто пережевывают, но все же – да будет проклят весь воловий род!
Я клянусь вам, что никогда не притронусь к воловьему мясу; моя ненависть простирается и дальше, проклятие переходит с отцов на детей, и я клянусь вам, что не буду есть и телятины, даже если это будет холодная телятина с майонезом.
Но это еще не все. Я пойду еще дальше. Я привлеку его к ответственности, – почему бы и нет? Я, правда, не помню ни одного параграфа, который запрещал бы есть букеты, но ведь он съел залог, съел вексель нашей любви, то есть уничтожил обязательство!
И вот я составляю протокол допроса: «Начато в Пожаревацкой тюрьме, в камере № 11».
– Кто вы и как вас зовут?
Вол молчит. Он молчит, и это молчание приводит меня в бешенство. Кто знает, не было ли здесь настоящего заговора волов?
– Говори же, вол, твое молчание приводит меня в отчаяние, говори! Ты будешь не первая скотина, которая заговорила; ты будешь не первая скотина, которая кое-что поняла. Ведь ослица из Ветхого завета поняла взгляд ангела – посланца божьего и притиснула к стене ногу ехавшего на ней Валаама; ничтожный червь понял глас господний и прогрыз тыкву, выросшую над головой Иона; так пойми же и ты, вол, пойми, речь идет о моей любви, о моей самой святой любви, а точнее говоря, о букете, который в настоящее время находится у тебя в желудке, а когда-то благоухал на ее груди.
Такие убедительные доводы вынудили сивого вола замычать, и я понял, что он согласен отвечать на вопросы.
Итак:
– Кто вы?
– Вол.
– Этого недостаточно; говорите более определенно, кто вы?
– Государственный вол.
– Ваша специальность?
– Вол.
– Этого тоже недостаточно. У нас есть волы есяких специальностей. Говорите точнее?
– Я вожу воду.
– Чем занимаются ваши родители?
– Мать мою постигло несчастье. Кожу ее натянули на барабан, вероятно за неуплату налогов, а с отцом было еще хуже. Не знаю, вмешивался ли он в политику, но три или четыре года назад при смене правительства ему разукрасили рога, вымазали всего красной краской, опутали гирляндами цветов, и он веселился до десяти часов утра с приверженцами нового правительства, а потом его закололи, зажарили, и те же приверженцы с удовольствием слопали.
– Постойте, сначала нужно записать приметы: рост – средний, шерсть – черная. Особые приметы: рога, напоминающие букву j.
– Ошибаетесь, сударь, рога – это не особые приметы. Рога для нас все равно что для вас усы. Рога много значат, если мы хотим понравиться какой-нибудь госпоже корове. Разница только в том, что это стремление у нас совершенно бескорыстно, так как ведь коровы не составляют нам протекции, как это делают ваши дамы.
– Как вы смеете делать замечания; вы что, не знаете делопроизводства?
– Эту науку в Сербии никто не знает!
– Вы грамотный?
– Да, и даже сочиняю любовные стихи!
– Хорошо! Но ближе к делу. Вы обвиняетесь в том, что совершили преступление, уничтожили обязательство, съели букет, который висел вот здесь, на окне, в память о моей любви.
– Вам бы следовало за это поблагодарить меня.
– Не понимаю?
– Сейчас поймете. Воспоминание о вашей любви доставляло удовольствие только вашему сердцу, это было неразумно, а теперь, как видите, воспоминание о вашей любви доставило удовольствие и моему желудку. Так и должно быть. Не забывайте оглядываться вокруг себя. То, что вы прожили, вы прожили, не оглядываясь. Не вводите себя в заблуждение, что согласно хронологии вы живете в XIX веке; человечество неправильно считает, оно уменьшает свой возраст так же, как девушка, мечтающая о замужестве. Вы живете в тот век, когда совет вола полезнее, чем сто томов, написанных самыми выдающимися философами.
– Но…
– Сначала выслушайте, а потом будете возражать. Как только я набрался силенок, меня заставили пахать землю хозяина. На пропитание я получал только трухлявую солому: огромное ярмо, которое надели на меня, до крови натерло мне шею, так что еще немножко, и я бы получил чахотку. Пытался я брыкаться – меня избили. Пытался бодаться – мне укоротили рога. Что мне оставалось делать? Разве я мог что-нибудь требовать? Я пожал плечами и решил ничему не противиться. С тех пор каков бы ни был груз, каково бы ни было ярмо, я покорно совал в него голову и равнодушно тащил, и тогда, подумайте, они начали отмечать мои заслуги! Сняли с меня ярмо и перевели сюда, а здесь мне приносят душистое чистое сено, так что я даже начал жиреть. Целыми днями пасусь, пишу любовные стихи, и только раз в день приходится съездить за водой, но это пустяк, который совсем не отражается на здоровье.
– А разве вас не мучает совесть, что тысячи ваших рогатых братьев все еще ходят в ярме и питаются объедками?
– Нет, моя совесть заплыла жиром.
– Хм!
– Не удивляйтесь, а лучше послушайтесь моего совета! Будьте лояльным гражданином, снимайте шапку перед каждым, даже если он только рогами выше вас, научитесь низко кланяться и даже сгибать колени, если же заболит спина, не жалуйтесь, а говорите всем, что это от простуды. Великим людям никогда не смейте говорить правду в глаза, и упаси вас бог допустить такую ошибку по отношению к королю или женщине. Никогда не оскорбляйте власть и тещу и не забывайте почаще делать подарки жене и тем, кто старше вас по службе; если вас кто-нибудь одарит кулаком – засмейтесь, а почешетесь тогда, когда придете домой; если с вашей женой развлекается большой начальник, делайте вид, что вы этого не замечаете; научитесь молчать именно тогда, когда совесть заставляет вас говорить, и вы очень скоро убедитесь, что молчание – золото; если с вас захотят снять пальто в счет налога, скажите, что у вас дома есть еще одно пальто; если вас похвалят, говорите, что вы этого не заслужили, а если ругают – улыбайтесь; будьте всегда готовы сказать правителю, что он благороден, женщине, что она красива, жандарму, что он умен, писателю, что он гениален. В газетах читайте только объявления, а для развлечения иногда просматривайте объявления общин, расклеенные на углах. Вот вам и все мои советы. Выполняйте их, и вы не раскаетесь, вам будет спокойно и на небе и на земле – и вы растолстеете!
– А не совершу ли я этим ошибку по отношению к самому себе?
– О, этот грех меньше, чем совершить ошибку по отношению к обстоятельствам. Сам себя человек может и простить, а обстоятельства ошибок не прощают!
– Хм!
В это время нашему разговору помешали. Пришел стражник и пихнул моего советника ногой в живот. Вол обернулся, спокойно посмотрел на стражника, а потом подмигнул мне левым глазом.
– Вам ведь, наверное, больно? – прошептал я.
– Разумеется, мне больно, – ответил он тоже шепотом, – но ведь они хотят, чтобы я шел в стойло, где для меня приготовлено, душистое чистое сено, а не какие-нибудь объедки.
И он еще раз мигнул мне левым глазом, махнул хвостом, повернулся и отправился в стойло.
Нет… нет… нет!
Змай
Я бы изложил вам и свою программу, но я забыл ее дома.
Из речи одного депутата
Благословенна земля испанская, где в одной только Валенсии ежегодно изготовляется 1 690 000 вееров и где, несмотря на это, жители не могут найти защиты от палящих лучей бурбонского солнца; благословенна земля немецкая, где каждый год вырабатывают 42 миллиона гектолитров пива и один закон о социалистах; благословенна земля венгерская, в которой ежегодно заключается 130 840 браков и которая сама замужем, но, несмотря на плохую семейную жизнь, не имеет смелости обратиться в консисторию и потребовать развода; благословенна земля французская, где строится башня, с которой, хоть она будет самой высокой в мире, все равно не увидишь Эльзас и Лотарингию; благословенна земля австрийская, где ползает 13 710 монахов, но никакой закон и никакая сила не способны сформировать из них и тринадцати батальонов; благословенна земля турецкая, где из-за плохой политики и избытка женщин властители убивают себя ножницами; благословенна земля русская. где есть станции, с которых легче всего наблюдать затмение солнца; благословенна и ты, земля итальянская, – у тебя в одном только Неаполе 4 500 адвокатов, но все же ты не смеешь начать тяжбы с Ватиканом; благословенна земля болгарская, где так дешевы правители, но тем не менее нельзя купить ни одного; благословенна земля сербская, где редко встретишь человека, который хоть раз в жизни не был министром или журналистом, и где, несмотря на это, хороших министров и журналистов гораздо меньше, чем в любой другой стране.
Неужели и мне суждено быть министром?
Вчера, когда булюбаша обходил камеры, он с многозначительным видом сказал мне:
– Обрати внимание, все, кто сидел, в этой камере, стали потом министрами.
И вот сегодня я весь день только об этом и думаю… Бог мой, как я буду выглядеть, если стану министром?! Пожалуй, пришлось бы от многого отвыкнуть и ко многому привыкнуть; у меня бы, конечно, появилось множество друзей, и вскоре я бы узнал, что у меня очень много родственников, так как довольно часто получал бы письма, начинавшиеся так:
«Мой милый племянник, с каких пор я все собираюсь написать тебе, да все как-то…» – и т. д. Ко мне приходили бы многие, и я бы каждому приятно улыбался; постепенно я бы привык верить в то, что говорю, так как мне очень часто приходилось бы говорить то, чему трудно поверить. Обо мне много бы писали, оппозиционные газеты называли бы меня «человеком, погубившим государство», «расточителем государственных богатств», «убийцей«, «вором» и разными другими именами, необходимыми для того, чтобы сделать передовицы как можно более цветистыми; в юмористических газетах меня бы рисовали с огромным носом и большими ушами на тонких и длинных ногах или изображали бы, как я подобно рыбе попал на удочку, как я запутался в паутине и тому подобное, а кроме того, копаясь в моей биографии, нашли бы, что из-за меня отравилась одна девушка, что по моей вине мой дальний родственник бросился в Саву и утонул, что я втерся в число опекунов, унаследовавших чье-то недвижимое имущество, и уж бог знает, в каком только свете я не был бы представлен! И все это терпеть ради сомнительного удовольствия построить себе дом или два после отставки кабинета? Нет, нет, упаси бог, не хочу! Да и зачем мне? Я люблю спокойную жизнь, свою прекрасную спокойную жизнь гораздо больше, чем шумиху, которой сопровождается вступление в правительство, и кошачьи концерты после того, как получишь отставку с поста министра. В конце концов, как говорят женщины, я предпочитаю ругать других, чем допустить, чтобы ругали меня.
Но, к несчастью, скоро наступит такое время, когда нельзя будет сказать: «Не хочу быть министром!» Я абсолютно уверен, что наступит время, когда и вам придется стать министром, и, пожалуйста, не удивляйтесь, если в один прекрасный день в законе о гражданских чиновниках появится новый параграф, который, вероятно, будет гласить: «Право на получение службы имеет в Сербии только тот, кто пробыл министром в течение двух месяцев».
Моя семья всей душой предана воинской службе; это она за время прошлых кровавых дней дала Сербии пять лиферантов и двух заведующих складами, один из которых всю войну проболел; но все же, положа руку на сердце, я должен сказать, что если бы меня рекрутировали в министры Сербии, я хоть и не трус, но попытался бы уклониться от такой службы. Но, вероятно, это было бы не так-то легко сделать, и все выглядело бы так.
В одно прекрасное утро я просыпаюсь, умываюсь и, ничего не подозревая, выхожу на улицу, как вдруг кто-то хватает меня за шиворот: «Стой, ты будешь министром в моем кабинете!» Я, отбиваясь от него руками и ногами, кричу: «Нет, нет, нет!» Тогда глаза у него наливаются кровью, и он вне себя от бешенства орет: «Будешь!» Я опять вырываюсь из его рук и бегу куда глаза глядят. По пути я встречу, конечно, добрых людей, расскажу им о своем несчастье, они вздохнут, вспомнят, что и им когда-то пришлось быть министрами, и спрячут меня.
Да, но все это оказывается не так-то просто. После полудня к нам заявится жандарм с повесткой, а на повестке три красных черты, что означает: «явиться немедленно». Я сделаю попытку воспользоваться последним средством, сяду за стол и напишу письмо начальнику полиции:
«Господин начальник, напрасно вы меня вызываете, я не соглашусь быть министром, назначьте меня опекуном расстроенного имения, объявите какому угодно государству, ради моего удовольствия, войну и назначьте меня лиферантом или… но, пожалуй, достаточно и того, на что я уже дал свое согласие. Но быть министром я не соглашусь. Пожалейте меня и поищите другого, который, может быть, изъявит желание!»
Пошлю я такое письмо, но и оно не поможет, и вот уже опять шлют ко мне жандарма за жандармом, повестку за повесткой, и, наконец, ничего не поделаешь, я пожму плечами и соглашусь.
Хорошо, допустим, я соглашусь, но на что, на какой портфель, бог мой! Если речь пойдет о «строительстве», как его называл покойный Джоша Милованович, то ведь я не могу провести ни одной прямой линии, если же речь пойдет о портфеле министра «народного хозяйства», то на этом посту я, конечно, мог бы кое-что сделать, так как в течение целого года состоял подписчиком газеты «Тежак»; правда, из-за финансовых затруднений эта газета не выплачивала гонорар, и целый год мы читали совершенно неотредактированные статьи только о картофеле, и поэтому из всего сельского хозяйства я имею представление только о картофеле.
Но, бог мой, зачем быть таким малодушным?! Ведь у нас полковники – министры юстиции, философы – министры полиции, таможенные чиновники – министры строительства. Разве тут нужны знания? Нет, для того чтобы быть министром, достаточно иметь свою программу.
Впрочем, черт его знает, какую бы я мог иметь программу. Все политические программы, как и надгробные речи, одинаковы и только в конце немножко отличаются друг от друга.
Итак, вот и моя программа.
1 2 3 4