Густав закрыл лицо руками.
– О! – воскликнул он, не поднимая головы, и ему показалось, что земля проваливается под его ногами. – Неужели то, что вы мне сейчас сказали, – правда? – Он обнял ее стан рукою и глядел ей в лицо с сердцем, раздираемым скорбью.
– Ах! – воскликнула Тони, и то были ее последние слова. – Тебе следовало довериться мне! – И на этом от нее отлетела ее прекрасная душа.
Густав рвал на себе волосы.
– Конечно! – сказал он, в то время как его двоюродные братья старались оторвать его от тела усопшей. – Я должен был тебе доверять, ибо ты была обручена мне клятвою, хотя мы и не обменялись с тобою по этому поводу ни единым словом!
Господин Штремли со стоном спустил лиф, облекавший грудь Тони. Он ободрял слугу, стоявшего около него с несколькими несовершенными хирургическими инструментами, уговаривая его вынуть пулю, которая, как он думал, засела в грудной кости; однако, как мы уже сказали, все старания были напрасны: пуля пронзила ее насквозь, и душа ее уже отлетела к лучшим звездам.
Тем временем Густав подошел к окну; и, пока господин Штремли, проливая тихие слезы, совещался с сыновьями, что делать им с телом и не следует ли позвать ее мать, Густав пустил себе пулю в голову из другого заряженного пистолета. Этот новый ужас совершенно лишил его родственников рассудка. Бросились к нему на помощь, но так как он вложил дуло пистолета себе в рот, то череп несчастного оказался совершенно раздробленным, и части его пристали к стенам. Господин Штремли опомнился первый. Так как уже совсем рассвело и стало известно, что негры снова собираются во дворе, то им ничего другого не оставалось, как подумать об отступлении. Оба тела положили на доску, не желая их оставить на произвол негров, и, снова зарядив ружья, все печально двинулись в путь к пруду Чаек. Господин Штремли с маленьким Сеппи на руках шел впереди; за ним следовали двое здоровых слуг, неся на плечах мертвые тела, далее брел, опираясь на палку, раненый, а Адельберт и Готфрид шли по бокам печальной процессии, держа в руках заряженные ружья со взведенными курками. Негры, увидав малочисленность отряда, выступили из своего жилья, вооруженные вилами и пиками, и, видимо, стали готовиться к нападению; но Гоанго, которого из предосторожности развязали, вышел на крыльцо дома и дал знак неграм, чтобы они держали себя смирно.
– В Сен-Люс! – крикнул он господину Штремли, проходившему уже с телами в ворота.
– В Сен-Люс! – отвечал тот, после чего шествие вышло в поле и, никем не преследуемое, достигло леса. У пруда Чаек, где нашли все остальное семейство, для умерших, проливая обильные слезы, вырыли могилу и, обменяв кольца, которые были у них на руках, опустили их тела с тихой молитвой в место их вечного упокоения.
Господину Штремли посчастливилось через пять дней благополучно добраться с женой и детьми до Сен-Люса, где согласно своему обещанию он оставил обоих маленьких негров. Он достиг Порт-о-Пренса незадолго до начала осады и некоторое время сражался за дело белых на валах этого города; когда же после упорного сопротивления город все же оказался в руках генерала Дессалина, он вместе с французскими войсками спасся на корабли английского флота и переправился в Европу, где без дальнейших приключений достиг своей родины, Швейцарии. Там, в окрестностях Риги, он на остатки своего небольшого состояния купил себе имение, и еще в 1807 году среди кустов его сада можно было видеть памятник, который он велел поставить своему племяннику Густаву и его обрученной невесте, верной Тони.

1 2 3 4 5 6