Воробьев Константин
Крик
Константин Дмитриевич Воробьев
(1919-1975)
КРИК
Повесть
Уже несколько дней я командовал взводом, нося по одному кубарю в петлицах. Я ходил и косил глазами на малиновые концы воротника своей шинели, и у меня не было сил отделаться от мысли, что я лейтенант. Встречая бойца из чужого взвода, я шагов за десять от него готовил правую руку для ответного приветствия, и если он почему-либо не козырял мне, я окликал его радостно-гневным: "Вы что, товарищ боец, не видите?" Обычно красноармеец становился по команде "смирно" и отвечал чуть-чуть иронически: "Не заметил вас, товарищ лейтенант!" Никто из них не говорил при этом "младший лейтенант", и это делало меня их тайным другом.
Наш батальон направлялся тогда на фронт в район Волоколамска. Мы шли пешим порядком от Мытищ и на каждом привале рыли окопы. Сначала это были настоящие окопы, мы думали, что тут, под самой Москвой, и останемся, но потом бесполезный труд осточертел всем, кроме командира батальона и майора Калача. Он был маленький и кривоногий и, наверное, поэтому носил непомерно длинную шинель. Мой помощник старший сержант Васюков назвал его на одном из привалов "бубликом". Взводу это понравилось, а майору нет,- кто-то был у нас стукачом. После этого Калач каждый раз лично проверял качество окопа, отрытого моим взводом. У всех у нас - я тоже рыл - на ладонях вспухли кровавые мозоли: земля была мерзлой - стоял ноябрь.
На шестой день своего землеройного марша мы вступили в большое село. Было уже под вечер, и мы долго стояли на улице - Калач с командирами рот сверял местность с картой. Весь день тогда падал редкий и теплый снег. Может, оттого что мы шли, снежинки не прилипали к нашим шинелям, и только у майора - он ехал верхом - на плечах лежали белые, пушистые эполеты. Он так осторожно спешился, что было видно - ему не хотелось отряхивать с себя снег.
- Гляди-ка, товарищ лейтенант! Бублик наш подрос!
Это сказал мне Васюков на ухо, и мне не удалось справиться с каким-то дурацким бездумным смехом. Майор оглянулся, посмотрел на меня и что-то сказал моему командиру роты. Я слышал, как тот ответил: "Никак нет!"
Село стояло ликом на запад, и мы начали окапываться метрах в двухстах впереди него, почти на самом берегу ручья. Воды в нем было по колено, и она казалась почему-то коричневой. Моему взводу достался глинистый пригорок на правом фланге в конце села. Дуло тут со всех сторон, и мы завидовали тем, кто окапывается в низинке слева.
- Застынем за ночь на этом чертовом пупке,- сказал Васюков. Может, спикировать в хаты за чем-нибудь?
Я промолчал, и он побежал в село. У него была плоская стеклянная фляга с длинным, узким горлом, оплетенная лыком. Он носил ее на брючном ремне, и она не выпирала из-под шинели. Васюков называл ее "писанкой".
Я ждал его часа полтора. За это время на нашем чертовом пупке побывал Калач и командир роты.
- Окоп отрыть в полный профиль, - распорядился Калач. Отсюда мы уже не уйдем.
Когда они ушли, я спустился к ручью. Он озябло чурюкал в кустах краснотала. За ним ничего не виделось и не слышалось. Мне не верилось, что мы не уйдем отсюда.
Васюков ожидал меня, сидя на краю полуотрытого окопа.
- Не достал,- шепотом сообщил он.- Шинель хотят...
- За сколько? - спросил я.
- За пару литров первача... Жителей совсем мало. Ушли.
- А за что сам тяпнул? - поинтересовался я.
- Да не-е, это я пареных бураков порубал,- сказал он.
Лишних шинелей у нас еще не было. А Васюков все же выпил, я с самых Мытищ знал, чем отдает самогон из сахарной свеклы.
- Между прочим, тут есть валяльня,- сказал он.- Полный амбар набит валенками. И никого, кроме кладовщицы... Бабец, между прочим, под твой, товарищ лейтенант, рост, а под мою...
- Давай-ка рыть,- предложил я.- Отсюда мы, между прочим, не уйдем, понял?
Становилось совсем темно, но мы продолжали работать, ругаться - ветер дул с запада и забивал глаза землей и снегом.
- Если на самом деле тут засядем, то не худо бы первыми захватить валенки, а? - сказал Васюков. От него хорошо все-таки пахло. Закусывал он, видать, не бураками. Он был прав насчет валенок. Хотя бы несколько пар. Почему не попытаться?
- Давай сходим,- сказал я.
Село как вымерло. Нигде ни огонька, ни звука - даже собаки не брехали. Мы миновали сторонкой школу, где разместился на ночь штаб батальона, потом завернули в темный двор, и там я минут десять ждал Васюкова. Из хаты он выходил шагом балерины, но сначала я увидел белую чашку, а затем уже его протянутые руки.
- Держи,- таинственно сказал он, и пока я пил самогон, он не дышал и вырастал на моих глазах - приподнимался на цыпочки.
После этого мы выбрались на огороды села. У приземистого деревянного амбара Васюков остановился и постучал ногой в дверь.
- Ктой-оо? - песенно отозвался в амбаре чуть слышный голос.
- Мы, - сказал Васюков.
- А кто?
- Командиры, - сказал я.
Амбар и на самом деле был забит валенками. Они ворохами лежали по углам и подпрыгивали - мигала "летучая мышь", стоявшая у дверей на полу. Я приподнял фонарь и увидел у притолоки девушку в черной стеганке, в большой черной шали, в серых валенках. Она держала в руках железный засов.
В жизни своей я не видел такого дива, как она! Да разве об этом расскажешь словами? Просто она не настоящая была, а нарисованная - вот и все!..
- Ну, что я говорил? - сказал Васюков.
Я сделал вид, будто не понял, о чем он, и сказал:
- Забираем сейчас же!
- Все? - обрадованно спросила девушка, глядя на меня так же, как и я на нее.
- Пока тридцать две пары,- сказал Васюков.
Он подмигнул мне и побежал во взвод за бойцами, а мы остались вдвоем. Мы долго молчали и почему-то уже не смотрели друг на друга, будто боялись чего-то, потом я спросил:
- Кладовщицей работаете тут?
Она ничего не сказала, вздохнула и поправила шаль, не выпуская из рук засова. Да! Ни до этого, ни после я не встречал такой живой красоты, как она. Никогда! И Васюков говорил правду - ростом она была почти с меня. Я всегда был застенчив с девушкой, если хотел ей понравиться, и сразу же превращался в надутого индюка, как только оставался с нею наедине. Что-то у меня замыкалось внутри и каменело, я молчал и делал вид, что мне все безразлично. Это, наверно, оттого, что я боялся показаться смешным, неумным.
Все это навалилось на меня и теперь. Я щурил глаза, начальственно осматривал вороха валенок, стены и потолок амбара. Руки я держал за спиной. И покачивался с носков на каблуки сапог, как наш Калач.
- А расписку я получу? - спросила хозяйка валенок. Я понял, что подавил ее своим величием и кубарями, и молча кивнул.
- Ну, тогда пишите, - сказала она. Я написал расписку в получении тридцати двух пар валенок от колхоза "Путь к социализму" и подписался крупно и четко: "Командир взвода воинской части номер такой-то м. лейтенант Воронов". Я проставил число, часы и минуты совершения этой операции. Она прочла расписку и протянула ее мне назад:
- Не дурите. Мне ж правда нужен документ!
- А что там не так? - спросил я.
- Фамилия,- сказала она.- Зачем же вы мою ставите? Не дурите...Никогда потом я не предъявлял никому своих документов с такой горячей радостью, почти счастьем, как ей! Она долго рассматривала мое удостоверение - и больше фотокарточку, чем фамилию,- потом взглянула на меня и засмеялась, а я спросил:
- Хотите сахару?
Я достал из кармана шинели два куска рафинада и сдул с них крошки махорки.
- Берите, у меня его много,- зачем-то соврал я.
Она взяла стыдливо, покраснев, как маков цвет, и в ту же минуту в амбар ввалился Васюков с четырьмя бойцами. Конечно, он пришел не вовремя мало ли что я мог теперь сказать и, может, подарить еще кладовщице! Она стояла, отведя руку назад, пряча сахар и глядя то на вошедших, то призывно на меня, и я, ликуя за эту нашу с нею тайну на двоих, встал перед нею, загородив ее, и не своим голосом распорядился отсчитывать валенки.
Через минуту она вышла на середину амбара. Руки ее были пусты.
Васюкову не хотелось нагружаться, но связывать валенки было нечем, а каждый боец мог унести лишь шесть-семь пар.
- Давай, забирай остальные, - сказал я ему.
- А может, кто-нибудь из бойцов вернется за ними? - спросил он, но, взглянув на меня, взял валенки.
- Пошли, сказал я всем и оглянулся на кладовщицу. А вы разве остаетесь?
- Нет... Я после пойду, - сказала она. Васюков протяжно свистнул и вышел. Я догнал его за углом амбара.
- Смотри там за всем, я скоро! - сказал я.
- Да ладно! - свирепо прошептал он. Гляди только, не подхвати чего-нибудь в тряпочку...
Я постоял, борясь с желанием идти во взвод, чтобы как-нибудь нечаянно не потерять то хорошее и праздничное чувство, которое поселилось уже в моем сердце, но потом всё же повернул назад к амбару. Внутрь я не пошел. Я заглянул в дверь и сказал:
- Я вас провожу, хорошо?
- Так я же не одна хожу, - песенно, как в первый раз, сказала кладовщица, пряча почему-то руку за спину.
- А с кем? - спросил я.
- С фонарем.
Я не хотел, чтобы она шла с фонарем. Он был третий лишний, как Васюков, и я сказал:
- С фонарем нельзя теперь. Село на военном положении...
В темноте мы долго запирали амбар,- петля запора не налезала на какую-то скобу, и мне надо было нажимать плечом на дверь. Наши руки сталкивались и разлетались, как голуби, и, посколь-знувшись, я схватился за концы ее шали. Мы оказались лицом к лицу, и я смутно увидел ее глаза испуганные, недоуменные и любопытные. В глаз и поцеловал я ее. Она отшатнулась и прикрыла этот глаз ладонью.
- Я нечаянно. Ей-богу! - искренне сказал я.- Вам очень больно?
- Да не-ет,- протянула она шепотом.- Сейчас пройдет.
- Подождите... Дайте я сам,- едва ли понимая смысл своих слов, сказал я.
- Что? - спросила она, отняв ладонь от глаза. Тогда я обнял ее и поцеловал в раскрытые, ползущие в сторону девичьи губы. Они были прохладные, упруго-безответные, и я ощутил на своих губах клейкую пудру сахара.
Странное, волнующее и какое-то обрадованно-преданное и поощряющее чувство испытывал я в тот момент от этого сахарного вкуса ее губ. Я недоумевал, когда же она успела попробовать сахар, и было радостно, что сахар этот был моим подарком, и мне хотелось сказать ей спасибо за то, что она попробовала его украдкой... Я думал об этом, насильно целуя ее и чувствуя слабею-щую силу ее рук, упершихся мне в грудь. О том, что она заплакала, я догадался по вздрагивающим плечам,- лицо ее было в моей власти, но я его не видел, и испугался, и стал умолять простить меня и гладить ее голову обеими руками.
- Я хороший! - убежденно, почти зло сказал я.- У меня никогда никого не было... Вот увидишь потом сама!
Что и как могла она увидеть потом, я до сих пор не знаю и сам, но я говорил правду, и видно, она ее услышала, потому что перестала плакать.
- Я больше не прикоснусь к тебе пальцем! - верующе сказал я. Она подняла ко мне лицо, держа сцепленные руки на груди, и с укором сказала:
- Хоть бы узнали сначала, как меня зовут!
- Машей,- сказал я.
- Мари-инкой,- протяжно произнесла она, а я качнулся к ней и закрыл ее рот своими губа-ми. Я чувствовал, что вот-вот упаду, и вдруг блаженно обессилел; я куда-то падал, летел, и мне не хватало воздуха. Я разнял свои руки и прислонился к стене амбара, а Маринка кинулась прочь.
- Подожди! крикнул я.- Подожди минуточку!
Она вернулась, издали тронула пальцем пуговицу на моей шинели и сказала:
- Ну, что это вы? А шапка где?
Она нашла ее под ногами и протянула мне.
- Мари-и-инка,- произнес я как начальное слово песни и стал целовать ее - напряженную, трепетную, прячущую лицо мне под мышку.
- Не надо... Пожалуйста! Ну разве так можно!..
- Скажи: "Ты, Сергей",- просил я.
- Нет,- отбивалась она.- Не буду...
- Почему?
- Я боюсь...
- Чего?
- Не знаю...
- Ты мне не веришь?
- Не знаю... Я боюсь... И, пожалуйста, не нужно больше целоваться!
- Хорошо! - отрешенно и мужественно сказал я.- Больше я к тебе пальцем не прикоснусь!
До ее дома мы дошли молча. Она поспешно и опасливо скрылась за калиткой палисадника и, невидимая в черных кустах, песенно сказала:
- До свидания!
- Я приду завтра! - шепотом крикнул я.
- Нет-нет. Не надо!
- Днем приду, а потом еще вечером... Хорошо?
- Я не знаю...
Через пять минут я был в окопе.
В девять утра на наш пупок прибыл Калач в сопровождении своего начальника штаба и нашего командира роты.
- Младший лейтена-а-ант! - не останавливаясь, идя с подсигом, как все маленькие, закричал Калач еще издали, и я враз догадался, что сейчас будет,- ему доложили о валенках. Может, еще ночью кто-то стукнул, черт бы его взял! Я побежал к нему, остановился метров за пять и так врезал каблуками, что он аж вздрогнул.
- Командир второго взвода третьей роты четыреста восемнадцатого стрелкового батальона младший лейтенант Воронов по вашему приказанию явился!
У меня получилось это хорошо, и, наверно, я правильно смотрел в глаза майору, потому что он скосил немножко голову, как это делают, когда разглядывают что-нибудь интересное, потом обернулся к командиру роты:
- Видал орла?
Капитан Мишенин пощурился на меня и вдруг подмигнул. Ему не нужно было это делать - я ведь тогда весь был захвачен широкой и бездонной радостью, поэтому не выдержал и засмеялся.
- Что-о? - рассвирепел Калач.- Тебе весело? Мародерствуешь, а потом зубы скалишь? В штрафной захотел?
- Никак нет, товарищ майор! - доложил я.
- Куда девал государственное имущество? - спросил он. Я не совсем понял, и тогда Мишенин негромко сказал:
- Это кооперативное, товарищ майор.
- Все равно! - отрезал Калач.- Где валенки, я спрашиваю?
- У бойцов на ногах,- ответил я.
- На ногах? - опешил майор.- Сейчас же возвратить! Немедленно! Самому!
- Есть возвратить самому! - повторил я и обернулся к окопу: - Разуть валенки-и!
Я любил в эту минуту Калача. Любил за все - за его рост, за то, что он майор, за его ругань, за то, что он приказал мне самому отнести валенки в амбар... Они все, кроме двух пар, были изрядно испачканы землей и растоптаны, и бойцы начали чистить их, а Васюков, когда удалилось начальство, спросил меня:
- Может, вдвоем будем таскать?
- А ты не слыхал, что сказал майор? - ответил я.- Мне одному приказано.
- Да откуда он узнает!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2