На службе он демонстрировал такое достоинство манер, что, казалось, никакая беда не способна смутить его, а любое решение, какой бы важности оно ни было, требовало от него лишь нескольких мгновений для размышлений. Даже свое честолюбие он скрывал с той же явной легкостью, с какой он перемещался среди людей, принадлежавших к куда более высококультурному обществу, чем его собственное. Неудивительно, что при его легкости и очаровании он создал себе столь высокий авторитет у властей предержащих того времени; вот вам юный кавалерист в реальной жизни, скромный молодой герой. И все это служило самым эффективным прикрытием для врожденной жестокости, мелочности и убогой мегаломании, таившихся в глубине. Начиная примерно с двадцати пяти лет, когда он окончил колледж военного штаба в Константинополе, карьера Энвера была особенно бурной. Его специальностью стали свержение правительств физическими методами, внезапные вооруженные налеты на государственные учреждения. В последних войнах он приобрел репутацию замечательного командира командос. В 1908 году он вел одну из мелких группировок революционеров, которые шли маршем на Константинополь и заставили Абдул Гамида восстановить конституцию, а год спустя, когда Абдул не сдержал своих обещаний, Энвер опять оказался в столице, штурмуя баррикады в своей изорванной форме, с четырехдневной бородой и пулевым ранением в щеку. На этот раз Энвер и его товарищи свергли Абдула навсегда.
В последующие годы, когда половина стран Восточной Европы принялась за разрушение остова Османской империи, не было ни одного фронта, даже самого отдаленного, где бы неожиданно не появлялся Энвер, чтобы возглавить контратаку. Со своего поста военного атташе в Берлине он бросился в Ливийскую пустыню, чтобы сражаться с итальянцами в окрестностях Бенгази. Потом в 1912 году он вернулся на континент, чтобы снова не допустить болгар к Константинополю. Ничто его не смущало, никакие поражения не подтачивали его бесконечную энергию. В конце Первой Балканской войны в 1913 году, когда все было потеряно и, казалось, сам Константинополь вот-вот падет, Энвер оказался человеком, не принявшим перемирие. Он повел на столицу банду из двухсот своих сторонников, набросился на миротворческий кабинет министров в разгар его работы, застрелил военного министра, а потом, сформировав новое правительство, которое ему было более по душе, вернулся на фронт. В конце концов, он, овеянный славой, появился в конце Второй Балканской войны, ведя потрепанные турецкие батальоны назад в Адрианополь.
Как администратор, он применял весьма простые методы. Летом 1913 года, будучи в военном министерстве, в один день снял с постов 1200 офицеров турецкой армии, среди них не менее 150 генералов и полковников. По мнению Энвера, они были политически неблагонадежны.
Другие лидеры среди младотурок, возможно, были такие же способные, как и Энвер. Это Махмад Шевкет, который возглавил марш на Константинополь в 1909 году, Джавид — еврейский финансист из Салоник, Джемаль — морской министр, и некоторые другие. Но никто не мог соперничать с Энвером по части политической дерзости. Он их всех перещеголял, совершая возмутительные, невозможные вещи. К лету 1914 года, когда ему было тридцать четыре и выглядел он таким же юным и собранным, как всегда, он достиг позиции, дающей огромную власть в Константинополе. Он женился на принцессе и обосновался во дворце с личными телохранителями и свитой слуг. Он был военным министром и главнокомандующим армией. В правительстве и комитете партии «Единение и прогресс» даже Талаат не осмеливался ему возражать, и становилось все более очевидным, что у этого человека куда более далеко идущие планы в отношении личного будущего. Иностранные послы, наносившие визиты молодому министру, встречали его сидящим в кабинете в форме, очень нарядным и улыбающимся. На стене за его столом находились портреты Фридриха Великого и Наполеона.
В перечне гостей, присутствовавших на ужине у Гарольда Николсона, отсутствует одно имя, более важное, чем все остальные. Действительно, вряд ли могло случиться, чтобы британское посольство пригласило Мустафу Кемаля, потому что он еще не был известен в Турции. И все-таки существует бьющая в глаза параллель между биографиями Кемаля и Энвера, и это совсем не случайно — случайность уединенного и эгоистичного ума Кемаля — то, что он не входил в эту группу. Кемаль и Энвер были ровесниками; Кемаль, как и Энвер, родился в бедной семье, поступил на службу в армию, примкнул к революционному движению и принимал участие во всех войнах. Но серый цвет формы был фоном ранних лет карьеры Кемаля. Он не обладал чутьем Энвера, его быстротой и спонтанностью. Ему не хватало таланта идти на компромиссы и переговоры. Презирая мнение других и не терпя чьей-либо власти, он, видимо, каким-то образом оказался в плену собственного мышления. Он ожидал шанса, который так и не представился, а тем временем другие с легкостью обгоняли его.
Начиная с 1909 года Кемаль постоянно находился в тени Энвера. Он участвовал в революционном марше того года на столицу, но оставался на втором плане, занимаясь вопросами армейской администрации, а Энвер тем временем крушил баррикады. Кемаль служил под началом Энвера в Триполийской кампании и в Балканских войнах. Он даже присутствовал при триумфе Энвера в Адрианополе. На любом этапе они ссорились, хотя оба были готовы к этому, поскольку в то время, как Кемаль был гениальным командиром, Энвера следует рассматривать как одного из самых глупых и вредоносных генералов, когда-либо живших на земле. Неясно, изучал ли Энвер основы военного дела, извлекал ли опыт из тех ужасных поражений в боях, которые он столь уверенно планировал. На протяжении всех этих лет хаоса Кемалю была суждена горькая участь — получать приказы от этого человека.
К 1913 году Кемаль достиг низшей точки своей карьеры — он стал безработным подполковником в Константинополе, а Энвер взлетел далеко вверх. И все же не было даже признака того, что вскоре произойдет резкий переворот в их судьбах, и никто даже в безумных мечтах не воображал, что спустя полвека имя Кемаля станут с благоговением произносить по всей Турции, что каждый школьник будет помнить наизусть мрачные черты его лица, его суровый рот и его утомленные глаза, а его блистательный соперник окажется забыт. Примечательно и то, что им обоим предстояло прожить грядущие пять лет.
Младотурок окружала ненависть. Их ненавидели старые политиканы режима Абдул Гамида. Их ненавидели армейские офицеры, которых отправил в отставку Энвер, и, помимо всего прочего, их ненавидели и боялись этнические меньшинства в Константинополе: армяне, греки и, в некоторой степени, евреи. Любая из этих группировок сделала бы все, что угодно, согласилась бы на любое иностранное владычество в Турции, лишь бы лишить младотурок власти.
Однако в тот период Талаат, Энвер и их друзья сохраняли за собой контроль и намеревались удержать его ценой любой жестокости или торговли.
* * *
Таковы были молодые люди, которые в августе 1914 года выставляли Турцию на аукцион, а им противостояли — возможно, точнее будет сказать, их поощряли — профессиональные западные дипломаты, предлагавшие цены. В отличие от младотурок, люди из иностранных посольств в Константинополе были вовсе не новичками. Там все было четко определено и расписано. По внешнему виду можно было узнать посла, драгомана (политического советника), военного атташе, главу архива и толпу секретарей точно так же, как известно, что это за шахматная фигура и какие ходы она может сделать. Все было в порядке, и различные нации можно было так же легко отличить, как красное от черного.
И все же по крайней мере в одном отношении посол 1914 года отличался от своего коллеги сегодняшнего дня: он обладал большей властью и много большей свободой действий. Не так часто случалось, чтобы он оказывался в тени международных конференций, которые сейчас созываются каждую вторую неделю, а его работа не проверялась постоянно кабинетом министров и приезжими политиками с Родины. Для него могли готовить краткий обзор-анализ, но интерпретировал его посол сам. Дорога из Западной Европы до Турции занимала много времени, а приближающаяся война сделала Константинополь в два раза более удаленным. И в самом деле, посол мог каким-то жестом, каким-то решением, принятым его властью, изменить баланс событий, может быть, удержать Турцию или подтолкнуть ее на путь войны. Также надо сказать, что «восточность» Османской империи, ее различия в религии, традициях и культуре во многом тогда были преувеличены, нежели мы это представляем сегодня. Посольство становилось аванпостом, твердыней, действительно физически ощутимым символом места нации в мире. Оно должно быть большим — больше, насколько возможно, чем посольство любой из соперничающих стран, — а посол должен обладать качествами важной персоны. У него должны быть свой флаг, слуги в ливреях, своя яхта в Золотом Роге, а в дополнение к официальному дворцу в Константинополе — свое летнее посольство в Терапии. Все это натурально отдаляло дипломатов в Константинополе от Турции, и, несомненно, они чувствовали себя более по-домашнему, находясь друг у друга, чем общаясь с турками. Послы и их подчиненные часто встречались в международном клубе, и их отношение к туркам было главным образом таким, какого и следовало ожидать.
«Сэр Луи Маллет, британский посол, — говорит Моргентау, — был высоконравственным и воспитанным английским джентльменом. Бомпар, французский посол, был также приятным благородным французом, и оба отстранялись от участия в смертельных интригах, из которых состояла тогдашняя турецкая политика. Российский посол Гирс был гордым и презрительным дипломатом старого режима... Было очевидно, что эти три посла Антанты не считали режим Талаата и Энвера долговечным или особо стоящим их внимания».
В лагере союзников был еще один, весьма влиятельный человек. Это был драгоман британского посольства Фицморис. Т.И. Лоуренс встречал Фицмориса в Константинополе перед войной и написал о нем следующее:
«Послами были Лоутер (полнейшая никчемность) и Луи Маллет, который был весьма приятен и посылал правильные предупреждения о развитии обстановки. Во многом наша безрезультатность, считаю, была виной политического советника Фицмориса — проницательной личности и человека невероятной энергии. Полжизни Фицморис прожил в Турции и был официальным посредником между посольством и местными властями. Он знал все, и его боялись во всех уголках Турции. К несчастью, он был неистовым римским католиком и яро ненавидел масонов и евреев. Движение младотурок наполовину состояло из скрытых евреев и на девяносто пять процентов из масонов. Посему он рассматривал его как дьявольское и использовал все влияние Англии для поддержки непопулярного султана и его дворцовой клики. Фицморис был на самом деле неистовым... а его предрассудки полностью лишили его способности здраво мыслить. Однако его престиж был высок, и наши послы и персонал МИД склонялись перед ним, как кегли. Благодаря ему мы отвергали любой дружеский шаг со стороны младотурок».
С бароном фон Вангенхаймом, германским послом, все было совсем по-другому. После двух мировых войн трудновато сфокусировать качества этого могучего человека, потому что он стал прототипом маленькой группы юнкеров, которые к нынешнему времени почти исчезли. Это был громадный человек, под два метра ростом, с круглой головой и пронзительными наглыми глазами, а вера его в кайзера была абсолютной. Он не был пруссаком, но его характер и поведение были почти карикатурой того, как иностранцы представляют прусского аристократа: крайняя безжалостность, железная уверенность в себе и в своей касте, презрение к слабости, а под твердым достоинством — детская возбудимость в своих собственных делах. Он бегло говорил на нескольких языках и обладал огромным чувством юмора. Это был человек одновременно и опасный, и образованный, и смешной: что-то вроде животного в жестком панцире манер.
Вангенхайма высоко ценили на Вильгельмштрассе. Не раз он останавливался на вилле у кайзера на Корфу и имел определенные полномочия говорить от имени Германии. А сейчас его задачей было льстить, превозносить и очаровывать младотурок, чтобы на политическом горизонте им не виделось ничто, кроме огромной технической мощи германской армии. Скорее всего, Вангенхайм выдвигал следующие аргументы: Россия с незапамятных времен является врагом Турции, а поскольку Россия — союзник Британии и Франции, то нечего и говорить о переходе на ту сторону баррикад. Более того, Германия намерена победить в войне. Британия может владеть морями, но битва будет идти на суше, а если в России произойдет революция, вполне возможная вещь, то Франция в одиночку никогда не устоит под сконцентрированным ударом вермахта. Единственная надежда Турции на возврат ее потерянных провинций — отвоевание Египта и Кипра у Англии, Салоник и Крита у Греции, Триполи у итальянцев, подавление Болгарии и отпор Сербии — состояла в союзе с Германией именно сейчас, когда Германия собиралась показать свою мощь.
Козырной картой Вангенхайма была Германская военная миссия. Летом 1913 года младотурки запросили такую миссию, и к началу 1914 года она прибыла в ошеломляющем количестве. Германские офицеры, техники и инструкторы вначале появлялись десятками, а затем сотнями. Они взяли под контроль завод боеприпасов в Константинополе, они управляли береговой артиллерией вдоль Босфора и Дарданелл, и они перестроили тактику и методику обучения пехоты. К августу 1914 года миссия уже смогла продемонстрировать образец своей продукции: полк турецких солдат в новой униформе и с новыми винтовками прошел гусиным шагом по парадному плацу перед восхищенной группой лиц султанского двора, кабинетом младотурок и теми послами, которые не сочли зазорным здесь присутствовать.
Лиман фон Сандерс, глава миссии и автор этих резких перемен, оказался очень удачным выбором, сделанным Германией.
1 2 3 4 5 6 7 8