IV. ПЕРСЫ
1. Мидийское царство при Астиаге.


Основателем индийского государства, как выше было упомянуто, явился Киаксар. Он простер свое владычество до Малой Азии и напал на царство лидийское, находившееся под властью одного из преемников Гигеса — Алиатта (625 — 568 г. до Р. X.). Шесть лет продолжалась война без решительного результата. Когда войска в очередной раз бросились друг на друга, наступило солнечное затмение, нагнавшее такой ужас на сражавшихся, что они прекратили битву и пожелали заключить мир. Мир был заключен, и границей между мидийским и лидийским государством стала река Галис. Чтобы еще более упрочить мир, Алиатт выдал свою дочь Ариенис за сына Киаксара — Астиага. Оба государя скрепили свою дружбу тем, что прокололи, по тогдашнему обычаю друг у друга руку и пили вытекшую из раны кровь. Последние годы царствования Киаксара прошли в глубоком мире. Он умер в 596 году. Когда Астиаг вступил на престол своего отца, Мидия простиралась от Иранской пустыни до восточного берега Галиса.
Астиаг вел чисто восточную, роскошную жизнь. Окруженный многочисленным двором, он не знал другого времяпрепровождения, как только охотиться в лесах, окружавших его дворцы или тянувшихся на границах пустыни. Воинственные наклонности были ему совершенно чужды, и народ его также начал отвыкать от военного дела. Так как Астиаг не имел наследника, то ему приходилось передать престол дочери своей Мандане или ее детям. Эта дочь была выдана замуж за одного из подданных ее отца, персидского князя Камбиза. От этого брака родился Кир, будущий основатель всемирной Персидской монархии.
2. Кир — основатель персидской монархии
О детских и юношеских годах Кира историк Геродот сохранил для нас предание, с помощью которого он старается доказать неизбежность судьбы, предопределенной человеку и непреодолимость гения, предназначенного для великих подвигов.
В первый год супружества Камбиза с Манданою Астиагу приснился сон, что из утробы его дочери вырастает виноградная лоза, осеняющая своей тенью всю Азию. Снотолкователи объяснили этот сон Астиагу в том смысле, что дитя Манданы со временем будет царствовать вместо него. Тогда царь вызвал дочь к себе, чтобы убить дитя, которое она должна была родить. Как только родился Кир, Астиаг позвал к себе Гарпага, верного и необыкновенно дружески расположенного к нему мидянина, и сказал ему: «Дело, которое я поручаю тебе, исполни со всем усердием и не обмани меня! Возьми мальчика, которого только что родила Мандана, в дом свой и убей его. Затем похорони его, как сам пожелаешь». Гарпаг отвечал: «До сих пор ты не мог найти во мне ничего достойного осуждения, и я остерегусь провиниться перед тобой и на будущее время; а так как ты желаешь, чтоб это совершилось, то долг мой — послужить тебе в этом со всем старанием».
Затем Гаопаг получил ребенка и с плачем отправился к себе домой, где и рассказал жене своей все, что говорил ему Астиаг. Тогда жена спросила: «Что же ты предполагаешь делать?» Гарпаг отвечал: «Не то, что приказал Астиаг. Я не убью ребенка, как потому, что он мне сродни, так и потому, что Астиаг стар и не имеет мужского потомства. Когда со смертью ребенка правление должно будет достаться дочери, сына которой он хочет умертвить моими руками, то чего же останется ждать мне, как не величайшей опасности? Однако ребенок ради моей безопасности все-таки должен умереть; поэтому убийцей его должен быть кто-нибудь из людей Астиага, а не из моих».
Сказав это, Гарпаг тотчас послал за одним пастухом Астиага, который, как ему было известно, пас свое стадо в горах, изобиловавших зверями. Горы эти лежали к северу от Экбатаны, у Черного или скорее у Каспийского моря; здесь Мидия очень возвышенна и гориста, а остальные части ее ровны и плоски. Когда пастух поспешно явился, как было приказано, Гарпаг сказал ему следующее: «Астиаг приказывает тебе взять этого мальчика и закинуть его в такое место, где горы всего более дики, для того, чтобы он как можно скорее погиб. Сверх того он приказал мне еще сказать, что если ты не убьешь его, а где-либо и каким-либо образом сохранишь, то он поступит с тобою самым жестоким образом. Я сам потом посмотрю, куда ты кинешь ребенка».
Пастух выслушал, взял дитя и возвратился с ним в свою хижину. Между тем жена его была в страшном беспокойстве, так как не знала, зачем Гарпаг посылал за её мужем. Когда пастух вернулся, жена спросила его, зачем так поспешно призывал его к себе Гарпаг. Он отвечал:
«О, жена! Прибыв в город, я увидел и услышал там такие вещи, что не желал бы, чтобы они случились с нашим господином. Весь дом Гарпага был полон горя. Испуганный вошел я туда. Войдя в дом, я увидал лежащего ребенка, барахтающегося, плачущего и разодетого в золото и разноцветное платье. Когда Гарпаг увидел меня, то приказал мне как можно скорее взять дитя, унести его и кинуть в такое место, где горы всего более полны диких зверей, прибавив, что Астиаг жестоко разгневается, если я этого не исполню. И я взял ребенка и унес его в уверенности, что он принадлежит кому-нибудь из домашних, так как никак не мог сообразить, откуда он родом. Однако я удивлялся, что увидел его одетым в золото и дорогое платье, и стонам, бывшим в доме Гарпага. Дорогою я узнал все дело от слуги, провожавшего меня из города и вручившего мне ребенка, а именно, что это было дитя Манданы, дочери Астиага и Камбиза, что Астиаг приказал умертвить его. Вот он».
С этими словами пастух раскрыл ребенка и показал его. При виде большого и прекрасного дитяти жена пастуха начала плакать и, обнимая мужу колени, просила не губить его. Пастух возразил, что он не может его оставить, что придут шпионы Гарпага посмотреть, исполнил ли он приказание, и когда узнают, что не исполнил, то он сделается несчастным. Когда жене пастуха не удалось упросить мужа, она сказала ему следующее: «Если я не могла убедить тебя не губить его, то сделай так, чтобы действительно оказалось, будто его бросили. Видишь ли, в отсутствие твое я родила ребенка, но только мертвого. Так возьми его и брось! А мы воспитаем ребенка дочери Астиага как своего. Таким образом, тебя не обвинят в непослушании твоему господину и нам самим не будет дурно. Мертвое дитя получит царское погребение, а живое не потеряет своей жизни».
Рассудив, что жена дает очень хороший совет, пастух тотчас же с нею согласился. Он отдал жене предназначенное к смерти дитя, одел в его платье и положил в ящик, в котором принес его, своего собственного мертвого ребенка, отнес немедленно в горы и оставил там в самом диком месте. На третий день, оставив сторожем вместо себя подпаска, пастух пошел в город и, придя к Гарпагу, сказал ему, что он готов показать труп младенца. Гарпаг послал вернейших своих телохранителей, приказав им удостовериться и похоронить ребенка пастуха; другого же, названного впоследствии Киром, взяла к себе жена пастуха и дала ему другое имя.
Когда мальчику исполнилось десять лет, то тайна раскрылась следующим образом. В деревне, где находились стада, он играл с мальчиками одного с ним возраста. Мальчики в своей игре выбрали его, этого мнимого пастуха, своим царем. Одним из них он приказал строить дома, другим быть его телохранителями, иным — «очами царя», некоторым поручил докладывать дела. Один из игравших мальчиков, сын знатного мидянина Артембара, не исполнил того, что приказал ему Кир и, по его приказанию, был схвачен и наказан. Возмущенный таким недостойным обращением, мальчик поспешил в город и пожаловался своему отцу на то, что он вытерпел от Кира. Он не говорил, однако, о Кире, так как последний не имел еще этого имени, а о сыне пастуха.
Разгневанный Артембар в сопровождении своего сына отправился к Астиагу и, пожаловавшись ему на то, что сын его вытерпел от недостойного, сказал: «О, царь! Так осрамлен я сыном пастуха!» и обнажил при этом у мальчика спину. Когда царь увидал это и выслушал рассказ, он приказал дать мальчику удовлетворение, сообразное положению его отца, и позвать к себе пастуха и его сына.
Когда оба они явились, Астиаг, взглянув на Кира, сказал: «Ты, такой мальчишка! Как смел ты так поступить с сыном моего первого сановника?» Кир отвечал: «О, государь! Я поступил с ним по праву. Наши мальчики, между которыми был и он, выбрали меня в игре царем; все другие исполняли то, что им было приказано; этот же был непослушен,, за что и был наказан. Если же я виноват, ну так вот я стою здесь».
Когда мальчик сказал это, Астиаг тотчас узнал его. Черты лица показались ему похожими на его собственные, а манеры благородными. Он сообразил также возраст мальчика со временем его подкидывания. Пораженный этим, он долго оставался безмолвным. Придя, наконец, в себя, он отпустил Артембара, обещав ему всевозможное удовлетворение. Когда он остался один с пастухом, то спросил, кто ему дал мальчика. Пастух отвечал, что это его ребенок и что мать его еще живет при нем. Астиаг возразил, что он нехорошо делает, добровольно подвергая себя большому наказанию. С этими словами он подал знак своим телохранителям схватить его. Когда пастуха хотели уже вести наказывать, он открыл истину, рассказав, как все было, и просил за это помиловать его.
Как только пастух раскрыл истину, Астиаг более уже не сердился на него. Но, воспылав страшным гневом против Гарпага, он приказал своим телохранителям привести его к себе. Когда Гарпаг предстал пред ним, Астиаг спросил: «Каким образом умертвил ты мальчика, ребенка моей дочери, которого я передал тебе?» Гарпаг, увидя пастуха, не пошел путем лжи, на котором мог быть изобличен, а сказал: «О, царь! Когда я получил ребенка, то подумал, как должен я исполнить твою волю, чтобы остаться правым перед тобой. Поэтому я так поступил. Я позвал этого пастуха, передал ему ребенка и сказал, что ты приказал умертвить его. И, говоря это, я не лгал, ибо таково было твое приказание. Но я передал ему ребенка и приказал бросить его в самое дикое место в горах и оставить там до тех пор, пока он не умрет. При этом я всячески пригрозил ему, если он этого не исполнит. Когда во исполнение твоего приказания ребенок умер, то я послал самых верных из моих служителей удостовериться в смерти ребенка и похоронить его. Вот как происходило дело и как умер мальчик». Хотя Гарпаг откровенно рассказал всю правду, но Астиаг все-таки остался недоволен его поступком. Затаив в себе неудовольствие, он рассказал Гарпагу все, что он слышал от пастуха, и в заключение сказал, что мальчик жив и что такой оборот дела он признает совершенно справедливым. «Ибо, — продолжал он далее, — мне было очень прискорбно, что так поступили с мальчиком, и к тому же я не мог оставаться нечувствительным к упрекам моей дочери. Так как, по счастью, все хорошо устроилось, то я желаю, чтобы ты прислал своего сына к вновь отыскавшемуся мальчику. Затем я хочу возблагодарить богов за его спасение и желаю, чтобы ты явился к моему обеду».
Услышав такие речи, Гарпаг бросился к ногам царя, а потом пошел домой, полный восторга, что его недосмотр окончился так благополучно и что в заключение счастия он приглашен даже к царскому столу. Вернувшись к себе, он тотчас послал за своим единственным тринадцатилетним сыном и приказал ему отправиться во дворец к Астиагу и делать там все, что тот ему прикажет. Сам же с радостью рассказал жене своей обо всем, что с ним случилось. Но когда сын Гарпага пришел к Астиагу, то царь приказал убить его, разрезать на куски, один из них сварить, а другие зажарить и держать их наготове.
Наступило время обеда, явились приглашенные и с ними Гарпаг. Всем гостям и самому Астиагу подали баранину, а Гарпагу мясо его сына, за исключением головы, ног и рук, которые были положены в закрытую корзину. Когда Астиагу показалось, что Гарпаг насытился, он спросил его, понравилось ли ему это кушанье. Гарпаг отвечал, что оно ему очень понравилось. Тогда ему подали корзину и предложили взять из нее то, что он пожелает. Гарпаг послушался, открыл корзину и увидал в ней останки своего сына. При виде их он не содрогнулся и по возможности сдержал себя. Астиаг спросил его, знает ли он, какого животного ел он мясо. Гарпаг ответил, что знает и что, по его мнению, все, что ни делает царь, — справедливо. Затем он взял останки своего сына и отправился с ними домой, чтобы предать их погребению.
Так отомстил Астиаг Гарпагу. Относительно же Кира он обратился к совету тех же магов, которые известным уже образом объяснили ему его сон. Когда они явились, то Астиаг спросил их, как они объяснили ему сон. Они снова повторили, что мальчик, если жив, будет царствовать. Тогда он сказал им следующее: «Мальчик жив и налицо, воспитан в провинции, был выбран в цари мальчиками своей деревни и обзавелся при этом телохранителями, привратниками, послами. Что должно означать это?» Маги отвечали: «Если он жив и был царем неумышленно, то будь покоен и не теряй хорошего расположения духа, потому что он не будет уже вторично царствовать. Многие наши предсказания сбывались часто и в безделицах, а следствия сновидений бывают часто очень ничтожны». Астиаг отвечал магам: «Я сам того же мнения, что, если мальчик был уже царем, то не может быть для меня более опасен. Однако, посоветуйте мне, что может быть всего безопаснее для дома моего и для вас». На что маги отвечали: «О, царь! Для нас самих очень важно, чтобы власть твоя укреплялась. Ибо если она попадет этому мальчику-персу, то перейдет в чужие руки. Мы, как мидяне, сделаемся рабами, и персы будут смотреть на нас не иначе, как на чужеземцев. Если же ты останешься царем, то и мы будем господствовать вместе с тобой и пользоваться при тебе большим уважением. Поэтому мы обязаны как можно более заботиться о тебе и о твоей власти и, если бы теперь мы видели еще что-либо опасное, то обо всем этом сказали бы тебе. Но так как сон твой окончился ничем, то мы продолжаем надеяться и советуем и тебе делать то же, а мальчика отослать в Персию к родителям его».
Астиаг, услышав это, обрадовался, позвал к себе Кира и сказал ему: «О сын! Ради одного сна я поступил с тобою несправедливо, но твое счастие сохранило тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18