Терезе Гэньяр, жене человека, которого называли Си-Су, тридцать один год от роду, стройная фигура, светлые волосы польки, лукавые голубые глаза. Работает прачкой в Кашане, около Парижа. У нее лавочка на маленькой площади, где кружат засохшие платановые листья.
Она знает, что муж выстрелил себе в руку и предстал перед военным трибуналом. Об этом рассказал его бывший фронтовой товарищ, приезжавший к ней после перемирия. А большего знать ей не надо. На официальной похоронке, полученной в апреле 1917 года, значится: «Убит врагом». Получает пенсию, у нее две дочери, которых надо поставить на ноги. Она сама шьет им платья и завязывает одинаковыми лентами банты, как поступают с двойняшками. Уже несколько месяцев за ней ухаживает человек, который хочет на ней жениться. Он ласков с детьми.
Она вздыхает: «Жизнь не выбирают. У Си-Су было золотое сердце. Уверена, он одобрил бы мое решение».
И возвращается к утюгу.
О Си-Су рассказывает, что он был ранен в Дравейе в 1908 году, когда кавалеристы стреляли по забастовщикам в песчаном карьере и многих поубивали. Яростно ненавидел Клемансо. И не одобрил бы, чтобы этого убийцу рабочих называли теперь Отцом Победы.
Только не думайте, что Си-Су увлекался одной профсоюзной работой. Ему нравилось ходить на танцульки на берегу Марны, да еще гонять на велосипеде. Он любил это не меньше, чем свою ВКТ [Всемирная конфедерация труда]. В 1911 году, в то ужасное жаркое лето, ему довелось в качестве механика сопровождать Гарригу, когда тот стал победителем Тур де Франс. В вечер этой победы Тереза привезла Си-Су мертвецки пьяным на тачке от Порт д'Орлеан до Банье, где они жили. На шестом месяце беременности своей первой дочкой. На другой день ему было так стыдно, что не смел глаз на нее поднять и не хотел, чтобы она на него смотрела. Большую часть дня он, подобно осужденным в средние века, провел с мокрым полотенцем на лице.
Пьяным она его видела в тот единственный раз. А если он и выпивал стаканчик, то лишь за столом, да и то потому, что, когда они начали встречаться, она вспомнила поговорку своей бабки: «После супа стакан вина бьет по карману твоего врача». Он никогда не транжирил получку на игры или выпивку в кафе. Чтобы позлить, его называли скрягой. Но если приносил Терезе слегка усохшую зарплату, она знала, что помог кому-то из товарищей. Развлекался он только на Зимнем велодроме, где знал всех гонщиков и куда его пускали бесплатно. Оттуда он приходил с горящими глазами и яркими впечатлениями. Тереза говорит, что, если бы у них родился сын, Си-Су сделал бы из него чемпиона по велоспорту.
Когда Сильвен, доставивший Матильду в Париж, приезжает за ней, обе девочки уже вернулись из школы. Восьмилетняя Женевьева умеет, не обжигаясь, гладить утюжком маленькие платки и очень гордится тем, что помогает матери. Шестилетняя Симона принесла с улицы засохшую ветку платана и обрывает листья. Одну из веток она отдает Матильде.
В отцовском автомобиле, большом красно-черном «пежо», с новым, незнакомым ей шофером за рулем, Матильда сидит сзади рядом с Сильвеном. Между большим и указательным пальцами она зажала ветку и задает себе вопрос, смогла бы она, имея двоих детей от Манеша, забыть его? И не может ответить. Говорит себе — «нет», а потом — «конечно, ведь у Терезы Гэньяр нет отца, уже зарабатывавшего много денег до войны, и еще больше — после, восстанавливая разрушенные города».
Они въезжают в Париж. Наступил вечер. На Монпарнасе идет дождь. Она видит, как по стеклам машины стекает ручьями вода.
И думает: «Бедный, бедный Си-Су. Мне бы тоже хотелось узнать тебя в другие времена и в другом месте, как сказал капитан человеку, которого ты называл Надеждой. Ты, я знаю, так бы встряхнул этого Надежду, что он бы выплеснул правду всему свету».
До отъезда Матильда написала в Кап-Бретон письмо жене Этого Парня из Дордони. Оно вернулось с пометкой: «Адресат не проживает». Рожденная в январе, Матильда унаследовала — пусть астрологи разбираются — от Тельца упрямство, а от Рака — упорство. Она написала мэру деревни Кабиньяк. Ей ответил кюре.
"25 сентября 1919 года.
Дорогое мое дитя!
Мэр Кабиньяка, господин Огюст Булю, умер в этом году. А тот, кто его сменил, Альбер Дюко, поселился у нас после войны, которую достойно провел на медицинской службе. Он радикал, но тем не менее выказывает ко мне братские чувства. Это умный врач, бессребреник, он не берет денег с бедных, а таких немало среди моих прихожан. Я очень уважаю его. Он отдал мне письмо потому, что не был знаком с Бенуа и Мариеттой Нотр-Дам. Я же обвенчал их летом 1912 года. Я знал Мариетту и Бенуа еще детьми. Бенуа ни за что не хотел учить катехизис. Однако, выловив его в поле, где он шел за плугом, я заставлял его учить текст во славу Иисуса и Марии. Они оба подкидыши. Бенуа нашли в нескольких километрах от Кабиньяка на ступенях часовни Нотр-Дам-де-Вертю. Отсюда его фамилия. А так как это случилось в день святого Бенуа, 11 июля, — то ему дали это имя. Такой же кюре, как и я, найдя ребенка, отнес на руках в монастырь, откуда потом его не хотели отдавать. Пришлось вмешаться конным жандармам. Если вы когда-нибудь будете в наших краях, старики расскажут вам эту историю во всех подробностях.
Этим летом на площади перед моей церковью возведен временный памятник погибшим на войне. На нем есть и имя Бенуа Нотр-Дам. Шестнадцать сыновей Кабиньяка отдали свою жизнь за родину. В 1914 году у нас было тридцать мужчин призывного возраста. Сами видите, какой урон нам нанесла война.
Я почувствовал, дитя мое, в вашем письме раздражение и горечь. Никто не знает, как погиб Бенуа Нотр-Дам. Но здесь все убеждены, что в суровом бою: он был таким большим, таким крепким, что сломать его могла только чья-то адская сила. Или — и тут я умолкаю — воля Божья.
Мариетта получила ужасное известие в январе 1917 года. Она тотчас повидалась с нотариусом из Монтиньяка, продала ферму, так как одна бы не управилась с ней. Продала все — даже мебель. И, сев на двуколку папаши Трие, вместе с маленьким Батистеном уехала. У нее было два чемодана и мешки. Взяв под уздцы лошадь, я спросил ее: «Что ты делаешь? Что с тобой будет?» — «Обо мне не беспокойтесь, господин кюре, — ответила она. — У меня есть малыш, друзья близ Парижа, я найду работу». А так как я все еще держал уздечку, папаша Трие крикнул: «Пошел прочь, кюре! А то огрею тебя плеткой!» Этот скряга, потерявший на войне обоих сыновей и зятя, оскорблял всех, кто вернулся, и поносил Господа нашего. Это он откупил ферму у Нотр-Дам. И, несмотря на свою жадность, дал Мариетте, по словам нотариуса, хорошую цену. Наверное, с тех пор как сам пережил столько горя, стал уважать чужое больше, чем деньги. В каждой заблудшей душе всегда найдется кусочек ясного неба. Я вижу в этом длань Божью.
В апреле 1917 года пришло официальное извещение о смерти Бенуа. Я отправил его по временному адресу, оставленному мне Мариеттой, на улицу Гэй-Люссак, 14, в Париже. С тех пор мы ничего о ней здесь не знаем. Может, вы поищете ее, поспрошав у хозяев этого дома. Буду весьма признателен, если сообщите, нашли ли ее. Я бы так хотел знать, что сталось с ней и ребенком.
Именем Господа нашего Ансельм Буалеру,
кюре в Кабиньяке".
Матильда написала также подруге Уголовника, Тине Ломбарди, поручив письмо заботам госпожи Конте, проживавшей на дороге Жертв, 5, в Марселе. Эта дама написала ей ответ фиолетовыми чернилами на страничках, вырванных из школьной тетради. С трудом разобрав письмо с помощью лупы и итальянского словаря, она получила следующее:
"Четверг, 2 октября 1919 года.
Дорогая мадемуазель!
Я не видела Валентину Эмилию Марию, мою названную крестницу, с четверга, 5 декабря прошлого года. Она провела у меня полдня, как и прежде до войны, принесла горшок хризантем на могилы моих отца, сестры и покойного мужа, пирог с кремом, печеные яблоки и горошек. А еще 50 франков сунула в коробку из-под сахара, да так, чтобы я не заметила.
Вид у нее был обычный — ни довольный, ни недовольный, скорее благополучный. Одета была в синее в белый горох платье, очень красивое, но такое короткое, что открывало икры, ну, сами знаете как. Сказала, что такая теперь мода. Убеждена, что вы порядочная и образованная девушка и не наденете такое платье, разве что изображая уличную девицу на карнавале в последний день поста. Да и то не шибко тому верю. Я показала ваше письмо соседкам — мадам Сциолла, а также мадам Изола, которая вместе с мужем держит бар «Цезарь» на улице Лубон. Эта женщина всегда может дать полезный совет, ее все уважают, уверяю вас. Так вот, обе они сказали: «Сразу видно, что эта девушка из хорошей семьи», что я должна вам написать вместо Валентины, хотя понятия не имею, где она уже много месяцев. Что и делаю.
Только, дорогая мадемуазель, простите мне мой почерк, я не ходила в школу. Я ведь из бедной семьи, приехала из Италии в Марсель с моим вдовым отцом и сестрой Сесилией Роза в январе 1882 года, четырнадцати лет. Моя бедняжка сестра умерла в 1884 году, а отец — в 1889. Он был каменщиком, его все уважали, так что мне пришлось много работать. 3 марта 1900 года я вышла замуж за Паоло Конте, мне было тридцать два года, а ему пятьдесят три, и он двадцать лет проработал на шахтах в Алэсе. 10 февраля 1904 года он умер от болезни бронхов в два часа ночи, а это значит, что мы не прожили и четырех лет в браке. Просто ужасно, уверяю вас. Этот славный человек приехал из Казерта, где я сама родилась и моя сестра Сесилия Роза тоже. Детей мы не успели завести, да, просто ужасно. А потом у меня начало шалить сердце, и вот в пятьдесят один год, даже не в пятьдесят два, я превратилась в старуху, не способную самостоятельно выходить на улицу. Я стала задыхаться, даже когда перехожу от постели в кухню — представляете, каково это. К счастью, у меня хорошие соседи — мадам Сциолла и мадам Изола. Благодаря хлопотам мадам Изола, меня взяла на свое попечение мэрия. Я ни в чем не нуждаюсь. Не подумайте только, что я вам жалуюсь, моя бедная девочка, потерявшая на войне своего любимого жениха. Я тоже пережила горе и поэтому вместе с мадам Сциолла и мадам Изола выражаю вам свое искреннее соболезнование.
Я всегда любила Валентину Эмилию Марию, с самого дня ее рождения, 2 апреля 1891 года. Ее мать умерла от родов, у меня тогда уже не было ни отца, ни сестры, и пока еще мужа. Я бы все вам лучше рассказала не в письме, но вы сможете себе представить мою радость, когда двадцати трех лет я могла держать на руках ребенка, тем более что ее отец, Лоренцо Ломбарди, пил горькую и задирался, его все соседи терпеть не могли. Чтобы вволю поспать, она часто пряталась у меня. Так что разве удивительно, что она пошла по дурной дорожке? В тринадцать или четырнадцать лет она познакомилась с этим Анжем Бассиньяно, жизнь которого была не лучше, чем у нее. Но ведь любовь побеждает все.
Я возвращаюсь к письму 3 октября. Вчера не могла продолжать, кровь так и приливала к голове. Я бы только не хотела, чтобы вы подумали, будто Валентина Эмилия Мария, моя названная крестница, дурная девчонка. Как раз напротив, у нее доброе сердце, до войны не было дня, чтобы она не посещала меня, не приносила подарки, не оставляла незаметно, чтобы не обидеть, в сахарнице пятьдесят или больше франков. Но ей не повезло. Она отдалась этому окаянному неаполитанцу, а затем последовала за ним в его падении, ведя разгульную жизнь до тех пор, пока он не сцепился насмерть с другим негодяем из нашего района в баре Аранка и не всадил в него нож. Меня всю передернуло, когда я об этом узнала.
Потом она каждую субботу ходила к нему в тюрьму Сен-Пьер, и у него ни в чем не было недостатка, уверяю вас. Он к этому привык с тех пор, как шестнадцати лет вообразил себя принцем, и жил за ее счет. Потом, когда в 1916 году его отправили на войну, она последовала за ним, переезжая с одного фронта на другой, они пользовались каким-то шифром, так что она всегда знала, где его найти. Представляете, кем сделала ее эта любовь: солдатской девкой. Он даже сумел в своем полку найти с десяток болванов, которым она стала «фронтовой крестной», и в увольнении обчищала их до нитки. Он заставлял ее делать вещи и похуже, и все ради денег. Разве сегодня, когда он подох как собака, вернее всего от рук французских солдат, ему нужны деньги? Натерпелись бы стыда его родители, будь они живы. К счастью, они знали его очаровательным мальчуганом, настоящим красавцем. Они умерли, когда ему было четыре года, и он воспитывался не Бог весть у каких людей, выходцев из Пьемонта, которые оставляли его на улице. Я, уверяю вас, совсем не злая женщина, но, когда жандармы принесли подтверждение о его смерти и вручили уведомление, я испытала чувство облегчения. Я поплакала, но не из-за него, пропащий был малый, а из-за крестницы, для которой он стал сущим демоном.
А теперь я отвечу на вопрос, который вы задали Тине, как вы ее называете. Я распечатала ваше письмо, так я поступаю по ее указанию, чтобы пересылать туда, где она находится, и чтобы отвечать на письма властей и полиции. Я первой узнала от жандармов в субботу 27 января 1917 года в одиннадцатом часу о том, что Анж Бассиньяно пропал на войне. Незадолго до этого, во вторник 16 января, я получила последнее письмо Ангела из Ада, как он сам себя называл, посланное Валентине. Я была очень удивлена, получив это письмо, ведь с тех пор как он вышел из тюрьмы, я перестала служить ему почтой, и удивилась еще его нежности, но он заговаривал зубы, за его нежными словами явно скрывался, как я уже сказала, тайный код для моей крестницы.
В то время у меня еще был адрес Валентины Эмилии Марии: П.П.1828.76.50 и больше ничего, но письма доходили. Ее последнее письмо было написано пять недель назад, она нигде долго не засиживалась, но я все-таки переправила ей письмо, и она мне потом говорила, что получила его. Словом, она нашла след своего демона и узнала о том, что с ним приключилось.
Она рассказывала, что это произошло на Сомме и что его надо считать погибшим. Так она и сказала, вернувшись в Марсель, сидя на моей кухне, во вторник 13 марта 1917 года. Выглядела усталой и больной. Я сказала ей — поплачь, да поплачь же, бедняжка, что это ей поможет, но она ответила, что ей неохота, мечтает только оторвать башку тем, кто погубил ее Нино — так она его называла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31