Отвиль обвел глазами лица собравшихся в шатре варягов и проговорил, обращаясь к Эйстейну:– Вашего командира нельзя перевозить, разве что в крепость Палермо, которой я владею. Там он будет в безопасности, и при нем до самого конца будут лекари и священники.Тут Харальд заговорил на удивление четко, как будто и не хворал вовсе:– В эту крепость я отправлюсь лишь тогда, когда смогу идти сам. Сейчас боец из меня никудышный.Отвиль церемонно поклонился ему и вышел из шатра.– Это – величайший из живущих ныне людей, – сказал он Эйстейну, – когда душа его покинет бренное тело, ты просто обязан обеспечить ему достойное погребение, с кораблем и всем прочим. Он – последний из викингов. ТЬМА РАССЕИВАЕТСЯ Вскоре наступил сезон дождей. Теперь варягам приходилось все время безвылазно сидеть в шатрах, по которым часами напролет лупили упругие струи бесконечного ливня, изливавшиеся с покрытых черными грозовыми тучами небес. Окружающая местность вскоре прекратилась в болото, так что едва сойдя с каменистой тропинки, можно было провалиться по пояс в жидкую грязь. К тому же, чуть не половина варягов вдруг захворали какой-то непонятной болезнью: стоило им съесть или выпить чего-нибудь, как их начинало просто-таки выворачивать наизнанку.Наконец, один из варягов пришел к Эйстейну и сказал:– Капитан, если мы здесь останемся, то поляжем все до единого. По ночам мы видим огни на наших кораблях. Они совсем рядом, они ждут нас. А мы все торчим здесь, ходим в насквозь отсыревшей одежде, спим на тюфяках из гнилой соломы, многие голодают. Слушай, Эйстейн, мы не трусы, но тут нам пришлось столкнуться с неприятелем, которого не достанешь ни мечом, ни топором. Давай, капитан, сниматься отсюда, пока у нас еще есть силы добраться до побережья.– Знаешь, Хельге, – ответил Эйстейн, – если бы я услышал подобную речь от кого другого, я б его прикончил на месте. Я знаю, ты потерял тут, на Сицилии, двоих братьев, родного и двоюродного, так что у тебя есть право говорить так. Но знай, если мы сейчас вздумаем перевозить Харальда, он умрет.– Я не за себя говорю, капитан, а за две сотни моих товарищей. Если бы можно было выкупить жизнь одного человека ценой жизни другого, я с радостью умер бы, чтобы спасти Харальда. Но не думаю, чтобы даже норвежский Медведь ценил свою жизнь дороже жизней двухсот других воинов.– Это ему решать, – резко бросил Эйстейн. – Давай спросим у него самого.Харальд сидел, привалившись спиной к бочонку, с бессмысленным видом вертя в руках пук шерсти. Когда Хельге с Эйстейном вошли в шатер, он улыбнулся им, и тут же снова сосредоточился на своем занятии.– Слушай, брат, Хельге говорит, что воины расхворались, – сказал Эйстейн.Харальд долго не отвечал.– Бедняги, они чувствуют себя хорошо только, когда под ногами у них покачивается дощатая палуба драккара, а в лицо дует свежий морской ветер, – проговорил он наконец. – На суше им душно, как и мне.Хельге выступил вперед и пал на колени перед викингом.– Господин, воины убеждены, что тебе недолго осталось жить.Эйстейн хотел было заставить его замолчать, но Харальд взглядом удержал его.– Да, парень, так они думают.– Что ты выберешь, остаться здесь или отправиться в свою каюту на «Жеребце»? – спросил Хельге.Харальд покачнулся, как будто теряя сознание, потом вдруг собрался с силами и процедил сквозь стиснутые зубы:– Отнесите меня туда, прошу вас.Осмелев, Хельге взял его руку и крепко сжал ее.– Командир, ты сегодня же будешь на борту своего драккара, даже если Эйстейн лишит меня за это жизни.При этих словах он с самым дерзким видом повернулся к Эйстейну. Но тот лишь грустно кивнул, как бы говоря: «Так я и знал, что этим все кончится».В сумерках варяги разожгли на побережье в отдалении от Палермо костры, давая знак своим кораблям приблизиться. Сделать это было непросто, поскольку из-за постоянных дождей дерево все отсырело.Харальда уложили на носилки. Варяги, которым было поручено их нести, ступали осторожно, как крадущиеся в ночи тати, делая все возможное, чтобы раненому было покойно.Они покинули лагерь тихо, как призраки, взяв с собой лишь оружие и оставив свои шатры на волю дождю и пронзительно дующему с моря ветру. Вскоре после полуночи они погрузились на корабли и были готовы к отплытию на Крит.Ни один вражеский корабль не вышел из гавани Палермо, чтобы помешать их отплытию, хотя наблюдавшие за ними с крепостных стен наверняка ясно видели, что варяги уходят в самом плачевном состоянии и вряд ли смогут противостоять внезапному нападению.Поздно ночью, когда северо-восточный ветер наполнил их паруса, и они отправились в обход острова, Харальд послал за Хельге и спросил его, как теперь чувствуют себя воины.Тот сказал, что им гораздо лучше, и они благословляют имя Харальда.– Скажи им, что я тоже благословляю их имя, ибо окутывавшая меня тьма рассеивается, – проговорил Харальд, – Мучившая меня лихорадка ослабела, боль в ране тоже поутихла. Соленый морской ветер – лучшее лекарство, море же– самая заботливая мать. Ты чувствуешь, Хельге, как оно качает нашу колыбель?Тот кивнул, просто чтобы успокоить раненого, но Харальд покачал головой:– Ты, видать, думаешь, что я тронулся умом, но это не так. Больна моя плоть, с головой же у меня все в порядке. Скажи, ведь Гирик умер?Хельге кивнул.– Да, командир. Раньше тебе боялись об этом сказать.– Я все ждал, когда же они мне сами все расскажут. Напрасно они так деликатничают. Гирику хорошо там, куда он ушел. Я-то знаю, он трижды являлся мне во сне. Он мне открыл и другое, например, что Халльдор вполне поправится, а мне никогда не бывать королем Англии.Хельге улыбнулся:– Мне однажды приснилось, будто я летаю как птица, когда же я попробовал сделать это наяву, то свалился во фьорд и меня пришлось вытягивать оттуда багром. Не все, что привидится, правда.– Так ты не умеешь летать? – удивился Харальд. – А я-то думал, что при твоем проворстве это пара пустяков.Хельге бросил на него настороженный взор, но Харальд уже задремал, убаюканный качавшими драккар волнами. Лицо его было покойно и мирно, впервые со времени происшествия в Ликате. ПРИМЕРКА Мария Анастасия Аргира стояла посреди палаты императорского дворца. Вокруг нее суетились шесть портных с рулонами шелковой вуали и парчи, золотой и узорной. (Последняя была столь обильно изукрашена, что стояла колом, и одеяния из нее были жестки и тяжелы, как кольчуга.)С бледным лицом, распущенными по плечам прямыми волосами, в широченном одеянии, расходившемся колоколом от подмышек, Мария больше походила на куклу, чем на живую девушку.Императрица Зоя наблюдала за происходящим, раскинувшись на турецком диване и обмахиваясь небольшим веером из павлиньих перьев, при каждом ленивом взмахе которого в палате распространялся аромат благовоний. Казалось, веер доставлял ей такую же радость, как ребенку любимая игрушка.– Стой смирно, дитя, – резко сказала она Марии. – Эта женщина, что колет тебя булавкой – неуклюжее животное, но царевне из Македонской династии не к лицу обращать внимание на такие мелочи.Простояв полдня в духоте, да еще в тяжеленных одеждах, Мария едва держалась на ногах.– К этому платью надо заказать высокую серебряную диадему, украшенную жемчугом, – задумчиво проговорила Зоя. – Жемчуг хорошо сочетается с черной парчой. Понадобится также ожерелье из мелкого жемчуга. Надо закрыть твою шею, а то уж больно она стала худа в последнее время. Руки тоже надо прикрыть. Наденем побольше браслетов, тогда калиф, может, не заметит, до чего ты тоща, настоящий скелет. Стой спокойно, когда я с тобой говорю. Я не желаю тратить деньги на тощую уродину, которая к тому же и слова не может выслушать без того, чтобы не топтаться на месте и не качаться из стороны в сторону. Подними голову. Да, лицо у тебя тоже худо до безобразия. Надо будет положить на щеки немного румян, ресницы подчернить, веки подвести синим. Может, тогда ты будешь выглядеть не так жалко. Ужасно не хотелось бы, чтобы калиф увидел тебя такой, какая ты сейчас. Он решил бы, что мы сыграли с ним злую шутку, прислав такое пугало.Императрица помолчала немного, потом сказала:– Не знаю, о чем только думала Феодора, посылая тебя в каменоломню. Руки у тебя совершенно испорчены. Теперь ты больше похожа на нищенку, чем на знатную даму. Она могла бы приказать бить тебя кнутом, разве нет? По-моему, это было бы более подходящее наказание. А ты как думаешь? Изволь отвечать, когда тебя спрашивают. Не думаешь ли ты, что битье кнутом больше соответствовало бы твоему положению? Экзекуцию мог бы провести какой-нибудь чиновник высокого ранга. Было бы совершенно необязательно поручать это простому палачу с Ипподрома. Ты согласна, Мария? Отвечай!Мария вдруг упала на колени, закрыв лицо руками, и зарыдала.– Ах, тетя Зоя! Я так несчастна!Императрица взмахом веера приказала портнихам удалиться.– Бедная дурнушка! – проговорила она, и в голосе ее звучали и насмешка, и нежность одновременно. – Немного же в тебе осталось гордости твоих предков, древних греков. Глядя на тебя, никто не подумает, что ты того же корня, что Александр Македонский.– Сейчас же подымайся, – продолжала она посуровевшим голосом. – Нечего валяться по полу, мять новое парчовое платье. Ты должна хотя бы постараться научиться вести себя с достоинством, переносить страдания молча, как все мы.Мария медленно поднялась.– Ты не страдаешь, тетя. Ты только заставляешь страдать других.С минуту императрица молчала, вперив в нее злобный взор, потом повела своими огрузневшими плечами и проговорила:– Что ты знаешь о страданиях, жалкое существо? Ты вбила себе в голову, что страдаешь лишь от того, что мы отослали прочь любезного твоему сердцу варяга. С этим тебе лучше смириться, потому что ты никогда больше не увидишь Харальда сына Сигурда. Думаю, он не вернется живым с Сицилии. А если и вернется, то к тому времени ты будешь далеко за морем. И не надо плакать. Я этого не выношу. Ты и так дурна, а когда льешь слезы, так просто безобразна.Мария вдруг перестала плакать и гневно сказала:– Ну что же, тетя Зоя, раз у тебя не хватает христианского милосердия, чтобы пожалеть меня, я обращусь к императору. Пусть рассудит. Посмотрим, есть ли еще в Византии правосудие.Императрица медленно поднялась с дивана и подошла к девушке. Ее обильно напудренное отяжелевшее лицо источало злобу. Не доходя до Марии на длину вытянутой руки, она остановилась.– Так ты обратишься к Михаилу Каталакту? И что это тебе даст? Бедняга Михаил – не жилец на этом свете, уж поверь мне. Ты заметила, как он исхудал, какой у него стал пустой, остановившийся взгляд? А как у него трясутся руки, когда он держит чашу со святыми дарами в Святой Софии? Нет, ты этого, конечно, не заметила, потому что ты – круглая дура. Вбила себе в голову всякие глупости, и при этом не можешь разглядеть, что происходит прямо под твоим носом.Она отвернулась было от перепуганной девушки, потом вдруг обернулась к ней вновь.– Почему ты думаешь он так спешит отстроить вновь эту святыню в Иерусалиме? Потому что знает, что скоро предстанет перед Творцом, и тогда ему надо будет дать отчет в том, как он управлял христианским миром. Ему нужно успеть к этому времени сделать хотя бы одно доброе дело, которое перевесило бы все его злые дела, и тем самым избежать вечных мук. Ты что же, надеешься, что этот замученный жизнью царек поможет тебе? Он бывает вне себя от страха, стоит ночной птице крикнуть в темноте у его окна. Ты что же, рассчитываешь получить сочувствие от болящего дурака, который только и думает, что о собственной скорой смерти? Что же, Мария Анастасия Аргира, я дозволяю тебе испросить аудиенцию у императора. Проси у него, что хочешь. Но знай, что после разговора с тобой он тут же придет ко мне, сопя и трясясь в лихорадке, и спросит совета по этому поводу. Так что же ты стоишь? Отправляйся к Его Величеству.Мария упала тетке в ноги и схватила ее за край одежды.– Прости меня, императрица, прости. Молю тебя, не отсылай меня к калифу. Позволь мне остаться здесь, хоть бы и в каменоломне!Зоя снова принялась обмахиваться веером и улыбнулась.– Да ты, похоже, не слышишь, что тебе говорят! Ты желаешь продолжить работать среди рабов и каторжников в надежде на возвращение своего верзилы-норвежца. Позволь мне еще раз заметить тебе, что в этой далекой от совершенства жизни все мы должны мириться с реальностью, поскольку наши мечты – это лишь мечты, как бы нам ни хотелось, чтобы они стали явью. Реальность, с которой тебе придется примириться, состоит в том, что ты скоро отправишься в Египет, дабы скрепить договор между нашей Священной Империей и калифом. Так будет, и ничто не сможет этому помешать. Начинай привыкать к этой мысли. Что же до твоих мечтаний о Харальде сыне Сигурда, о них тебе разумнее всего будет немедля забыть, поскольку, встречая на своем жизненном пути множество других людей, ты никогда больше не увидишь этого норвежца.Императрица вернулась к своему дивану и позвонила в стоящий подле него серебряный колокольчик. Портнихи вбежали в палату, по-прежнему держа во рту множество булавок, и, как ни в чем не бывало, продолжили примерку.
ОЛАВОВ СОВЕТ Харальдовы корабли достигли Крита в разгар зимы. В тех местах это сезон порывистых ветров и проливных дождей. Три драккара затонули во время плавания с Сицилии, да и те, что вошли в старинный порт Сидония, так раскачивались, что, казалось, тоже были готовы вот-вот пойти ко дну.Зато (о чудо из чудес!) Харальд Суровый сам лично руководил швартовкой «Жеребца», стоя на носу судна, а когда на пристань была перекинута сходня, он первый из команды сошел с корабля, хоть и опирался на палку, и то и дело останавливаясь передохнуть.Не дожидаясь, пока за ним последуют прочие варяги, он заговорил с вышедшим поприветствовать его начальником порта.– Мне нужен Маниак. Проводи меня к нему.Чиновник затрясся и долго не мог вымолвить ни слова. Огромный Харальд был в тот миг просто страшен, да и вид собиравшихся вокруг него варягов испугал бы любого: они были больше похожи на восставших из гроба мертвецов, чем на живых мореходов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24