Каталог огромен, рекомендую всем
Наконец он нашел место, кажущееся ему подходящим; это угол, образуемый выступом стены и находившийся против ярко освещенного окна. Приютившись в этом углу, нищий может явственно слышать все, что происходит в столовой ван Бурена.
В столовой собрались кардинал, герцогиня, жена ван Бурена и двое слуг. Что же касается до эшевена, то он ушел на второй этаж под предлогом очень спешного дела.
Иезуит внимательно прислушивается к словам, которыми обмениваются изгнанники, и время от времени его мертвенно-бледное лицо освещается мрачной улыбкой. Он уже распростер свои когти над добычей и уже наслаждается, как дикий зверь, упивающийся кровью и живым мясом…
И занятый своей радостью старик не замечает того, что происходит над ним, он не слышит небольшого шума, производимого тяжелой ставней, терпеливо и аккуратно снимаемой кем-то с петель…
Вдруг слышится какой-то удар: ставня со страшным грохотом полетела вниз, ударила иезуита по голове, расплющила его и превратила в бесформенную массу окровавленного мяса и раздробленных костей…
Ужасный крик послышался за окном столовой, в которую в эту минуту входил бодрый и улыбающийся ван Бурен. Он схватил свечу и бросился из дома во главе своих.
Крик ужаса вырвался из груди всех присутствующих при виде страшно изуродованного тела.
— Да это сегодняшний нищий! — воскликнула жена ван Бурена. — Несчастный! Наша милостыня не принесла ему счастья!..
— Такой старик, и умер такой ужасной смертью! — воскликнула герцогиня тоном глубокого сожаления.
Но Каролюс ван Бурен приблизился к ней и сказал голосом, слышным только ей:
— Не жалейте его, герцогиня. Если бы этот несчастный остался жив, то нас окружали бы самые ужасные опасности.
— Как, дряхлый старик, которому оставалось уже так мало жить… оборванный незнакомец…
— Если бы у вас достало мужества порыться в этих ужасных останках, то вы бы нашли на пальце этого мертвеца маленькое серебряное колечко… кольцо генерала ордена.
Герцогиня в ужасе вскрикнула и быстро удалилась, точно этот мертвец мог еще причинить ей какое-нибудь страшнее несчастье.
Вот причина того, что кардинал Санта Северина, герцогиня Анна Борджиа и Карл Фаральдо умерли своей смертью, несмотря на то, что имели несчастье оскорбить иезуитов. Фаральдо достиг даже звания бургомистра и умер уже после того, как увидел своего старшего сына эшевеном, миллионером и восьмым сержантом в том полку, в котором сам Карл начал свою карьеру. Этот случай был столь замечателен и необыкновенен, что заслуживает быть отмеченным.
ЭПИЛОГ
ВЕЛИКИЙ МУЧЕНИК
Туман, начавший окутывать католическую церковь уже в XVI столетии, превратился в болотные миазмы. Ничто не могло жить в темной атмосфере, окружающей главу церкви.
Целая плеяда порочных пап окончательно расшатала великое учреждение, господствовавшее столько веков. Появились папы, растратившие церковные сокровища на женщин, подобных Олимпии Памфили, на негодяев внуков или сыновей, подобных Пиерлундати Фарнезе; были папы, употреблявшие оружие церкви и ее богатства, чтобы содержать целую толпу грязных людей и разные отвратительные учреждения или поддерживать преступления, не имеющие даже и того извинения, что это политические планы.
Мир, глаза которого были столь долго обращены на столицу католиков в то время, когда из нее исходили яркие лучи, цивилизации, смотрел потом с суеверным страхом на ужасное зрелище пережитых ею потрясений в XVI и XVII столетиях.
Когда Пий V зажигал на глазах исступленного Рима костры инквизиции, когда Варфоломеевская ночь орошала благородной кровью дома и улицы Парижа, когда ужас, переодетый в доминиканского монаха и с проницательными, хищными глазами, блестевшими из-под капюшона, предписывал католическое правоверие всем странам Европы, тогда можно было дрожать, но не смеяться. Страх уничтожал смешную сторону инквизиции, и эти последние остатки преследований средних веков были слишком ужасны, чтобы над ними можно было шутить.
Но погасла даже и эта последняя сила реакции, когда папы начали употреблять церковные сокровища и отлучения от церкви не для того уже, чтобы поддержать конвульсию умирающего фанатизма, но для созидания и увеличения владений своих незаконнорожденных детей, тогда авторитет церкви и римского первосвященника получил смертельный удар.
Иезуиты были не в состоянии помочь этому. Они были главными зиждителями этой перемены в папстве. Если священник перестал быть врачом духовным, чтобы сделаться полезным агентом в делах светских интересов, то это было делом рук иезуитов. Если церковный авторитет с каждым днем все больше и больше ослабевал, если насмешливые шутки неверующих все сильнее расшатывали фундамент католической церкви, то и кровная аристократия и денежная не существовали без влияния и вмешательства иезуитов; ни один богач не умирал без того, чтобы иезуит не запустил лапу в его завещание…
Поэтому-то сама власть великого ордена возрастала даже и тогда, когда обрушивались последние камни церкви. Католиков могло и не существовать; весь мир мог загореться пламенем реформации, что было до этого этим лицемерам? До тех пор, пока на земле будут существовать честолюбцы, лицемеры и трусы, до тех пор иезуиты не могут потерять власти над миром.
Но с некоторых пор в церкви, казалось, повеяло новой жизнью. При виде разрушения храмов, при виде новых идей, грозящих из любви к свободе уничтожить все старое, жестокая необходимость заставила избрать папой кардинала чрезвычайно умного и с твердым характером.
Этот кардинал принял после своего избрания имя, которое всегда будут благословлять, имя Климента XIV. Человек чрезвычайно добродетельный, строгий к себе и снисходительный к другим, он часто обнимал умственным взором испорченность и разрушение, господствовавшее в те дни в здании католической веры. Его политическому уму представлялось два пути, ведущих к восстановлению прежнего церковного величия.
Первый был тот, по которому шли Пий V и Григорий XIII; это было правление ужаса. Для этого надо было увеличить власть инквизиции посредством полного согласия с политическими властями, зажечь на всех площадях католического мира костры для сожжения еретиков; стать во главе репрессалий и, как Григорий XIII, выбить подобные медали с надписью: «Hugonotorum strage». Другой — был путь, указанный уже полтора века назад отцами Триентского собора, а именно, надо было, чтобы католическое духовенство смутило своих врагов, дав благородное доказательство того, что оно следует догматам своего учения, и показать пример всех добродетелей. Нужно было, чтобы мир признал превосходство римской религии не вследствие угнетения епископами или страха доминиканского палача, но строгостью нравов и геройскими подвигами веры.
Первый путь был невозможен по многим причинам, главная из которых заключалась в том, что коронованные лица отказались употреблять свою мирскую власть в помощь ужасной мести судей-монахов. Веяние свободы, называвшееся тогда философским духом, проникло во все двери, к крайнему ужасу консерваторов и всех тех, кто привык считать преступлением малейшую оценку раз существующих порядков.
Во Франции парламент, поддержанный министром Шуазелем, изгнал иезуитов, считая их опасными для спокойствия королевства и обвиняя их в преступных заговорах против жизни короля. Оппозиция партии ханжей ни к чему не послужила, так как король находился под влиянием госпожи Помпадур, женщины чрезвычайно умной, не желавшей ни за что на свете дозволить существование государства в государстве.
В Португалии маркиз де Помбаль, министр, превосходивший могуществом даже самого короля, готовился к принятию такой же меры.
А в Тоскане царствование Петра Леопольда дало целую серию умных и либеральных министров, заставивших почувствовать влияние новых идей даже и при дворах неаполитанском и испанском. При таких условиях было бы невозможно желать возобновления пыток и аутодафе времен Франциска I и Сикста V, допустив даже, что папа был человеком, готовым избрать путь насилия.
Напротив, Климент XIV, человек просвещенного ума и кроткого характера, составил совсем другие планы. Свет привык презирать испорченный и развратный римский двор, теперь он должен был снова научиться уважать и почитать добродетели и святость в лице нового преемника апостолов.
Курия и религиозные ордены почти уничтожили престиж церкви; он реформирует курию и с любовью, но строго, наложит руку на религиозные ордены, на эти паразитические растения церкви, и без малейшего сожаления уничтожает те из них, которые идут вразрез с требованиями времени. Самым страшным и ненавистным из всех орденов был орден иезуитов, составлявший уже в продолжение двух столетий непреодолимую преграду для всякой сколько-нибудь прогрессивной или либеральной реформы, зарождавшейся в католическом мире. Короли, признававшие власть иезуитов, становились рабами ордена; те же, которые отталкивали ее, были уверены, что рано или поздно, но кончат худо.
После Генриха IV, короля, столь любимого народом, ставшего во главе либерально-христианской Европы и убитого агентом ордена иезуитов Равальяком, не было ни одного государя, который, в случае отказа повиноваться требованиям ордена, не ждал бы с минуты на минуту, что ему поднесут стакан яда или покончат с ним ударом кинжала. И, тем не менее, в продолжение некоторого времени государи скрывали свое негодование на иезуитов.
Инсуррекционные движения в Германии, во Фландрии и, наконец, в Англии, где они стоили жизни Карлу I, заставляли государей придерживаться защитников ордена и молчать.
Видя, что пики швейцарских республиканцев обратили в бегство испытанные в бою австрийские каски и столь знаменитые своей храбростью полки герцога Савойского, видя, что республиканцы Кромвеля вышли победителями из всех сражений и бросили вызов всей монархической Европе, отрубив голову Карлу Стюарту, видя, что республиканские провинции Голландии и Фландрии так легко сбросили с себя испанское владычество и разбили таких сильных предводителей, как Спинолла, Веквесенс и дон Джиаванни Австрийский, государи Европы ужаснулись и постарались найти опору, которая бы их защитила против грозного восстания плебеев.
А кто же мог дать им такую могущественную опору, как не иезуиты? Кто мог сравниться с иезуитами в искусстве усыплять народы и покорять мятежные умы, отвлекая их от дел земных и обращая их к небу?
А поэтому государи продолжали грызть удила и действовать в интересах иезуитов.
Да, XVIII столетию, долженствовавшему составить столь важную эпоху в истории человечества, было предназначено увидеть весьма странные вещи.
Оставленная в покое философия, признанная модным времяпрепровождением, проникла в классы, наиболее заинтересованные появлением новых идей.
Народная волна должна была бы бороться в продолжение двух или более столетий, чтобы разрушить крепость, за стенами которой засели монархия, аристократия и духовенство; но короли, аристократы и духовенство сами способствовали разрушению защищаемых ими стен.
Нашлись государи, провозгласившие такие реформы, которые непременно должны были повести к разрушению их трона. Появились аристократы, сначала нападавшие на свое собственное сословие шутками и насмешками, а потом цвет французского дворянства должен был взяться за шпагу, чтобы сражаться в Америке против монархии и легитимизма.
Наконец нашлись епископы, нанесшие последний удар расшатанному зданию церкви, как презрением, выказываемым ими к религии, проповедниками которой они сами себя называли, так и развращенностью своих нравов. Бог предназначил к погибели сторонников древнего мира и ослепил их.
Логическим последствием этого факта была вошедшая между высшими лицами в моду борьба с иезуитами, вместо ведшейся ими прежде борьбы с мыслителями, философами и вообще со всей толпой людей обездоленных.
Происшедшие в государствах антиклерикальные реформы были встречены аристократией одобрительно.
Некоторое время спустя католические дворы изгнали от себя иезуитов, которые нашли убежище только при дворе Екатерины, русской императрицы, понявшей, какими несравненными помощниками могли быть для нее члены этого ордена.
Папские владения были наполнены этими изгнанниками. Папа принял их, как мог, находя, при своей бедности, возможность помогать им. К тому же достопочтенные отцы приезжали не с пустыми руками. Хотя глава их ордена в Париже и оказался несостоятельным на несколько миллионов, все же кассы их были достаточно полны, чтобы удовлетворять все их потребности. Из испанской Америки постоянно прибывали корабли, привозившие, под видом шоколада и индиго, просто золотые слитки.
Но вскоре стало известно, что изгнание и преследование нисколько не исправили иезуитов. В Риме и провинциях они продолжали составлять заговоры, возбуждать народ против изгнавших их государей и министров, строить им разного рода препятствия. Вследствие этого четыре правительства дома Бурбонов, царивших в Мадриде, в Париже, в Неаполе и в Парме, объединились и решили нанести последний удар ордену, убедив папу декретировать распущение ордена.
И вот именно во время этих-то, столь интересных для всего христианского мира переворотов мы и находим папу Климента XIV, этого мученика, заплатившего жизнью за свою смерть.
ПРОСЬБА И УГРОЗА
Климент, сидящий в своем скромном кресле, обитом зеленым сукном, самолично рассматривал объемистые кипы бумаг, разбросанные по большому рабочему столу. Эти бумаги были получены из всех стран света.
Папская дипломатия, сведенная к нулю, пока находилась в руках неспособных министров, тотчас же опять воскресла, как только сам глава церкви начал управлять делами.
Нунции, интернунции и другие представители папы, привыкнув к тому, что все их работы уничтожались ужасным влиянием общества иезуитов, и не находя ни поощрения, ни помощи, кончили тем, что пребывали в бездействии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
В столовой собрались кардинал, герцогиня, жена ван Бурена и двое слуг. Что же касается до эшевена, то он ушел на второй этаж под предлогом очень спешного дела.
Иезуит внимательно прислушивается к словам, которыми обмениваются изгнанники, и время от времени его мертвенно-бледное лицо освещается мрачной улыбкой. Он уже распростер свои когти над добычей и уже наслаждается, как дикий зверь, упивающийся кровью и живым мясом…
И занятый своей радостью старик не замечает того, что происходит над ним, он не слышит небольшого шума, производимого тяжелой ставней, терпеливо и аккуратно снимаемой кем-то с петель…
Вдруг слышится какой-то удар: ставня со страшным грохотом полетела вниз, ударила иезуита по голове, расплющила его и превратила в бесформенную массу окровавленного мяса и раздробленных костей…
Ужасный крик послышался за окном столовой, в которую в эту минуту входил бодрый и улыбающийся ван Бурен. Он схватил свечу и бросился из дома во главе своих.
Крик ужаса вырвался из груди всех присутствующих при виде страшно изуродованного тела.
— Да это сегодняшний нищий! — воскликнула жена ван Бурена. — Несчастный! Наша милостыня не принесла ему счастья!..
— Такой старик, и умер такой ужасной смертью! — воскликнула герцогиня тоном глубокого сожаления.
Но Каролюс ван Бурен приблизился к ней и сказал голосом, слышным только ей:
— Не жалейте его, герцогиня. Если бы этот несчастный остался жив, то нас окружали бы самые ужасные опасности.
— Как, дряхлый старик, которому оставалось уже так мало жить… оборванный незнакомец…
— Если бы у вас достало мужества порыться в этих ужасных останках, то вы бы нашли на пальце этого мертвеца маленькое серебряное колечко… кольцо генерала ордена.
Герцогиня в ужасе вскрикнула и быстро удалилась, точно этот мертвец мог еще причинить ей какое-нибудь страшнее несчастье.
Вот причина того, что кардинал Санта Северина, герцогиня Анна Борджиа и Карл Фаральдо умерли своей смертью, несмотря на то, что имели несчастье оскорбить иезуитов. Фаральдо достиг даже звания бургомистра и умер уже после того, как увидел своего старшего сына эшевеном, миллионером и восьмым сержантом в том полку, в котором сам Карл начал свою карьеру. Этот случай был столь замечателен и необыкновенен, что заслуживает быть отмеченным.
ЭПИЛОГ
ВЕЛИКИЙ МУЧЕНИК
Туман, начавший окутывать католическую церковь уже в XVI столетии, превратился в болотные миазмы. Ничто не могло жить в темной атмосфере, окружающей главу церкви.
Целая плеяда порочных пап окончательно расшатала великое учреждение, господствовавшее столько веков. Появились папы, растратившие церковные сокровища на женщин, подобных Олимпии Памфили, на негодяев внуков или сыновей, подобных Пиерлундати Фарнезе; были папы, употреблявшие оружие церкви и ее богатства, чтобы содержать целую толпу грязных людей и разные отвратительные учреждения или поддерживать преступления, не имеющие даже и того извинения, что это политические планы.
Мир, глаза которого были столь долго обращены на столицу католиков в то время, когда из нее исходили яркие лучи, цивилизации, смотрел потом с суеверным страхом на ужасное зрелище пережитых ею потрясений в XVI и XVII столетиях.
Когда Пий V зажигал на глазах исступленного Рима костры инквизиции, когда Варфоломеевская ночь орошала благородной кровью дома и улицы Парижа, когда ужас, переодетый в доминиканского монаха и с проницательными, хищными глазами, блестевшими из-под капюшона, предписывал католическое правоверие всем странам Европы, тогда можно было дрожать, но не смеяться. Страх уничтожал смешную сторону инквизиции, и эти последние остатки преследований средних веков были слишком ужасны, чтобы над ними можно было шутить.
Но погасла даже и эта последняя сила реакции, когда папы начали употреблять церковные сокровища и отлучения от церкви не для того уже, чтобы поддержать конвульсию умирающего фанатизма, но для созидания и увеличения владений своих незаконнорожденных детей, тогда авторитет церкви и римского первосвященника получил смертельный удар.
Иезуиты были не в состоянии помочь этому. Они были главными зиждителями этой перемены в папстве. Если священник перестал быть врачом духовным, чтобы сделаться полезным агентом в делах светских интересов, то это было делом рук иезуитов. Если церковный авторитет с каждым днем все больше и больше ослабевал, если насмешливые шутки неверующих все сильнее расшатывали фундамент католической церкви, то и кровная аристократия и денежная не существовали без влияния и вмешательства иезуитов; ни один богач не умирал без того, чтобы иезуит не запустил лапу в его завещание…
Поэтому-то сама власть великого ордена возрастала даже и тогда, когда обрушивались последние камни церкви. Католиков могло и не существовать; весь мир мог загореться пламенем реформации, что было до этого этим лицемерам? До тех пор, пока на земле будут существовать честолюбцы, лицемеры и трусы, до тех пор иезуиты не могут потерять власти над миром.
Но с некоторых пор в церкви, казалось, повеяло новой жизнью. При виде разрушения храмов, при виде новых идей, грозящих из любви к свободе уничтожить все старое, жестокая необходимость заставила избрать папой кардинала чрезвычайно умного и с твердым характером.
Этот кардинал принял после своего избрания имя, которое всегда будут благословлять, имя Климента XIV. Человек чрезвычайно добродетельный, строгий к себе и снисходительный к другим, он часто обнимал умственным взором испорченность и разрушение, господствовавшее в те дни в здании католической веры. Его политическому уму представлялось два пути, ведущих к восстановлению прежнего церковного величия.
Первый был тот, по которому шли Пий V и Григорий XIII; это было правление ужаса. Для этого надо было увеличить власть инквизиции посредством полного согласия с политическими властями, зажечь на всех площадях католического мира костры для сожжения еретиков; стать во главе репрессалий и, как Григорий XIII, выбить подобные медали с надписью: «Hugonotorum strage». Другой — был путь, указанный уже полтора века назад отцами Триентского собора, а именно, надо было, чтобы католическое духовенство смутило своих врагов, дав благородное доказательство того, что оно следует догматам своего учения, и показать пример всех добродетелей. Нужно было, чтобы мир признал превосходство римской религии не вследствие угнетения епископами или страха доминиканского палача, но строгостью нравов и геройскими подвигами веры.
Первый путь был невозможен по многим причинам, главная из которых заключалась в том, что коронованные лица отказались употреблять свою мирскую власть в помощь ужасной мести судей-монахов. Веяние свободы, называвшееся тогда философским духом, проникло во все двери, к крайнему ужасу консерваторов и всех тех, кто привык считать преступлением малейшую оценку раз существующих порядков.
Во Франции парламент, поддержанный министром Шуазелем, изгнал иезуитов, считая их опасными для спокойствия королевства и обвиняя их в преступных заговорах против жизни короля. Оппозиция партии ханжей ни к чему не послужила, так как король находился под влиянием госпожи Помпадур, женщины чрезвычайно умной, не желавшей ни за что на свете дозволить существование государства в государстве.
В Португалии маркиз де Помбаль, министр, превосходивший могуществом даже самого короля, готовился к принятию такой же меры.
А в Тоскане царствование Петра Леопольда дало целую серию умных и либеральных министров, заставивших почувствовать влияние новых идей даже и при дворах неаполитанском и испанском. При таких условиях было бы невозможно желать возобновления пыток и аутодафе времен Франциска I и Сикста V, допустив даже, что папа был человеком, готовым избрать путь насилия.
Напротив, Климент XIV, человек просвещенного ума и кроткого характера, составил совсем другие планы. Свет привык презирать испорченный и развратный римский двор, теперь он должен был снова научиться уважать и почитать добродетели и святость в лице нового преемника апостолов.
Курия и религиозные ордены почти уничтожили престиж церкви; он реформирует курию и с любовью, но строго, наложит руку на религиозные ордены, на эти паразитические растения церкви, и без малейшего сожаления уничтожает те из них, которые идут вразрез с требованиями времени. Самым страшным и ненавистным из всех орденов был орден иезуитов, составлявший уже в продолжение двух столетий непреодолимую преграду для всякой сколько-нибудь прогрессивной или либеральной реформы, зарождавшейся в католическом мире. Короли, признававшие власть иезуитов, становились рабами ордена; те же, которые отталкивали ее, были уверены, что рано или поздно, но кончат худо.
После Генриха IV, короля, столь любимого народом, ставшего во главе либерально-христианской Европы и убитого агентом ордена иезуитов Равальяком, не было ни одного государя, который, в случае отказа повиноваться требованиям ордена, не ждал бы с минуты на минуту, что ему поднесут стакан яда или покончат с ним ударом кинжала. И, тем не менее, в продолжение некоторого времени государи скрывали свое негодование на иезуитов.
Инсуррекционные движения в Германии, во Фландрии и, наконец, в Англии, где они стоили жизни Карлу I, заставляли государей придерживаться защитников ордена и молчать.
Видя, что пики швейцарских республиканцев обратили в бегство испытанные в бою австрийские каски и столь знаменитые своей храбростью полки герцога Савойского, видя, что республиканцы Кромвеля вышли победителями из всех сражений и бросили вызов всей монархической Европе, отрубив голову Карлу Стюарту, видя, что республиканские провинции Голландии и Фландрии так легко сбросили с себя испанское владычество и разбили таких сильных предводителей, как Спинолла, Веквесенс и дон Джиаванни Австрийский, государи Европы ужаснулись и постарались найти опору, которая бы их защитила против грозного восстания плебеев.
А кто же мог дать им такую могущественную опору, как не иезуиты? Кто мог сравниться с иезуитами в искусстве усыплять народы и покорять мятежные умы, отвлекая их от дел земных и обращая их к небу?
А поэтому государи продолжали грызть удила и действовать в интересах иезуитов.
Да, XVIII столетию, долженствовавшему составить столь важную эпоху в истории человечества, было предназначено увидеть весьма странные вещи.
Оставленная в покое философия, признанная модным времяпрепровождением, проникла в классы, наиболее заинтересованные появлением новых идей.
Народная волна должна была бы бороться в продолжение двух или более столетий, чтобы разрушить крепость, за стенами которой засели монархия, аристократия и духовенство; но короли, аристократы и духовенство сами способствовали разрушению защищаемых ими стен.
Нашлись государи, провозгласившие такие реформы, которые непременно должны были повести к разрушению их трона. Появились аристократы, сначала нападавшие на свое собственное сословие шутками и насмешками, а потом цвет французского дворянства должен был взяться за шпагу, чтобы сражаться в Америке против монархии и легитимизма.
Наконец нашлись епископы, нанесшие последний удар расшатанному зданию церкви, как презрением, выказываемым ими к религии, проповедниками которой они сами себя называли, так и развращенностью своих нравов. Бог предназначил к погибели сторонников древнего мира и ослепил их.
Логическим последствием этого факта была вошедшая между высшими лицами в моду борьба с иезуитами, вместо ведшейся ими прежде борьбы с мыслителями, философами и вообще со всей толпой людей обездоленных.
Происшедшие в государствах антиклерикальные реформы были встречены аристократией одобрительно.
Некоторое время спустя католические дворы изгнали от себя иезуитов, которые нашли убежище только при дворе Екатерины, русской императрицы, понявшей, какими несравненными помощниками могли быть для нее члены этого ордена.
Папские владения были наполнены этими изгнанниками. Папа принял их, как мог, находя, при своей бедности, возможность помогать им. К тому же достопочтенные отцы приезжали не с пустыми руками. Хотя глава их ордена в Париже и оказался несостоятельным на несколько миллионов, все же кассы их были достаточно полны, чтобы удовлетворять все их потребности. Из испанской Америки постоянно прибывали корабли, привозившие, под видом шоколада и индиго, просто золотые слитки.
Но вскоре стало известно, что изгнание и преследование нисколько не исправили иезуитов. В Риме и провинциях они продолжали составлять заговоры, возбуждать народ против изгнавших их государей и министров, строить им разного рода препятствия. Вследствие этого четыре правительства дома Бурбонов, царивших в Мадриде, в Париже, в Неаполе и в Парме, объединились и решили нанести последний удар ордену, убедив папу декретировать распущение ордена.
И вот именно во время этих-то, столь интересных для всего христианского мира переворотов мы и находим папу Климента XIV, этого мученика, заплатившего жизнью за свою смерть.
ПРОСЬБА И УГРОЗА
Климент, сидящий в своем скромном кресле, обитом зеленым сукном, самолично рассматривал объемистые кипы бумаг, разбросанные по большому рабочему столу. Эти бумаги были получены из всех стран света.
Папская дипломатия, сведенная к нулю, пока находилась в руках неспособных министров, тотчас же опять воскресла, как только сам глава церкви начал управлять делами.
Нунции, интернунции и другие представители папы, привыкнув к тому, что все их работы уничтожались ужасным влиянием общества иезуитов, и не находя ни поощрения, ни помощи, кончили тем, что пребывали в бездействии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38