— И с вашего позволения, сударыня, — прибавила Сара, — он был такой маленький.— Передать ей ребенка, сударыня? — спросила временная кормилица, слушавшая молча. — Он так беспокоится, бедняжка, и засунул себе в рот кулачок.Доктор Миддльтон кивнул головой и спустя несколько секунд мастер Джон Изи прильнул к Саре, точно пиявка.— Господь с ним, какой голодный! Вот, вот, постой же минуту, а то захлебнешься, бедняжка!Мистрисс Изи встала с постели и подошла к ребенку. Первым ее чувством была зависть, что на долю другой досталось удовольствие, от которого ей пришлось отказаться; следующим — восхищение при виде блаженного личика ребенка. Спустя несколько минут младенец спал крепким сном. Мистрисс Изи была довольна; материнское чувство одержало верх над всем остальным, и Сара формально водворилась в качестве кормилицы.С течением времени Джек Изи начал ползать и показывать свои ноги так откровенно, что ясно было, что он не всосал скромности с молоком Сары; равным образом, он, по-видимому, не приобрел от нее ни почтительности, ни благодушия, так как хватался за все, мучил котенка до полусмерти, царапал мать и таскал за волосы отца; тем не менее, и мать, и отец, и все домашние уверяли, что это самое милое и кроткое дитя во вселенной. Но если бы мы вздумали рассказывать все удивительные приключения детства Джека с момента его рождения до семилетнего возраста, хранившиеся в памяти Сары, которая осталась его нянькой после того, как он был отнят от груди, то они заняли бы, по крайней мере, три больших тома. Джек воспитывался так, как обыкновенно воспитывается единственный ребенок, то есть делал все, что ему было угодно. ГЛАВА IVв которой доктор предписывает ребенку школу в качестве лекарства против пореза пальца — Вы не думаете отдать мальчика школу? — спросил доктор Миддльтон, которого грум, прискакавший на взмыленной лошади, просил пожаловать немедленно Форест-Гилль — так называлось имение мистера Изи, где его встретили сообщением, что мистер Изи порезал себе палец. По суматохе, наполнявшей дом, можно было бы подумать, что он отрезал себе голову — мистер Изи в беспокойстве расхаживал взад и вперед, мистрисс Изи была почти в обмороке, и горничные сновали и суетились вокруг нее. Все были в волнении, исключая самого мастера Изи, который с повязанным тряпочкой пальцем и пятнами крови на передничке уплетал вишни, не обращая ни малейшего внимания на окружающую кутерьму.— Ну-с, в чем дело, молодой человек? — спросил доктор Миддльтон, войдя в комнату и обращаясь к Джеку, как самому разумному из всей компании.— О, доктор Миддльтон, — перебил мистер Изи, — он порезал себе руку; я уверен, что перерезал нерв, а в таком случае ему сведет челюсти…Доктор, не отвечая, осмотрел порезанный палец, а Джек Изи продолжал возиться с вишнями правой рукой.— Не найдется ли у вас в доме липкий пластырь, мадам? — спросил доктор после осмотра.— О да! Сбегай Мэри, сбегай Сара!Спустя несколько минут девушки вернулись — Сара с липким пластырем, а Мэри с ножницами.— Будьте покойны, мадам, — сказал д-р Миддльтон, наложив пластырь, — я ручаюсь, что дурных последствий не будет.— Не лучше ли отвести его наверх и уложить в постель? — спросила мистрисс Изи, вложив гинею в руку доктора.— Безусловной необходимости в этом нет, сударыня, — сказал д-р Миддльтон, — но во всяком случае и вреда не будет.— Пойдем, милый, ты слышишь, что говорит доктор Миддльтон.— Да, я слышу, — ответил Джек, — но я не хочу.— Милый Джонни, пойдем голубчик, пойдем родной.Джонни уплетал вишни и не отвечал.— Пойдемте, мастер Джонни, — сказала Сара.— Убирайся, Сара, — ответил Джонни, дав ей тумака.— О! Фи, мастер Джонни, — сказала Мэри.— Джонни, радость моя, — сказала мистрисс Изи, умоляющим тоном, — пойдем, ведь ты пойдешь?— Я пойду в сад и нарву еще вишен, — заявил мастер Джонни.— Хорошо, пойдем, радость моя, я отведу тебя в сад.Джонни вскочил и уцепился за руку матери.— Что за милое, доброе, послушное дитя! — воскликнула мистрисс Изи, — его можно вести на ниточке.«Да, рвать вишни», — подумал доктор Миддльтон.Мистрисс Изи, Джонни, Сара и Мэри ушли в сад, оставив доктора Миддльтона с мистером Изи, который ничего не сказал в течение этой сцены. Доктор Миддльтон был толковый, разумный человек, не желавший никому навязываться. Если он взял гинею за накладку липкого пластыря, то его совесть была спокойна на этот счет. Время было ему одинаково дорого, затратил ли он его с толком или попусту; бедняков же он лечил даром. Постоянно бывая в доме, он достаточно насмотрелся на мастера Джона Изи, и пришел к убеждению, что бойкий и смелый мальчик от природы не лишен хороших задатков, но может быть только испорчен домашним воспитанием, которое сводилось к безграничному баловству со стороны как отца, так и матери. Мистер Изи не был лишен здравых идей о вреде и ненужности телесных наказаний, о правах человека и т. п., но выводил из них нелепую систему воспитания, из которого устранялся всякий элемент обязательности, а все сводилось к безграничному потаканию всем капризам и прихотям ребенка. Поэтому общественное воспитание, при всех его недостатках, казалось доктору гораздо более полезным для мальчика, чем система домашнего баловства. Итак, когда хозяйка вышла из комнаты и не могла их слышать, он уселся на стул и предложил мистеру Изи вопрос, которым начинается эта глава.— Вы не думаете отдать мальчика в школу, мистер Изи?Мистер Изи положил ногу на ногу, а руками обнял колено, как всегда делал, когда готовился вступить в спор, и произнес речь о недостатках школьного воспитания.Доктор Миддльтон знал, с кем имеет дело, и терпеливо выслушал рацею.— Я согласен, — сказал он наконец, — что во всем, что вы говорите, много справедливого; но в школе он найдет дисциплину, товарищество, которое воспитает в нем чувство общественности, наконец, приобретет запас хотя бы элементарных, но точных знаний. Таким образом он будет лучше подготовлен к восприятию ваших наставлений.— Я сам научу его всему, — возразил мистер Изи, скрестив руки на груди с решительным видом.— Я не сомневаюсь в ваших способностях, мистер Изи; но, к несчастью, вы всегда будете встречать непреодолимое препятствие. Простите, я знаю, на что вы способны, и не сомневаюсь, что для мальчика было бы истинное счастье иметь такого наставника, но, говоря откровенно, вам так же хорошо известно, как и мне, что материнская нежность мистрисс Изи всегда будет преградой вашим намерениям. Он уже так избалован ею что не хочет ничего слушать; а раз это так, то что же вы с ним поделаете?— Я согласен, дорогой мой, что в этом пункте представляется известное затруднение, но материнская слабость будет исправлена отцовской строгостью.— Могу я спросить, как именно, мистер Изи? Так как мне это кажется невозможным.— Невозможным! Клянусь небом, я заставлю его повиноваться, или, — тут мистер Изи приостановился и закончил, — или потребую у него объяснения причин его неповиновения, доктор Миддльтон.Доктор Миддльтон подавил желание рассмеяться и возразил:— Я не сомневаюсь, что вы придумаете какую-нибудь систему, с помощью которой заставите его признать ваш авторитет, но что же последует дальше? Мальчик будет считать мать своей защитницей, а вас тираном. Он получит отвращение к вам и в силу этого отвращения будет относиться невнимательно и непочтительно к вашим наставлениям даже в тех случаях, когда они окажутся доступными его пониманию. Между тем, мне кажется, что это затруднение может быть обойдено. Я знаю одну весьма почтенную особу, пастора, имеющего школу, в которой розга не применяется; я напишу ему и расспрошу подробно; и тогда, если ваш мальчик будет избавлен от опасности, которой грозит ему чрезмерная снисходительность мистрисс Изи, он в несколько лет приготовится к восприятию ваших более важных поучений.— Пожалуй, — сказал мистер Изи после некоторого молчания, — ваши слова заслуживают внимания. Я согласен, что вследствие нелепой снисходительности мистрисс Изи мальчик отбился от рук и не захочет меня слушаться в настоящее время; и если ваш друг не применяет розги, то я серьезно подумаю, не поместить ли в школу моего сына Джона в видах получения элементарного образования.Доктор Миддльтон добился своего, польстив философу. Через день он явился с письмом от педагога, в котором применение розги с негодованием отвергалось, и мистер Изи за чайным столом объявил супруге о своих намерениях в отношенииих сына Джона.— В школу, мистер Изи? Как, отправить Джонни в школу? Такого ребенка в школу?— Конечно, душа моя, вы должны согласиться, что в девять лет пора уже учиться грамоте.— Но он уже почти умеет читать, мистер Изи; конечно, я сама могу его научить. Не правда ли, Сара?— Истинная правда, сударыня; он еще вчера говорил буквы.— О, мистер Изи, кто это надоумил вас? Джонни, голубчик, поди сюда — скажи мне, что такое буква А. Ты распевал ее в саду сегодня утром.— Я хочу сахару, — возразил Джонни, протягивая руку через стол к сахарнице, которой не мог достать.— Хорошо, радость моя, я тебе дам большой кусок, если ты скажешь мне, что такое буква А.— А — это ангел, у него есть крылышки, — сердито отвечал Джонни.— Вот, мистер Изи; и он может сказать всю азбуку, правда, Сара?— Может, может, голубчик — правда, можешь, Джонни?— Нет, — возразил Джонни.— Да, милый, конечно, можешь; ты ведь знаешь, что такое буква Б? Правда, знаешь?— Да, — отвечал Джонни.— Вот, мистер Изи, вы сами видите, сколько он знает, и какой он послушный мальчик. Ну, Джонни, голубчик, скажи же, что такое буква Б.— Не хочу, — возразил Джонни. — Яхочу сахару, — с этими словами Джонни, взобравшийся на стул, потянулся к сахарнице через стол.— Боже мой! Сара, стащите его со стола, а то он опрокинет кипяток!Сара схватила Джонни за ноги, но он перевернулся на спину и дал ей пинка в физиономию, когда она делала отчаянные усилия стащить его. Обратный толчок от этого пинка заставил его проехаться по гладкой поверхности стола и толкнуть головой чайник с кипятком, который опрокинулся в противоположную сторону, и, несмотря на быстрое движение мистера Изи, порядком ошпарил ему ноги, что заставило его вскочить с совсем не философским ругательством. Тем временем Сара и мистрисс Изи схватили Джонни и тянули его в разные стороны, причитая и охая. Боль от ожогов и равнодушие, проявляемое к особе мистера Изи, вывели последнего из себя. Он выхватил Джонни из рук женщин и, позабыв о правах человека, принялся угощать его шлепками без всякого милосердия. Сара вступилась было за своего питомца, но получила такого тумака, что не только искры посыпались из ее глаз, но и сама она растянулась на полу. Мистрисс Изи ударилась в истерику, Джонни ревел неистово, так что за четверть мили было слышно.Не знаю, сколько времени продолжал бы мистер Изи внедрять философию в мальчика, но внезапно дверь отворилась, и мистер Изи, все еще не выпускавший из рук Джонни, увидел доктора Миддльтона, остановившегося в немом изумлении. Он обещал прийти к чаю и поддержать, если нужно, аргументацию мистера Изи; но очевидно ему показалось, что в аргументации, к которой прибегал в эту минуту мистер Изи, его помощи не требуется. Как бы то ни было, при появлении доктора Миддльтона, Джонни был выпущен и с ревом покатился на пол, Сара оставалась там, где растянулась, мистрисс Изи билась на полу в истерике, чайник тоже валялся на полу, один лишь мистер Изи не только стоял, но и подпрыгивал от боли.Никогда еще появление врача не было так своевременно. Сначала мистер Изи не находил этого, но его ошпаренные ноги так болели, что он скоро переменил мнение.Прежде всего доктор Миддльтон подобрал мистрисс Изи и уложил ее на диване. Сара поднялась на ноги и увела из комнаты ревущего и лягающегося мастера Джона Изи, за что и получила с его стороны несколько здоровых щипков и укусов. Лакей, которого позвал доктор, подобрал чайник, так как больше ему нечего было делать. Мистер Изи, охая от боли, растянулся на диване, и доктор Миддльтон находился в большом затруднении, что ему предпринять. Он заметил, что мистер Изи нуждается в его помощи, тогда как мистрисс Изи может свободно обойтись без нее; но как оставить даму в истерике, наполовину серьезной, наполовину притворной? Наконец, доктор Миддльтон приказал лакею позвать всех горничных, которые и отвели мистрисс Изи наверх, после чего он мог подать помощь единственному пациенту, нуждавшемуся в ней. Пока доктор стаскивал чулки с ошпаренных ног мистера Изи, последний рассказал ему о том, что произошло, в коротких словах, прерываемых оханьем от боли. Лекарства доктора Миддльтона быстро облегчили телесные страдания мистера Изи; но сильнее обваренных ног его угнетала мысль, что доктор оказался свидетелем его вспышки и не философской аргументации над мягкими частями мастера Джона Изи. Доктор постарался пролить бальзам исцеления на эту рану.— Дорогой мой мистер Изи, мне весьма жаль, что с вами случилась такая неприятность, но вы обязаны ею безрассудной снисходительности мистрисс Изи к ребенку. Меня, однако, радует, что вы так серьезно относитесь к родительским обязанностям, и пытаетесь, как сами говорили мне, исправить материнскую слабость отцовской строгостью. (Доктор произнес эту похвалу тоном глубокой серьезности, хотя не без труда удержался от улыбки). Но видите ли, дорогой мой, избыток слабости и баловства с одной стороны неизбежно влечет за собой усиленные меры исправления с другой, имеющие характер вспышки, и справедливого, положим, но все же раздражения. Между тем, в школе мальчик найдет дисциплину, равную для всех, и исключающую возможность как баловства, так и расправы по мотивам личного раздражения. Во всяком случае, мне приятно видеть, что вы принимаете серьезные меры к устранению вредных последствий чрезмерной снисходительности матери.— Да, конечно, я не могу допустить порчи ребенка, — отвечал мистер Изи, довольный тем, что доктор помогает ему выпутаться из затруднения. — Но завтра он отправится в школу, я твердо решил это.— Он будет обязан этим мистрисс Изи, — ответил доктор.
1 2 3 4 5