Те беды и несправедливости, жертвой которых был я, не оправдания, а только могут служить некоторым извинением. Все они ничто в сравнении с тем преступлением, на какое я решился. Что значит счастье и благополучие одного человека в сравнении с несчастьем целого народа, с позором целой нации? Нет, Елена, поверь мне, я не мог бы быть счастлив, если бы не искупил смертью своего преступления, и если бы не ты, моя дорогая, моя неоцененная… если бы не он, наш мальчик, я бы с легким сердцем взошел на эшафот!
— Не думай обо мне, Эдуард! — воскликнула несчастная женщина, схватившись рукой за сердце. — Я чувствую, что мы скоро встретимся там, где нас ничто не разлучит, но наш мальчик, наш дорогой мальчик! Что станется с ним, когда нас с тобой не будет?
— Если Бог сохранит мне жизнь, — сказал Адамс, — Вилли никогда не будет без отца! — И крупные слезы ручьем покатились из глаз старика.
— Что с ним станется? — воскликнул, воодушевляясь, Питерс. — Он будет служить верой и правдой своему народу, своей родине и своему королю и смоет позор с памяти отца! Подойди ко мне, сын мой!.. Посвящаю тебя на служение родине! Будь ей верным сыном и ревностным слугой! Чти ее законы и ее короля!.. Понимаешь меня, Вилли? Обещаешь ли ты то, о чем я тебя прошу?
Мальчик опустил голову на плечо отца и, любовно прижавшись к нему, проговорил:
— Да, я обещаю… Но только скажи мне, что они сделают с тобой?
— Я должен буду умереть для блага моей родины, и если Господу будет угодно, сделай то же и ты, но только иным путем!
Ребенок задумался и затем молча отошел от отца и прижался к матери, которая даже не подняла головы.
— Вы, быть может захотите переговорить о чем-нибудь без посторонних? — сказал Адамс — так я возьму Вилли наверх: пускай подышит свежим воздухом, а потом я сам уложу его спать. Покойной ночи, хотя вряд ли вы проведете ее спокойно!..
Действительно, это была последняя ночь перед казнью Питерса. Как описать то, что было между Питерсом и его женой, горячо любимой и безумно любившей мужа, в эту страшную последнюю ночь? Такие моменты не поддаются описанию!
Адамс слышал, как Питерс посвятил своего мальчика королю и родной стране, слышал, как он завещал ему служить им верой и правдой, и у старика явилась мысль скрепить чем-нибудь это завещание. Широкая стрела со времен Эдуардов считалась в Англии как бы гербом короля (так как в те времена это было наиболее сильное оружие), с тех пор всякая вещь, составлявшая собственность короля, отмечалась такой стрелой, и всякий, у кого находился какой бы то ни было предмет с изображением этой стрелы, считался похитителем собственности короля.
Чем мог Адамс лучше закрепить желание Питерса, увековечить, так сказать, его завет, как не наложением этой печати собственности короля на ребенка? У моряков очень распространен обычай татуировки: редкий старый моряк не носит на своем теле, преимущественно на руке, часто от кисти и до плеча, всевозможных изображений, якорей, вензелей, змей, щитов, крестов и т. п. И Адамс убедил мальчика согласиться подвергнуть себя этой операции. Ребенок согласился, и старый матрос тут же, не теряя времени, изобразил у него на левом плече посредством наколов стрелу и затер ранки порохом, смешанным с чернилами, после чего забинтовал ему руку и уложил спать.
ГЛАВА IV
День народился ясный, хотя и холодный. Яркие лучи солнца прокрались и сквозь решетки карцера. Измученные и изнеможенные супруги забылись на мгновение тяжелым сном. Питерс пробудился первым и тихонько разбудил жену. Она подняла голову: яркий луч света ударил ей в глаза. С криком отчаяния она снова спрятала свое заплаканное лицо на груди мужа: бедняжка не могла поверить, что уже наступило роковое утро.
— Если ты любишь меня, Елена, не смущай меня, дорогая, в этот последний час! Мне надо еще многое сделать, и я нуждаюсь в твоей помощи и содействии, дорогая! — проговорил приговоренный. — Встань и подай мне перо и бумагу: я напишу отцу, надо позаботиться о нашем ребенке.
Едва держась на ногах, несчастная женщина встала и подала мужу требуемое, а затем, опустившись на пол подле него, как бы застыла в своей позе немого отчаяния и полной безнадежности.
«Дорогой отец, — писал между тем Питерс, — да, все еще дорогой, несмотря ни на что! Когда бы будешь читать эти строки, ты уже будешь бездетным: твой старший сын пал с честью на поле брани, а через несколько часов младший сын умрет позорной смертью на эшафоте. Но об этом будешь знать ты один, так как никто, кроме тебя, не знает, что несчастный Питерс, глава бунта на судне, — представитель славного имени, до сих пор ничем не запятнанного. Я охотно избавил бы тебя от горя, которое причинит тебе это известие, но на мне лежит долг по отношению к моему сыну. Я хочу, чтобы ты знал, что у тебя есть внук, чтобы твое состояние не перешло со временем в чужие руки каким-нибудь дальним родственникам, и чтобы мой сын впоследствии мог заявить о своих правах. Я мог бы сказать: „я прощаю тебя, отец“, но нет! Я скажу просто: „пусть прошлое будет забыто“, и ты, читая эти строки, подумай о печальной судьбе твоего когда-то счастливого и любимого сына и перенеси эту нежность и любовь на моего ребенка, — я посвятил его служению родине и королю, и если ты простишь меня и вздумаешь взять на свое попечение моего сына, то прошу тебя, не создавай для него другой карьеры: я дал торжественное обещание Творцу в том, что сын мой изгладит то, в чем сам я погрешил. Это последняя просьба умирающего!
Несчастная мать моего ребенка сидит теперь у моих ног, и я готов умолять тебя не оставить ее, поддержать и утешить, хоть знаю, что бедняжка недолго будет нуждаться в чьей-либо помощи или утешении. Однако все-таки облегчи ей последние дни ее земной жизни и не оставь сироту.
Да благословит тебя Бог, отец! Пусть Он воздаст тебе за то, что ты сделаешь для моего ребенка.
Твой несчастный Эдуард»
Едва только Питерс дописал это письмо, как в его камеру вошел Адамс с маленьким Вилли.
— Я пришел за последними распоряжениями, — сказал старик, — и затем, чтобы сказать вам, Питерс, что я сделал вчера с этим мальчиком. Вы посвятили его королю и родной стране. Смотрите, я навсегда закрепил это ваше желание: никто не может ошибиться в этом знаке! — И старик обнажил до плеча руку мальчика, на которой ясно выделялась стрела, немного воспаленная и припухшая, как всегда в первые дни после наколов. — Я не сказал вам об этом раньше, так как боялся, что Елена воспротивится этому, боясь причинить боль мальчугану, но он даже не пикнул. Я полагал, что это вам будет приятно, Питерс !
— Да, да! Большое вам спасибо, Адамс, — проговорил приговоренный, — вы не могли мне сделать большей радости! А теперь обещайте мне еще, что вы будете заботиться о моей бедной Елене!
— Я вас понимаю, Питерс, будьте спокойны, я за ней присмотрю. Капеллан тоже тут, и если вы желаете его видеть, то я его сейчас пошлю сюда!
— Да, Адамс, попросите его сюда: я буду рад побеседовать с ним!
Вошел священник. Питерс сказал ему, что примирился со своею совестью, с Богом и с людьми, но просил его благословения и утешения для жены. Но та не принимала никаких утешений: она упорно молчала в немом оцепенении. Заметив это, капеллан сказал: «помолимся!» и опустился на колени. Все присутствующие последовали его примеру, и полилась горячая молитва за приговоренного. После горячей молитвы священник снова принялся утешать Елену, а Питерс тем временем выбрился и переоделся в чистое праздничное платье в ожидании, когда его потребуют наверх.
Не успел он докончить, как явился главный заведующий арестантами и стал сбивать кандалы с ног приговоренного, чтобы вести его на казнь.
Теперь все было готово, и Питерс, прижав ребенка к своей груди, молча простился с ним. Сердце его сжималось от боли при виде жены, которая все еще находилась в каком-то отупении, близком к бессознательному состоянию. Собрав свои последние силы, Питерс отказал себе в последней горькой радости — проститься с ней и пошел наверх в сопровождении духовника, который осторожно передал бесчувственную женщину на руки Адамсу, чтобы идти за осужденным.
Капитан А. прочел Питерсу его смертный приговор. Питерс выслушал его с полным спокойствием и затем просил разрешения сказать несколько слов экипажу. Капитан поспешил отказать, но по просьбе офицеров и капеллана разрешение было дано. Поклонившись капитану, а затем офицерам, приговоренный обратился к своим сотоварищам:
— Товарищи, у многих из вас есть семья и дети: у тех же, у кого нет, вероятно, будут! Если вы, окончив службу или будучи в отпуску, станете рассказывать об этом печальном бунте, то не забудьте добавить, что окончился он позорной казнью главарей и зачинщиков, и что один из них в присутствии всех вас признал приговор справедливым и казнь свою вполне заслуженной и приносил самую искреннюю благодарность Его Величеству за милостивое помилование остальных, вовлеченных в это печальное возмущение. Научите своих детей оставаться всегда верными своему долгу и укажите им на мой печальный пример!
В этот момент маленький Вилли выбежал на палубу и, проложив себе путь между ног стоявших в строю солдат, кинулся к отцу, ухватился за него и молча вопросительно глядел ему в глаза. Питерс пытался было продолжать свою речь, но голос его порвался, и слезы душили его. С минуту он боролся против охватившего его волнения, затем, будучи не в силах совладать со своим чувством, только махнул рукой и, склонившись к ребенку, залился слезами.
Вся эта сцена производила потрясающее впечатление: все до одного плакали, матросы и солдаты, офицеры, и даже капитан А. был растроган. Первым прервал молчание маленький Вилли.
— Папа, куда ты собрался? Куда ты идешь? Зачем на тебе этот колпак?
— Я отхожу ко сну, дитя! Господь да сохранит тебя, и пусть благословение Его будет над тобой! — проговорил Питерс, совершенно овладев собой и, подняв ребенка, крепко поцеловал его долгим прощальным поцелуем и затем снова поставил его на землю. — Я готов, сэр! — продолжал он. — Капитан А., я вас прощаю, так как надеюсь, что Бог простит меня! Г. лейтенант, — обратился он к старшему офицеру, — возьмите этого ребенка и не пускайте его на бак: не забывайте, что он — «королевская собственность»!
С этими словами Питерс твердыми шагами направился к виселице, приготовленной на носовой части судна. Капеллан последовал за ним машинально, едва сознавая, что происходит вокруг него. Накинули петлю, раздался оглушительный выстрел орудия, — и в одну минуту все было кончено.
Но как ни был оглушителен раскат выстрела, душу раздирающий женский крик покрыл его на одно мгновение, и сердце каждого невольно содрогнулось при этом звуке. То был почти нечеловеческий крик, и вместе с ним отлетела в вечность душа бедной, исстрадавшейся женщины. Елена не пережила мужа: в тот же вечер тела обоих были зарыты в одну общую могилу.
ГЛАВА V
Адмирал де Курси, к которому было адресовано предсмертное письмо Эдуарда Питерса, был прямым потомком древнего аристократического рода и владельцем богатых поместий, благодаря чему имел большие связи в высших слоях общества и государственной иерархии. Отца своего он лишился в раннем детстве, оставшись на попечении слабой, безумно любящей его матери, никогда ни в чем не перечившей его капризам и желаниям, единственным наследником очень крупного состояния. При таких условиях даже и хорошие дети часто становятся дурными, себялюбивыми эгоистами, но молодой де Курси не был хорошим ребенком даже и в самом раннем детстве, а потому все его дурные задатки только получили более полное развитие с годами. В ту пору, когда на должности командиров судов часто назначались юные мальчики, вовсе не знакомые с морским делом, которое всецело лежало в таких случаях на старшем офицере, командир являлся только показной фигурой, к сожалению, наделенной почти безграничною властью, дававшей полный простор иногда совершенно дикому произволу. Получив, благодаря протекции влиятельной родни, командование одним из лучших фрегатов, молодой де Курси стал таким же жестоким тираном на своем судне, как и у себя в доме, где он вогнал в гроб свою нежно любящую мать. Его капризный необузданный и жестокий нрав сделали его ненавистным для всех окружающих, его судно было прозвано «Плавучим Адом» среди моряков.
Так как ни один офицер не соглашался служить с таким командиром, а матросы дезертировали целыми десятками, и один из лучших фрегатов почти постоянно стоял в гавани, то правительство, наконец, решило, ввиду безусловной необходимости, распустить всю команду судна и передать командование им другому офицеру, а лейтенант де Курси, теперь уже капитан де Курси, принужден был поселиться в Лондоне и жить на свои собственные средства, так как, несмотря на сильные связи и протекции, в правительственных сферах не находилось такого поста, который можно было бы доверить человеку с его необузданным и самовластным характером и с его чрезмерной жестокостью.
Вскоре, одержимый новым пороком, чрезвычайной скупостью, капитан де Курси покинул лондонский свет и поселился в своих поместьях, став ненавистным тираном и чудовищем для всех окружающих. Несмотря на его громадное состояние и громкое имя, не находилось даже девушек или матушек взрослых дочерей, которые отнеслись бы к нему с благосклонностью. Живя в совершенном одиночестве и тираня только своих слуг и находящихся в зависимости от него людей, де Курси не находил себе удовлетворения и ежегодно ездил куда-нибудь на воды — повидать новых, не знакомых ему людей.
Обладая очень привлекательной наружностью и изысканными манерами, он мог нравиться с первого взгляда, и на одном из морских купаний, встретившись с прелестной девушкой, которой он очень пленился, он успел пленить и ее: предложение его было принято, и свадьба состоялась. Но вскоре молодая мученица стала проклинать тот день, когда она стала женою де Курси, и после нескольких лет страшно несчастного брака, подарив мужа двумя сыновьями, умерла преждевременной смертью.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4