Никто, кроме меня, не был удивлен. А я ругала себя за то, что обращала слишком много внимания на брата и сестру. Теперь, оказалось, я недооценивала Фанни.
Урсула поднялась, и шелковое платье цвета сливы мягко обвилось вокруг ее фигуры.
— Мы пойдем в музыкальный зал, — предложила она. — Там у нас рояль.
— Там мама любила петь, — дополнила Фанни. — Хотя обычно для папы и меня.
— Так как вам ее очень не хватает, то это хорошо, что вы приносите такую большую жертву ради своих? друзей, — высказала миссис Мэдкрофт свое мнение. — Навряд ли я смогла бы быть такой милосердной.
При этих словах она с надеждой посмотрела в лицо Фанни. Но если Фанни и хотела изменить свое решение, она все же великолепно скрыла свои намерения.
Мои мысли прервал своим неожиданным появлением мистер Ллевелин. Он вдруг вырос передо мной, сразу закрыв всех присутствующих и весь Эбби Хаус.
— Можно мне вас сопровождать, мисс Кевери? — спросил он и, не ожидая ответа, обвил мою руку вокруг своей.
Я удивленно посмотрела вверх и встретила обезоруживающую улыбку Эдмонда. Ее воздействие на меня оказалось тем неотразимее, что она была совершенно неожиданной. Я постаралась восстановить дыхание и сказала себе, что свет от его лица не что иное, как эффект от освещения, а не отсвет чувств, предназначенных только мне.
Пока я пыталась прийти в себя, он быстро предложил Урсуле свою другую руку. Этот его поступок убедил меня в том, что он хотел, скорее, избежать Салли, нежели видеть меня в своем обществе. Тем не менее, это не уменьшало мои впечатления от его близости. Я чувствовала, что мои щеки пылали, этот жар охватил меня всю.
Чтобы попасть в музыкальный зал, нам пришлось пройти через холл и гостиную. Эта прогулка показалась мне бесконечно долгой и приятной. Хотя за всю дорогу не было сказано ни слова и каждое движение было на виду у всех собравшихся, я все же не шла, я танцевала. В объятьях крепких рук, под музыку, написанную специально для нас. Я творила молитву про себя, прося Господа о том, чтобы события, произошедшие на поляне, повторились теперь. Разница в ощущениях, конечно, была. Она состояла в том, что теперь все мельчайшие переживания и мысли принадлежали мне и только мне.
Когда мы пришли в музыкальный зал, я с трудом подавила изумление. Помещение оказалось длинным и узким, с возвышением в конце. Черный лакированный рояль стоял на помосте. В глаза бросался задник красного бархата с золотой бахромой. Со сводчатого потолка свисала двухъярусная люстра с хрустальными подвесками.
Несмотря на обилие теплых тонов, зал оказался удивительно холодным. Даже очень холодным. Я безуспешно пыталась подавить возникшую дрожь. Мистер Ллевелин почувствовал мое состояние и повернулся, вопросительно глядя на меня. Я догадалась, что он не находил причину для такой дрожи.
Фанни выручила меня, избавив от необходимости давать какие-то пояснения.
— Мой отец переделал комнату, чтобы сделать маме приятное, — сказала она. — Мама любила петь здесь для своих гостей.
— Ничто, кроме собственного театра, не могло доставить ей удовольствие, — пробормотала Урсула. — Мне нужно было давно переделать этот зал.
— Могла бы подождать, пока мы с Кенетом поженимся, — весело сказала Фанни.
Рука мистера Ллевелина напряглась под моей рукой. Мне хотелось знать, чем было вызвано это напряжение? Хотел ли он предупредить Урсулу от проявления гнева, вели же это был его собственный гнев, которым он посчитал себя обязанным овладеть? Сама я почувствовала минутное раздражение, вызванное словами Фанни. Напрасно она огорчала брата. Потом я подумала, что это чувство не могло появиться у меня сутки назад.
— Вообще-то, этот зал оборудован рядами мест для сидения, — поведала Фанни, очевидно для того, чтобы пощекотать наше самолюбие. — Но сейчас мы храним их на чердаке. Может быть, когда-нибудь они понадобятся. А для небольших компаний достаточно этого».
Она указала на стулья, расставленные в форме подковы, и диваны, стоявшие возле стен. Предоставив нам возможность сесть, где пожелаем, она потащила доктора Родеса к стулу около возвышения.
— Я буду петь только для тебя, — громко прошептала она ему на ухо.
Ее слова разнеслись по всему залу. То ли здесь акустика такая, то ли Фанни нарочно сделала так, чтобы разозлить Урсулу. Мне было трудно судить, это могли знать только сестры.
Допустив однажды ошибку в предположениях, я не хотела повторять ошибку.
— Где бы вы хотели сесть, мисс Кевери? — спросил мистер Лдевелин таким тоном, будто предлагал мне нечто гораздо большее.
Я взглянула на него в надежде обнаружить ту самую улыбку на его лице. Улыбку, которая не имела ничего общего с отблесками камина или просто вежливостью.
— Все равно где, — сказала я смущенно.
Это смущение помешало мне принять быстрое решение, но моей заминки никто, кроме меня, кажется, не заметил.
Вдоль одной стены были установлены два камина, и в обоих горел огонь. Помня о моей дрожи, мистер Ллевелин провел меня к дивану, стоявшему рядом с одним из каминов. Его заботливость оказалась для меня еще одним сюрпризом. Но тепло от каминов, мне показалось, не распространялось дальше очага. Воздух в комнате оставался все таким же сырым и холодным. По крайней мере, в моих ощущениях.
Несколько минут спустя до меня дошло, почему горели камины в помещении, которым редко пользовались. Ведь решение устроить музыкальный вечер было принято считанные минуты назад.
Но так ли?
Если бы зал совершенно не готовили для концерта, он встретил бы нас еще большим холодом. Значит, кто-то надеялся, может быть, даже хотел, чтобы сеанс сегодня вечером не проводился. Но кто? Урсула или Эдмонд? Эдмонд боялся повторения сеансов, а Урсула предана ему.
А мог кто-нибудь из них совершить преступление? Я снова задрожала. На этот раз не от холода, это мне было совершенно ясно.
— Вы хотите, чтобы я велел служанке принести вам вашу шаль? — спросил мистер Ллевелин.
Я поблагодарила его и отказалась. Для того, чтобы разогнать холод, который я ощущала, теплой шали явно недостаточно.
— Я надеюсь, вы не простудитесь? — спросил Эдмонд.
— Благодарю за внимание, — ответила я.
Салли наблюдала за нашей беседой с возвышения. И еще до того, как я закончила, ее пальцы легли на клавиши, и она начала играть. Начала неожиданно и резко. Фанни посмотрела на нее выразительно, и Салли пришлось остановиться. Но ее игра прервала наш разговор с Эдмондом.
Подождав, пока Фанни приготовилась, Салли возобновила игру. Теперь у нее все пошло, как всегда, замечательно. Фанни стояла в центре возвышения, а Салли мило склонилась над клавишами, и ее пухленькие ручки двигались с грациозностью танцовщицы. Я не ожидала, что она сможет выступить лучше, чем вчера. Но, имея в этот раз «настоящую публику», обе леди, кажется, превзошли сами себя.
Концерт длился уже четверть часа, а я так и не смогла забыться в музыке. В зале стало заметно теплее, но сырость и стужа ощущались почему-то еще сильнее. Мои ноги онемели от стужи, а руки покрылись гусиной кожей. Боковым зрением я заметила, как Урсула быстро потирала руки, чтобы согреть их, а Эглантина удивленно хмурилась, глядя на нее.
После окончания очередной песни Фанни повернулась к Салли.
— Сыграй «Зеленые листья», — попросила она подругу.
— Только не эту, — запротестовала Урсула.
— Почему бы и нет? — возмутилась Фанни. — Она была одной из маминых любимых песен. Мама постоянно пела ее.
— Ты сама ответила на свой вопрос, — сказал ей Винни. — Надеюсь мы проведем этот вечер без присутствия твоей матери.
— Но это же только песня, — стояла на своем Фанни. — И я ее тоже люблю.
Она кивнула Салли. Та заколебалась и посмотрела на мистера Ллевелина. Малейший его намек означал бы для нее решение вопроса. Но Эдмонд как раз был занят мной. Видя, что я все еще дрожу, он повернулся ко мне, чтобы спросить еще раз, не принести ли слуге мою шаль? Раздосадованная невниманием со стороны мистера Ллевелина, Салли решительно опустила руки на клавиши. Первые аккорды заказанной песни поплыли по залу.
На половине первой строки к голосу Фанни вдруг присоединился другой голос, более глубокий, грудной. Он подхватил песню, и она зазвучала еще сильнее и проникновеннее. Я удивленно посмотрела на Урсулу. Непонятно, почему она присоединилась к сестре и стала петь песню, которую упорно не хотела слушать? Но Урсула прямо сидела на стуле с безразличными глазами. Понятно, никакого отношения к пению она не имела.
Не нужно было оглядываться, чтобы понять, что этот новый голос не принадлежал ни Эглантине, ни миссис Мэдкрофт. Тогда кому же?
Между тем, Фанни уже закончила петь, клавиши издавали последние ноты. Но призрачная певица не пропустила ни одной ноты, и песня эхом разносилась около нас, ловя нас в свои силки и дразня нас.
И никто не смел, точнее, не был в состоянии пошевелиться.
Вот отзвучала последняя нота, и в зале наступила хрупкая тишина. Затем где-то в пустоте раздался смех женщины. Он звучал как-то странно, напоминая каскады водопада, где вода, прорываясь сквозь узкие расселины в скалах, падала на нижние выступы и дробилась о них. Но это был не тот беззаботных смех, который мы с Чантрой слышали когда-то на лестнице. Это был смех-атака. В нем явно ощущалась агрессивность, которая стремилась реализовать себя в действии.
И, как ни удивительно, мишенью этой агрессии оказался доктор Родес.
Смех зазвучал совсем близко от него то с одной, то с другой стороны, осыпая его волнами звуков. Для всех нас это было пугающее зрелище, но доктор Родес находился, казалось, в состоянии, близком к обмороку. Он так трясся и крутился, словно у него внезапно раскрылась гноящаяся рана. Когда мы посмотрели на него, его лицо стало необычайно белым. Он метался из стороны в сторону, пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки своего мучителя. Но их не было.
Однако отсутствие зримого атакующего не уменьшило интенсивности атак. Они, кстати, уже дали заметные результаты. Да, мы заметили: на шее доктора Родеса появилась краснота. Она стремительно распространялась вверх по шее и выползла на лицо. Не успели мы и глазом моргнуть, как доктор Родес весь стал таким же красным, как бархат задника.
Конечно, это могло быть от смущения. Но это могло быть и результатом действия какой-то странной силы. Но самое удивительное заключалось в том, что доктор Родес вдруг резко помолодел. Казалось, годы ушли от него. Его красивые усы куда-то исчезли, и от них остался только след в виде пушка. Морщинки в уголках глаз совеем пропали, и кожа на лице стала совершенно гладкой. Он выглядел молодым человеком, которому едва минуло восемнадцать. Этот молодой человек почувствовал себя сильно сконфуженным.
А смех Лили становился все громче и жестче. Теперь он был наполнен чувственностью и презрением. Объект этого презрения не кто иной, как молодой человек, который ухаживал за ее падчерицей Урсулой во время предсмертных страданий Лили. Теперь он опустил глаза и не мог заставить себя посмотреть на кого-либо из нас. Между тем, тон смеха вновь изменился, сейчас в нем явно проступало сердитое разочарование. Это напомнило мне случай, когда я, прогуливаясь в парке, наблюдала за скромным мужчиной, пытавшемся запустить змея для сына.
Мальчик был высокомерный и избалованным. Отец изо всех сил старался умиротворить его. Вот ветер, наконец, подхватил змея и понес ввысь. Но внезапно направление ветра изменилось. Змей заметался из стороны в сторону и рухнул на деревья. В мгновение ока он превратился в кусочки ткани и поломанные палочки. Отец был очень огорчен случившимся. А мальчик вдруг стал громко смеяться над ним.
Лили смеялась громко и злорадно, как смеялся тогда тот мальчик. Это был смех злорадствующего забияки над своей незадачливой жертвой.
Я посмотрела на доктора Родеса. Ну, что он мог сделать Лили Ллевелин, чтобы привести ее в такую ярость? Эй что она сердилась на этого мягкого и слегка нервозного поклонника ее падчерицы Урсулы? На милого Кенета Родеса, который терялся в женском обществе. Я могла представить его, пытающимся сделать ей вежливый комплимент и каким-то образом обидевшим неумело сказанной фразой. Можно было представить его пролившим напиток и тем самым испортившим ее платье. Конечно, банальные случаи, но Лили, известно, была женщиной эмоциональной и темпераментной, от нее всего можно ожидать.
Но причиной теперешних страданий доктора Родеса был не промах в светских манерах. Получалось, что связь между Кенетом и Лили была более тесной.
Я неприметно осмотрела сидящих в зале и заметила поджатые губы Урсулы и яркий румянец на ее щеках. Мой ум помимо моего желания объединил дискомфорт, который ощущали сейчас доктор Родес и Урсула, в виде предположения выдал немыслимую вещь. Нечто такое, что не может быть принято леди и благовоспитанным джентльменом.
И, тем не менее, это нелепое предположение перерастало в моем сознании в убежденность. А эта убежденность наглядно подкреплялась и усиливалась личностью Лили, которая, казалось, еще не закончила своей игры.
Неожиданно у меня, сидящей с открытыми глазами, возник зрительный образ, в реальности которого я не сомневалась. Вот женская спальня, и на кровати в неуклюжих позах две обнаженные фигуры. Неужели? Так и есть. Это Лили Ллевелин и Кенет Родес. Она соблазнила поклонника своей падчерицы. А он, неопытный и ужасно застенчивый с женщинами, он не оправдал ее надежд.
Возможно, Урсула знала эту правду. Ей могла сказать сама Лили, и Урсула не смогла простить своему поклоннику его предательство. Вот почему она не давала ответа на его предложение. И он, потеряв терпение, ушел к Фанни.
Был ли это тот самый секрет, который Фанни грозилась выдать в гостиной? Как она могла узнать о тайной связи между Лили и Ренетом? Только в одном случае. Если бесстыжая Лили поведала маленькой дочери подробности своей супружеской измены.
Я посмотрела на шокированные лица остальных, сидящих по обе стороны у меня. И увидела, что они изумлены не меньше меня. Мне стало ясно, что те, кто еще не знал эту историю, пришли к такому же заключению, как и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55