Завернулась в него и огляделась снова.
Никого. Ни души. Море играет брошенным купальником, и с каждой минутой становится все светлее. В парке поют соловьи.
Подобрав купальник, сарафан и босоножки, Сашка проковыляла к синей кабинке для переодевания. Растерлась полотенцем – и неожиданно обрадовалась. Расправила плечи. Кожа горела, наливаясь изнутри, как шкурка спелого яблока. Уже без спешки Сашка оделась, обулась, нащупала ключи в кармане сарафана. Выкрутила купальник, вышла из кабинки и почти сразу согнулась пополам от рвотного спазма.
Упала на четвереньки, и ее вытошнило на гальку. Выплеснулась вода, и вместе с ней – желтоватые кругляшки. Звякнули о камень. Сашка откашлялась, продышалась. Рвота ушла так же неожиданно, как началась. На гальке лежали три тусклые золотые денежки.


* * *
Дома, запершись в ванной, она рассмотрела монеты. Три одинаковых кругляша, на одной стороне незнакомый знак, состоящий из округлых переплетающихся линий. Не то лицо. Не то корона. Не то цветок; чем дольше Сашка смотрела – тем объемнее казался значок, будто выступал, приподнимался над плоскостью монеты.
Она протерла глаза. На реверсе имелся гладкий овал – не то «О», не то ноль. Пробы, разумеется, не было, а Сашка не была особенным знатоком драгоценных металлов, но в том, что монеты золотые, почему-то сомнений не возникало.
По Улице, Ведущей к Морю, шли первые прохожие. Было около шести утра. Сашка легла на раскладушку, укрылась с головой одеялом и, зажав монеты в руке, снова задумалась.
Немного саднило горло. Тошноты больше не было. Можно, конечно, допустить, что Сашку вывернуло от вчерашней пахлавы, а монеты просто лежали на гальке. А человек в темных очках – маньяк, сложным и странным образом добывающий возможность посмотреть на голую девушку. В полутьме. Рано утром.
Она плотно зажмурила воспаленные глаза. Нет. Нельзя допустить. Сашку вынесло, вымыло из привычного мира в нереальный. Если верить книжкам, это случается с людьми, и даже не очень редко.
Или это все-таки сон?
Она заснула неожиданно для себя. И когда проснулась – было обыкновенное позднее утро двадцать пятого июля. Мама явилась с кухни, вытирая руки полотенцем, поглядела на Сашку с беспокойством:
– Ты что, ходила куда-то?!
– Купалась.
– С ума сошла?
– Почему? – возразила Сашка хрипло. – Знаешь, как здорово. На рассвете. Никого нет…
– Это опасно, – сказала мама. – И почему ты меня не предупредила?
Сашка пожала плечами под одеялом.
– Нам надо идти, – сказала мама. – Уже почти девять. Пошли скорее на пляж.
Сашка прерывисто вздохнула.
– Ма… а можно, я… полежу пока? Я плохо спала, вообще-то.
– Ты не заболела? – мама привычно положила ладонь на Сашкин лоб. – Нет, температуры нет… Доиграешься с этими ночными купаниями, весь отдых будет испорчен.
Сашка не ответила. Сжала в кулаке монеты, так что они впились в ладонь.
– Я там яйца сварила, – сказала мама озабоченно. – Возьми майонез в холодильнике… Эти красавцы, соседи, полбаночки нашего майонеза уже схрупали, ну ладно, на здоровье, как говорится.
Она продолжала вытирать полотенцем сухие руки.
– Я договорилась на пляже встретиться с Валентином, неудобно, знаешь, не появиться, я вчера обещала, что мы придем…
Сашка вспомнила вчерашний день. Валентином звали маминого собеседника, светловолосого и белокожего, который так живо наблюдал за далеким парадом дельфинов. Помнится, мама представила ее своему новому знакомому: «Это – Александра». Какая-то особенная значительность была в мамином голосе, но Сашка тогда не обратила внимания. Темный человек поднялся со скамейки и ушел, оставив поручение – и страх. Сашке было холодно посреди теплого, даже душного вечера. Сладко пахли цветы на клумбе… У Валентина был приятный одеколон, тонкий и терпкий. Сашка помнила запах, но не помнила лица.
– Ну иди, – Сашка подтянула одеяло. – Я немного поваляюсь… и тоже к вам приду.
– Будем на прежнем месте, – быстро сказала мама. – Яйца на столе… Ну, я пошла.
И, подхватив уже собранную сумку, поспешила к двери. На пороге обернулась:
– Будешь идти, купальник не забудь! Он на балконе сохнет…
И вышла.


* * *
Когда Сашка проснулась во второй раз, железный будильник показывал половину двенадцатого. На пляже в это время жара, толпа, и море кипит от купающихся тел, будто суп с клецками. Поздно идти на море… или рано. Как посмотреть. Вот часика в четыре…
Она поразилась таким простым, таким будничным мыслям. Поднесла к глазам ладонь с монетами. Пока она спала, ладонь не разжималась – кругляши отпечатались на влажной коже. Сашка осторожно переложила их из правой руки в левую.
Что с ними делать? Сохранить, выбросить?
Звонок в дверь заставил ее дернуться. Одна монета соскользнула с ладони и укатилась под раскладушку. Нервничая, Сашка нащупала ее на пыльном ковре, набросила мамин ситцевый халат, вышла в темную прихожую.
– Кто там?
Теоретически это могла быть мама. Или, к примеру, почтальон. Или…
– Это я. Открывайте.
Сашка отпрянула.
Во всей квартире пусто – соседи на пляже. Дверь заперта… тонкая дверь из прессованных опилок, обитых дерматином.
Монеты прилипли к мокрой ладони. Удерживая их в кулаке, Сашка одной рукой отперла дверь – получилось не сразу.
– Добренький денечек, – человек в непроницаемых очках шагнул через порог. – Я ненадолго. Идемте на кухню.
И прошел по коридору сам, первый, будто много раз бывал в этой квартире, будто был ее хозяином. Впрочем, дом-то типовой, типовее некуда…
Сашка пошла за ним, как привязанная.
– Сядьте, – человек выставил табурет на середину кухни. Сашка села – у нее подкосились ноги. Темный человек уселся напротив:
– Монеты?
Сашка разжала кулак. Три золотых кругляшка лежали на красной ладони – влажные, в капельках пота.
– Очень хорошо. Оставьте себе. Сохраните, пожалуйста, все до одной. Все, которые будут. Не надо мучиться с купальником – входить в воду нужно голышом, не страшно, никто не смотрит. Продолжаем купаться без пропусков и опозданий. Завтра. Послезавтра. Через два дня.
– Я второго числа уезжаю, – сказала Сашка и сама поразилась, как тонко и жалобно прозвучал ее голос. – Я… у меня билеты на поезд. Я ведь не здесь живу, я…
Она была совершенно уверена, что темный гость велит ей поселиться в поселке на веки вечные и входить в воду в четыре утра и в январе, и в феврале, и до самой старости.
– Я же сказал, что не потребую ничего невозможного, – он медленно растянул губы, и Сашка с удивлением поняла, что он усмехается. – Второго числа на рассвете искупаетесь. А после завтрака уедете.
– Можно?!
– Можно, – человек поднялся. – Не проспите.
И зашагал к двери.
– А зачем это вам надо? – шепотом спросила Сашка.
Но ответа не услышала.


* * *
– Ты куда? – мама приподнялась на локте.
– Купаться.
– С ума сошла? А ну ложись сейчас же!
Сашка перевела дыхание:
– Ма, мне очень нужно. Я закаляю волю.
– Чего?
– Ну, закаляю волю. Тренирую. По утрам… Прости, я опаздываю.
Задыхаясь, она выбежала на пляж. Нервно оглянулась – ни души, даже окна пансионата не светятся. Сбросила сарафан, комкая, стянула белье, кинулась в воду и поплыла кролем, будто пытаясь вырваться из собственной кожи.
Не хватало дыхания. Сашка перешла на «пляжный брасс», сильно загребая ногами, высоко подняв подбородок.
Плыть было приятно. Раньше она никогда не купалась голышом и не предполагала, что это так здорово. Холодная вода покалывала иголочками, согревала и согревалась. Сашка двумя руками ухватилась за буек и замерла, покачиваясь, невидимая с берега.
А может быть, обратно не возвращаться? Рвануть дальше, через все море, в Турцию…
Она перевернулась на спину и, лениво взмахивая руками, поплыла к берегу. Редкие утренние звезды растворялись медленно, как крупицы сахара в холодной воде.
Сашка растерлась полотенцем и оделась в кабинке. Вышла, прислушалась к себе – ничего не происходило. Она зашагала к выходу из пляжа; ее скрутило напротив сарайчика с лежаками, запертого на висячий замок. Закашлявшись и схватившись за горло, Сашка извергла из себя четыре золотых монеты.


* * *
На третье утро купаний ее вырвало уже в квартире, в ванной. Монеты звякнули о чугун. Сашка трясущимися руками собрала их, рассмотрела – точно такие же, с округлым «объемным» значком. Достоинством в ноль копеек… Она криво улыбнулась своему отражению в зеркале. Спрятала монеты в карман халата. Умылась и вышла.
Мама накручивала волосы на бигуди. Смысла в этом не было: все равно в воде завивка разойдется, но теперь мама тратила кучу времени на бигуди, на макияж, на выглаживание юбок и теннисок.
– Ты не против, если мы с Валентином завтра вечером завеемся в кафе? Вдвоем?
Мама задавала вопрос, старательно отводя глаза.
– Ты можешь сходить в кино… Что там идет, в кинотеатре на набережной?
– Не знаю, – Сашка перебирала монеты в кармане. – Идите. Я дома почитаю.
– Вот как быть с ключами? – Сашкина покладистость явно обрадовала маму, у нее будто гора с плеч свалилась. – Если я вернусь поздно… Не хотелось бы тебя будить… Но если забирать ключи – вдруг ты захочешь прогуляться?
– Бери ключи. Я почитаю, – повторила Сашка.
– Но свежий воздух…
– Я сяду на балконе. Возьму настольную лампу.
– Хоть завтра, может быть, ты захочешь на дискотеку?
– Нет.
Днем Валентин повел их обедать в ресторан. Был он приличный дядька, остроумный, обаятельный; Сашка смотрела, как радуется мама, и мысленно считала дни: сегодня двадцать седьмое. Осталось пять дней… Вернее, четыре, на пятый мы уезжаем. И все кончится. Я все забуду. Еще пять раз…
Она искупалась на следующее утро и на следующее, а потом проспала.


* * *
Проснулась от солнца. Солнце било в незакрытое окно, мамина постель была пуста, будильник, вывернувшись из-под подушки, лежал не ковре.
Не веря себе, Сашка взяла его в руки. Желтая стрелка на половине четвертого… Пружина спущена… Почему он не зазвонил?!
– Мама! Ты трогала будильник?!
Мама, добродушная, свежая после душа, принесла в комнату кофе на подносе.
– Не трогала… Он упал, я его не поднимала… Еще хозяйка придерется… Не переживай, ты не высыпалась в последние дни, надо же высыпаться на отдыхе… Да что с тобой?
Сашка сидела на краю раскладушки, опустив плечи и четко осознавая, что случилось ужасное. Непонятное, необъяснимое, неизвестно чем грозящее – и оттого страшное втройне.


* * *
Темный человек стоял у туристического бюро. Разглядывал фотографию Ласточкиного Гнезда. Сашка замедлила шаг. Мама обернулась.
– Ты иди, – сказала Сашка. – Я догоню.
В другой ситуации мама, наверное, взялась бы возражать и расспрашивать. Но Валентин, наверное, уже взял напрокат шезлонги; мама кивнула, сказала «Не задерживайся» и зашагала вниз, к пляжу.
Под утренним солнцем размякал асфальт. Покрышки легковушек и грузовиков отпечатывались в лужице черного машинного масла, оставляли на проезжей части фигурные следы.
– У меня будильник не зазвонил, – сказала Сашка, сама не понимая, за что извиняется и перед кем. – Он упал…
Сквозь черные очки не было видно глаз. И в стеклах не отражалось ничего. Как будто они были бархатные. Темный человек молчал.
– У меня будильник не зазвонил!
Сашка вдруг разревелась прямо на улице. От страха, от неизвестности, от нервного напряжения последних дней. Прохожие поворачивали головы, смотрели на рыдающую девушку. Сашке казалось, что она нырнула глубоко в море и сквозь толщу воды видит белесые лица глубоководных рыб.
– Очень плохо, но не ужасно, – наконец сказал человек в черных очках. – В конце концов, даже полезно – научит тебя дисциплине. Второй такой промах обойдется дороже, и не говори, что я не предупреждал.
Он повернулся и пошел прочь, оставив Сашку реветь возле киоска и мотать головой на участливые вопросы прохожих. Забившись на парковую аллею, почти пустую в этот час, и нащупав на дне сумки носовой платок, она наконец-то смогла подобрать сопли, но успокоиться так и не сумела.
Ее собственные темные очки, прошлогодние, с тонкими дужками, скрыли красноту глаз и опухшие веки. Надвинув кепку низко на лоб, Сашка шагала вниз по улице, не глядя на людей, не поднимая глаз. Впереди семенила девочка лет четырех, топала красными сандаликами, держалась за руку матери…
У въезда на пляж стояла «Скорая». Сашка остановилась, влипнув подошвами в мягкий асфальт.
И почти сразу увидела маму. Мама ковыляла по гальке, накинув на плечи полотенце, рядом с носилками, на которых лежал очень бледный человек, в котором трудно было узнать веселого жизнелюба Валентина.
Сашка села на балюстраду.
Носилки погрузили в машину. Врач что-то отрывисто сказал маме, та закивала и что-то спросила. Врач помотал головой и влез в кабину. Машина, просигналив на толпу, отъехала, развернулась на пятачке перед пансионатом, двинулась вверх по Улице, Ведущей к Морю…
«Очень плохо, но еще не ужасно».
– Что с ним, мама?
Мама обернулась. В глазах ее были горе и паника.
– Больница номер шесть, – проговорила она, как заклинание. – Я сейчас… только переоденусь и надо ехать… Это инфаркт, Санечка, это инфаркт… Боже мой, Боже мой…
И, как слепая, двинулась сквозь толпу заинтригованных пляжников.


* * *
Мама ночевала в городской больнице. Почти все наличные деньги ушли врачам и медсестрам, и мама с почты позвонила сотруднице, чтобы та прислала еще перевод. Сашка провела ночь одна в комнате, без сна. На будильник надежды не было.
В три часа она вышла из дома. Где-то догуливали дискотеки, где-то светились огни кафе. Сашка спустилась к темному морю и села у воды прямо на гальку.
Далеко, почти у самого горизонта, шел теплоход. В палисадниках за Сашкиной спиной визжали цикады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9