И с хриплым криком завершения он излил себя в ее лоно.
Но этого было мало.
Он хотел, чтобы их тела сплавились воедино, хотел, чтобы этот огонь горел вечно, хотел…
Эмбер.
Дункан накрыл ее рот своим и снова начал двигаться, погружаясь в нее раз за разом, соединяясь с ней тем единственным способом, какой считал для себя приемлемым, сгорая вместе с ней в сердце своего огня.
А когда никто из них больше гореть уже не мог, они заснули в пепле своей обоюдной страсти.
Измучившие их кошмары тоже были общими: тысяча холодных оттенков темноты и измены, клятвы, которые нельзя было исполнить, не нарушив других клятв, гнев на то, чего нельзя было изменить, первозданная жажда к тому, чему быть не суждено…
Эмбер медленно отодвинулась от спящего мужа так, чтобы не касаться его. Глядя в темноту широко открытыми глазами, она до последней горькой капли испила понимание того, что она сделала с ним и с собой.
Глендруидский Волк и правда читал в душе Дункана. Вопреки всем сомнениям и искушениям, Дункан был человеком слова.
И слово это было дано Доминику ле Сабру.
Теперь Эмбер понимала это.
Слишком поздно.
Если Дункан позволит себе любить меня, он не сможет допустить, чтобы наш брак был расторгнут. Он должен будет отказаться от чести и от Доминика ле Сабра.
Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.
Если он откажется от чести, то возненавидит себя.
И меня.
Глава 20
Двенадцать дней спустя Кассандра вошла в роскошно убранную комнату, служившую тюрьмой для Эмбер.
Эмбер подняла глаза от рукописи, которую пыталась разобрать. Пыталась, но у нее ничего не выходило. Ее мысли были заняты лишь одним.
Дунканом.
— Приехала Ариана, — без предисловий сказала Кассандра. — Дункан хочет, чтобы ты пришла к нему.
На мгновение Эмбер застыла, словно мертвая. Потом она длинно, беззвучно выдохнула и окинула роскошную спальню глазами, видевшими лишь тысячу оттенков темноты.
— Саймон привез и норманнского священника вместе с норманнской наследницей, — продолжала Кассандра. — Без сомнения, ваш брак будет расторгнут.
Эмбер промолчала.
— Что ты будешь делать? — спросила Кассандра.
— То, что должна.
— Ты все еще надеешься, что Дункан позволит себе любить тебя?
— Нет.
Но вспышка чувства в глазах Эмбер сказала да.
— Он все еще приходит к тебе в самый темный ночной час, когда больше не может противостоять своему желанию? — спросила Кассандра.
— Да.
— А когда страсть утолена?
— Тогда приходит гнев на самого себя и на меня, на ложь и клятвы, завлекшие нас обоих в ловушку. И тогда он больше не прикасается ко мне. Это причиняет слишком сильную боль.
— Хорошо, что хоть столько нежности к тебе в нем осталось.
Улыбка Эмбер была невыносимее, чем крик боли.
— Да, — прошептала она. — Хотя он этого и не знает, но от моей боли больно и ему.
— Ты еще надеешься, что когда-нибудь он тебя полюбит?
Длинные ресницы опустились, скрыв глаза Эмбер.
— Каждый раз, когда мы прикасаемся друг к другу, за страстью ощущается больше страданий, больше темноты. Там, где есть столько чувства, есть, наверное, и шанс…
— Ты останешься с ним, пока у тебя есть надежда, — сказала Кассандра.
Эмбер кивнула.
— А потом? — спросила Кассандра. — Что ты будешь делать, когда надежда исчезнет и останется лишь тысяча оттенков темноты?
Ответом было молчание.
— Можно взглянуть на твой подвесок? — спросила мудрейшая.
Эмбер удивленно посмотрела на нее. Мгновение поколебавшись, она сунула руку в вырез платья и вытащила древний подвесок.
Этот драгоценный камень из прозрачного золота все так же висел на блестящей цепочке. Но при всей своей красоте янтарь изменился, изменился настолько неуловимо, что только Наделенный Знанием человек увидел бы, как… темнота затягивает свет своей вуалью.
Кассандра коснулась подвеска кончиком пальца, который чуть заметно дрожал вопреки ее усилиям скрыть под маской безмятежности, как подобает ей, Наделенной Знанием, обуревавшую ее скорбь.
— Ты знаешь, что Дункан губит тебя, — сказала старшая женщина.
Эмбер ничего не ответила на это.
— Капля по капле, ты тайно кровоточишь, — прошептала Кассандра, — пока не останется ничего от света и жизни, только темнота.
И опять Эмбер ничего не сказала.
— Это губит заодно и Дункана, — без всякого выражения проговорила Кассандра.
Только тогда Эмбер вскрикнула, и в ее крике было и отрицание, и боль, и гнев под стать тому, что испытывал Дункан. Ибо с ним она была в ловушке, и с каждым днем окружавшая их темнота становилась еще на один оттенок темнее. День за днем, пока не останется ничего от света и жизни.
Только одна темнота.
— Он не должен отказываться от тебя, — с силой сказала Кассандра. — Я никогда никому не желала смерти, но вот теперь желаю ее этой норманнской суке, которая…
— Нет! — резко возразила Эмбер. — Не тащи свою душу во мрак из-за того, что сделала я. Ты сама учила меня делать выбор и жить с этим выбором.
— Или умереть.
— Или умереть, — согласилась Эмбер. — Все равно, не будь этой наследницы, нашлась бы какая-нибудь другая. Не можем же мы убивать несчастных дев налево и направо, верно?
Смех Кассандры был так же печален, как ее глаза.
— Не можем, — согласилась она. — На свете не найдется столько богатых невест, сколько нам пришлось бы убить, прежде чем твой твердолобый лорд проснется и увидит, какое богатство у него под боком — только протяни руку.
Не касаясь друг друга, однако, чувствуя близость во всех иных отношениях, Наделенная Знанием и ее названная дочь сошли вниз, в личные покои лорда. Картина, которую они там застали, освещалась огнем очага, факелами и туманным светом, лившимся сквозь высокое окно.
Дункан сидел в дубовом кресле. Саймон своим кинжалом отрезал тонкие ломтики мяса от целого окорока и умело раскладывал их на серебряном блюде.
Сначала Эмбер подумала, что никого больше в комнате нет. Только когда Дункан заговорил, она поняла, что Саймон режет мясо не для себя, а для кого-то другого.
— Леди Ариана, — сказал Дункан, поднимаясь с кресла, — позволь представить тебе мое оружие, колдунью по имени Эмбер.
Женщина, одетая в платье из черной шерсти, повернулась к ним лицом. В руках она держала небольшую арфу.
В первое мгновение Эмбер подумала, что голову Арианы покрывает капюшон из поблескивающей черной материи, расшитый узором из серебряных и фиолетовых нитей. Потом она поняла, что это не капюшон, а волосы Арианы, туго заплетенные и уложенные. Серебряные украшения светились в этих черных, как полночь, волосах, а аметисты таинственно вспыхивали при малейшем движении Арианы.
— Подойди к ней, Эмбер, — приказал Дункан.
На мгновение Эмбер замешкалась, не в силах заставить себя двигаться. Потом ноги повиновались приказам — скорее разума, чем сердца. Она приблизилась к норманнской наследнице.
— Леди Ариана, — произнесла она, наклоняя голову. На краткий миг любопытство оживило глаза, которые были того же густо-фиалкового цвета, что и драгоценные камни, вплетенные в волосы Арианы. Потом густые черные ресницы опустились.
Когда они снова поднялись, то в глазах словно бы закрылась какая-то дверь. В них не осталось ничего от любопытства или какого-нибудь другого чувства. Глаза наследницы были так же холодны и безразличны, как и аметисты у нее в волосах.
— Очень приятно, — сказала Ариана.
Голос ее звучал равнодушно, в словах слышался акцент, говоривший о ее норманнском происхождении. Она ничем не выразила желания прикоснуться к Эмбер, не протянула даже кончиков пальцев для самого беглого приветствия.
Эмбер подумала, что такая сдержанность Арианы объясняется скорее ее характером, чем каким-то особым предупреждением, которое мог сделать ей Дункан относительно прикосновений к ней, Эмбер.
— Ты проделала долгий путь, — проговорила Эмбер.
— Рабыня идет туда, куда ей приказано. — Ариана грациозно пожала плечами и отложила арфу в сторону.
Ледяные пальцы прошлись по спине Эмбер. Было очевидно, что Ариане предстоящий брак с Дунканом желанен не более, чем самой Эмбер.
— Видишь теперь, зачем ты мне нужна, — насмешливо сказал Дункан. — Восторг моей нареченной по поводу нашего брака напоминает мне о том, что ее отец считает саксов своими врагами. Бог — или, вернее, дьявол — знает, что думает барон Дегэрр о шотландцах.
Ариана не шевельнулась и не произнесла ни слова в ответ на сказанное Дунканом. На ее бледном, прекрасном лице живыми казались одни лишь глаза; они казались живыми так, как кажется живым драгоценный камень, отражая чужой свет, но не обладая своим собственным.
— Это напоминает мне брак Доминика, — добавил Дункан.
Саймон отрезал еще один ломтик мяса быстрым движением кинжала.
— Верно, — сказал он. — Джон отдал свою дочь скорее в отместку, чем в залог истинного объединения кланов.
— Вот именно, — подтвердил Дункан. — У меня нет желания проснуться и оказаться женатым на женщине, не способной родить мне наследников.
Эмбер почувствовала, как Внутренне сжалась эта женщина, неподвижно сидевшая во всем великолепии богатой черной одежды и удивительных украшений.
Кассандра тоже уловила эту внутреннюю дрожь богатой норманнской наследницы. И впервые за все время с настоящим интересом посмотрела на Ариану.
Саймон поставил блюдо с ломтиками мяса, сыра и засахаренными фруктами перед Арианой. Когда он рукой задел ее рукав, она вздрогнула и взглянула на него своими аметистовыми глазами, в которых было отчаяние и ярость попавшего в капкан зверя.
— Эля? — невозмутимо спросил он.
— Нет. Благодарю.
Словно не заметив отказа Арианы, Саймон поставил перед ней кружку со слегка пенящимся элем.
— Ты слишком худа, — резко сказал он. — Ешь.
Саймон отступил назад и теперь больше не нависал над Арианой. Она судорожно выдохнула. Когда она потянулась за ломтиком мяса, ее рука дрожала.
Саймон бесстрастно наблюдал, как она прожевала, проглотила и протянула руку за кусочком сыра. Увидев, что она начала есть и сыр, он посмотрел на Дункана.
— Леди Ариане нужно отдохнуть, — сказал Саймон. — Днем мы ехали без остановки. Да и ночью было не лучше. После Карлайла негде было укрыться от непогоды.
— Я не задержу ее надолго, — ответил Дункан. Он посмотрел на Эмбер. — Возьми ее за руку, колдунья.
Эмбер поняла, что этого не избежать, как только услышала, что Дункан беспокоится о наследниках. Зная все заранее, она успела приготовиться. Рука, которую она протянула Ариане, не дрожала.
Выражение лица норманнской девушки весьма ясно говорило о том, что ей неприятно, когда к ней прикасаются. Она бросила взгляд на Дункана, но, не найдя у него сочувствия, подала руку Эмбер.
Как ни готовилась Эмбер, то хаотическое смешение ужаса, унижения и обманутых надежд, которое переполняло Ариану, чуть не заставило Эмбер упасть на колени.
Ариана оказалась женщиной сильных страстей, зловещих и темных.
— Леди Ариана, не бесплодна ли ты? — спросил Дункан. — Нет.
— Согласна ли ты исполнять супружеский долг по отношению ко мне?
— Да.
Эмбер пошатнулась, пытаясь устоять перед напором необузданных чувств, бушевавших в душе норманнской девушки под жесткой маской внешнего спокойствия.
— Эмбер? — окликнул ее Дункан.
Она не услышала. Она не слышала ничего, кроме одного нескончаемого вопля о совершающемся предательстве, исторгаемого душой Арианы.
— Эмбер. — Голос Дункана звучал резко.
— Она… она говорит правду, — вымолвила Эмбер прерывающимся голосом.
И выпустила руку Арианы, потому что не могла больше вынести горя и ярости, обуревавших душу норманнской наследницы.
Это было слишком похоже на то, что испытывал Дункан.
— Дочь моя, тебе нехорошо? — спросила Кассандра.
— Ничего. То, что она чувствует, вынести можно. Ариана взглянула на Эмбер, и глаза ее сверкнули зарождающимся гневом.
— Ты знаешь, — сдавленным голосом проговорила она. — Ты знаешь. Проклятая колдунья, кто наделил тебя правом терзать мою душу?
— Замолчи, — резко сказала Кассандра.
Она быстро приблизилась к обеим женщинам, и ее алые одежды ярко полыхнули рядом с черными Арианы и золотыми Эмбер.
— Если здесь кого и терзали, так это Эмбер, — продолжала Кассандра. — Посмотри на нее и узнай, что тот черный огонь, который тайно жжет тебя, опалил и ее.
Ариана побелела.
— Узнай также, что твоя тайна, какова бы она ни была, по-прежнему остается тайной. Эмбер прикасается лишь к чувствам, она не ясновидица.
В молчании Ариана разглядывала Эмбер, замечая бледность, покрывшую ее лицо, и напряженную линию рта.
— Только чувства? — прошептала Ариана. Эмбер кивнула.
— Скажи мне, что я чувствую?
— Ты, верно, шутишь.
— Нет. Я думала, у меня нет больше чувств. Что я чувствую?
Тон простого любопытства, каким был задан вопрос, настолько поразил Эмбер, что она невольно ответила.
— Ярость, — прошептала Эмбер. — Всегда безгласный вопль. Предательство столь глубокое, что едва не убило твою душу.
Молчание длилось и длилось.
Потом Ариана повернулась к Дункану и посмотрела на него сузившимися глазами, в которых сверкало презрение.
— Ты вынудил меня поделиться тем, что я прятала даже от самой себя, — сказала она. — Ты вынудил ее испытать боль, которой она не заслуживала.
— Я имею право знать правду о нашей помолвке. — Возразил ей Дункан.
Ариана сделала отсекающий жест одной рукой.
— Ты умалил мою честь и честь той, кого ты называешь своим «оружием», — напряженным голосом проговорила она.
Дункан с силой ударил ладонью по подлокотнику кресла.
— Меня предали те, кому я верил, — отрывисто сказал он. — И теперь я хочу знать наверняка, что больше этого не случится.
— Предали, — повторила Ариана без всякого выражения.
— Да.
— Это у нас общее. — Она пожала плечами. — Но достаточно ли этого для вступления в брак?
— У нас нет другого выхода.
Дункан подался вперед, взгляд его стал каменно-жестким.
— Будешь ли ты верной женой, — холодно спросил он, — преданной мужу, а не отцу-норманну?
Ариана одно долгое мгновение вглядывалась в суровое лицо Дункана, потом повернулась к Эмбер. И протянула руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46