Вся эта мрачная внутренность погреба была освещена дрожащим светом свечки, поставленной на ту бочку, откуда текло вино, и напротив которой лежал труп жены Жакмена.
— Подайте стол и стул, — распорядился полицейский комиссар, и принялся за составление протокола.
Глава третья. ПРОТОКОЛ
Потребованная мебель была доставлена полицейскому комиссару. Он укрепил стол, уселся перед ним, спросил свечку, которую принес ему доктор, перешагнув через труп, вытащил из кармана чернильницу, перья, бумагу и начал составлять протокол.
Пока он записывал предварительные сведения, доктор с любопытством повернулся к голове, поставленной на мешок с гипсом, но комиссар его остановил.
— Не трогайте ничего, — сказал он, — законный порядок прежде всего.
— Верно, — сказал доктор. Он вернулся на свое место.
В течение нескольких минут царила тишина. Слышен был скрип пера полицейского комиссара по плохой казенной бумаге, и мелькали строчки обычной формулы.
Написав несколько строк, он поднял голову и оглянулся.
— Кто будет нашими свидетелями? — спросил полицейский комиссар, обращаясь к мэру.
— Прежде всего, — сказал Ледрю, указывая на стоявших около полицейского комиссара двух приятелей, — эти два господина.
— Хорошо.
Он повернулся ко мне.
— Затем, вот этот господин, если ему не будет неприятно, что его имя будет фигурировать в протоколе.
— Нисколько, сударь, — отвечал я.
— Итак, пожалуйста, — сказал полицейский комиссар.
Я чувствовал отвращение, глядя на труп. С того места, где я находился, некоторые подробности казались менее отвратительными, они как бы скрывались в полумраке, и ужас был как бы скрыт под покровом поэтичности.
— Это необходимо? — спросил я.
— Что?
— Чтобы я сошел вниз?
— Нет. Останьтесь там, если вам так удобнее.
Я кивнул головой, как бы говоря: я желаю остаться там, где нахожусь.
Полицейский комиссар повернулся к двум приятелям Ледрю, которые стояли около него.
— Ваше имя, отчество, возраст, звание, занятие и место жительства? — спросил он скороговоркой человека, привыкшего к таким вопросам.
— Жак Людовик Аллиет, — ответил тот, к кому он обратился, — называемый по анаграмме Эттейла, журналист, живу на улице Ансиен-Комеди номер 20.
— Вы забыли сказать ваш возраст, — сказал полицейский комиссар.
— Надо сказать, сколько мне действительно лет или сколько мне дают лет?
— Скажите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста!
— Но ведь, господин комиссар, существовали Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный Жид, например…
— Вы хотите сказать, что вы Калиостро, Сен-Жермен или Вечный Жид? — сказал, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются.
— Нет, но…
— Семьдесят пять лет, — сказал Ледрю, — пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен.
— Хорошо, — сказал полицейский комиссар.
И он написал: семьдесят пять лет.
— А вы, сударь? — продолжал он, обращаясь ко второму приятелю Ледрю.
И он повторил в точности те же вопросы, которые он предлагал первому.
— Пьер Жозеф Муаль, шестидесяти одного года, духовное лицо при церкви Сен-Сюльпис, место жительства — улица Сервандони 11, — ответил мягким голосом тот, кого он спрашивал.
— А вы, сударь? — спросил он, обращаясь ко мне.
Александр Дюма, драматический писатель, двадцати семи лет, живу в Париже, на Университетской улице 21, — ответил я.
Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо кивнул мне. Я ответил в том же тоне, как мог.
— Хорошо! — сказал полицейский комиссар. — Так вот, выслушайте, милостивые государи, и сделайте ваши замечания, если таковые имеются.
И носовым монотонным голосом, свойственным чиновникам, он прочел:
— «Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено преступление в общине Фонтенэ, и убита Мария-Жанна Дюкузрэ ее мужем Пьером Жакменом, и что убийца направился в квартиру господина Жана-Пьера Ледрю, мэра вышеименованной общины Фонтенэ, и заявил по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично отправились в квартиру вышеупомянутого Жана-Пьера Ледрю на улицу Дианы 2. В эту квартиру мы прибыли в сопровождении господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтенэ, и нашли там уже арестованного жандармами упомянутого Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он — убийца своей жены. Затем мы принудили его последовать за нами в дом, где совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре он уступил настояниям господина мэра, и мы направились в переулок Сержан, где находится дом, в котором живет господин Пьер Жакмен. Войдя в дом и заперев дверь, чтобы помешать толпе войти, мы вошли в первую комнату, где ничего не указывало на совершенное преступление. Затем, по приглашению самого вышеупомянутого Жакмена, из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой — открытое подполье, где была лестница. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться по лестнице, на первых ступенях которой доктор нашел шпагу с рукояткой в виде креста, с большим острым лезвием. Вышеупомянутый Жакмен показал, что он ее взял во время июльской революции в Артиллерийском музее и воспользовался ею для совершения преступления.
На полу погреба найдено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в крови. Голова была отделена от туловища. Голова эта была положена на мешок с гипсом, прислоненный к стене. Вышеупомянутый Жакмен признал, что этот труп и эта голова были труп и голова его жены, в присутствии господина Жана-Пьера Ледрю, мэра общины Фонтенэ, господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в Фонтенэ, господина Жана Луи Аллиета, называемого Эттейла, журналиста, семидесяти пяти лет, живущего в Париже, на улице Ансиен-Комеди 20, господина Пьера-Жозефа Мулля, шестидесяти одного года, духовного лица при Сен-Сюльпис, живущего в Париже, на улице Сервандони 11, господина Александра Дюма, драматического писателя, живущего в Париже, на Университетской улице 21. Мы после этого приступили к допросу обвиняемого».
— Так ли изложено, милостивые государи? — спросил полицейский комиссар, обращаясь к нам с очевидным самодовольством.
— Вполне, милостивый государь, — ответили мы в один голос.
— Ну что же! Будем допрашивать обвиняемого.
И он обратился к арестованному, который во все время чтения протокола тяжело дышал и находился в ужасном состоянии.
— Обвиняемый, — сказал он, — ваше имя, отчество, возраст, место жительства и занятие.
— Долго еще это продлится? — спросил арестованный, как будто в полном изнеможении.
— Отвечайте: ваше имя и отчество?
— Пьер Жакмен.
— Ваш возраст?
— Сорок один год.
— Ваше место жительства?
— Переулок Сержан.
— Ваше занятие?
— Каменотес.
— Признаете ли вы, что вы совершили преступление?
— Да.
— Объясните, по какой причине вы совершили преступление и при каких обстоятельствах?
— Объяснять причину, почему я совершил преступление — бесполезно, — сказал Жакмен, — это тайна моя и той, которая там.
— Однако, нет действия без причины.
— Причины, я говорю вам, вы не узнаете. Что же касается обстоятельств, то вы желаете их знать?
— Да.
— Ну так я расскажу их вам. Когда работаешь под землей, впотьмах, как мы работаем, и когда у вас горе, вы тоскуете и вам в голову лезут дурные мысли.
— Ого, — прервал полицейский комиссар, — вы признаете предумышленность.
— Э, конечно, раз я признаюсь во всем. Разве этого мало?
— Конечно, достаточно. Продолжайте.
— Мне пришла в голову дурная мысль — убить Жанну. Уже целый месяц смущала меня эта мысль, чувство мешало рассудку. Наконец, одно слово товарища заставило меня решиться.
— Какое слово?
— О, это не ваше дело. Утром я сказал Жанне: я не пойду сегодня на работу, я погуляю по-праздничному, пойду, поиграю в кегли с товарищами. Приготовь обед к часу. Но… ладно… без разговоров, слышишь, обед чтобы был к часу!
— Хорошо! — сказала Жанна. И она отправилась за провизией.
Я же, между тем, вместо того, чтобы пойти играть в кегли, взял шпагу, которая теперь там у вас. Наточил я ее сам на точильном камне, спустился в погреб, спрятался за бочку и сказал себе: она же сойдет в погреб за вином, ну, тогда, увидим. Сколько времени я сидел, скорчившись за бочкой, которая тут лежит направо, я не знаю, меня била лихорадка, сердце стучало, и в темноте передо мной носились красные круги. И я слышал голос, повторивший слово, то слово, которое вчера мне сказал товарищ.
— Но, что же это, наконец, за слово? — настаивал полицейский комиссар.
— Бесполезно об этом спрашивать! Я уже сказал вам, что вы никогда его не узнаете.
Наконец, я слышу шорох платья, шаги приближаются. Я вижу мерцает свеча, вижу спускается нижняя часть тела, верхняя, потом ее голова… Хорошо видел я ее голову… Она держала свечу в руке. А! — сказал я, — ладно! И я шепотом повторял слово, которое мне сказал товарищ. В это время Жанна подходила. Честное слово! Она как будто предчувствовала, что готовится что-то дурное для нее. Она боялась. Она оглядывалась по сторонам, но я хорошо спрятался, я не шевелился. Она стала тогда на колени перед бочкой, поднесла бутылку и повернула кран.
Тогда я приподнялся. Вы понимаете, она была на коленях. Шум вина, лившегося в бутылку, мешал ей слышать производимый мной шум. К тому же я и не шумел. Она стояла на коленях, как виноватая, как осужденная. Я поднял шпагу, и… я не знаю, испустила ли она крик, голова покатилась. В эту минуту я не хотел умирать, я хотел спастись, я намеревался вырыть яму и похоронить ее. Я бросился к голове, она катилась, а туловище также подскочило. У меня заготовлен был мешок гипса, чтобы скрыть следы крови. Я взял голову или, вернее, голова заставила меня себя взять. Смотрите! — он показал на правой руке громадный укус, обезобразивший большой палец.
— Как! Голова, которую вы взяли? — сказал доктор.
— Что вы, черт возьми, там городите?
— Я говорю, она меня укусила своими прекрасными зубами, как видите. Я говорю вам, она не хотела меня выпустить. Я ее поставил на мешок с гипсом, я прислонил ее к стене левой рукой, стараясь вырвать правую руку, но через минуту зубы сами разжались. Я вытащил руку и тогда… Может быть, это безумие, но голова, казалось мне, была жива, глаза были широко раскрыты. Я хорошо их видел. Свеча стояла на бочке, и затем губы, губы шевелились, и, шевелясь, губы произнесли:
— Негодяй, я была невинна!
Не знаю, какое впечатление это произвело на других, но что касается меня, то у меня пот катился со лба.
— А, уж это чересчур! — воскликнул доктор. — Глаза на тебя смотрели, губы говорили?
— Слушайте, господин доктор, так как вы врач, то ни во что не верите, это естественно, но я вам говорю, что голова, которую вы видите там, слышите вы? Я говорю вам, она укусила меня, я говорю вам, что эта голова сказала: «Негодяй, я была невинна!» А доказательство того, что она мне это сказала, в том, что я хотел убежать, убив ее. Не правда ли, Жанна? И вместо того, чтобы спастись, я побежал к господину мэру и сам сознался. Правда, господин мэр, ведь правда? Отвечайте?
— Да, Жакмен, — ответил Ледрю тоном, в котором звучала доброта. — Да, правда.
— Осмотрите голову, доктор, — сказал полицейский комиссар.
— Когда я уйду, господин Робер, когда я уйду! — закричал Жакмен.
— Что же ты, дурак, боишься, что она еще заговорит с тобой? — сказал доктор, взяв свечу и подходя к мешку с гипсом.
— Господин Ледрю, ради Бога! — сказал Жакмен. — Скажите, чтобы они отпустили меня, прошу вас, умоляю вас.
— Господа, — сказал мэр, делая жест, чтобы остановить доктора, — вам уже не о чем расспрашивать этого несчастного, позвольте отвести его в тюрьму. Когда закон установил очную ставку, то предполагалось, что обвиняемый в состоянии таковую вынести.
— А протокол? — спросил полицейский комиссар.
— Он почти окончен.
— Надо чтобы обвиняемый его подписал.
— Он его подпишет в тюрьме.
— Да, да! — воскликнул Жакмен. — В тюрьме я подпишу все, что вам угодно.
— Хорошо! — сказал полицейский комиссар.
— Жандармы, уведите этого человека! — сказал Ледрю.
— О, благодарю, господин Ледрю, благодарю, — сказал Жакмен с выражением глубокой благодарности.
И, взяв сам под руки жандармов, он со сверхъестественной силой потащил их вверх по лестнице.
Человек ушел, и драма исчезла вместе с ним. В погребе остались ужасные предметы: труп без головы и голова без туловища.
Я нагнулся, в свою очередь, к Ледрю.
— Милостивый государь, — сказал я, — могу я уйти? Я буду к вашим услугам для подписи протокола.
— Да, милостивый государь, но при одном условии.
— Каком?
— Вы придете ко мне подписать протокол.
— С удовольствием, милостивый государь, но когда?
— Приблизительно через час. Я покажу вам мой дом, он принадлежал Скаррону, вас это заинтересует.
— Через час, милостивый государь, я буду у вас.
Я поклонился, в свою очередь, поднялся по лестнице и с последней ступени оглянулся и посмотрел в погреб.
Доктор со свечей в руке отстранял волосы от лица. Это была еще красивая женщина, сколько можно было заметить, так как глаза были закрыты, губы сжаты и синеваты.
— Вот дурак Жакмен! — сказал он. — Уверяет, что отсеченная голова может говорить! Может быть, он все выдумал, чтобы его приняли за сумасшедшего. Недурно представил. Будут смягчающие обстоятельства.
Глава четвертая. ДОМ СКАРРОНА
Через час я был у Ледрю. Случайно я встретил его во дворе.
— А, — сказал он, увидев меня, — вот и вы. Прекрасно, я очень рад с вами поговорить. Я познакомлю вас со своими приятелями. Вы, несомненно, пообедаете с нами?
— Но, сударь, вы меня извините.
— Не принимаю извинений, вы попали ко мне в четверг, тем хуже для вас: четверг — мой день, все, кто является ко мне в четверг, принадлежат мне. После обеда вы можете остаться или уйти. Если бы не событие, случившееся только что, вы бы меня нашли за обедом, я всегда обедаю в два часа. Сегодня, как исключение, мы пообедаем в половине четвертого или в четыре. Пирр, которого вы видите, — Ледрю указал на прекрасного дворового пса, — воспользовался волнением тетушки Антуан и съел у нее баранью ножку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4