— Имея охранную грамоту вашего высочества, я ничем не рисковал, — возразил шевалье.
— Вы великодушный и смелый враг, сударь; всегда приятно сражаться с достойным противником.
— В армиях его величества все люди таковы, ваша светлость.
За этим ужином мне было очень неловко находиться с ними обоими: брат мой был еще менее любезен, нежели принц, который, вместо того чтобы остаться у меня, как он обычно поступал, потребовал свою карету.
— Сударыня, я вернусь через несколько дней, — сказал он, с обиженным видом глядя на меня. — Оставляю вас предаваться излияниям родственных чувств.
Мой брат на минуту оставил нас одних. Я от всей души старалась утешить принца, но он по-прежнему говорил со мной в том же насмешливом тоне:
— Я не желаю делить вас с кем-нибудь; вы не можете одновременно заниматься мной и шевалье. Посвятите всю себя ему, согласен, не буду вас беспокоить.
В глубине души я была этому рада и позволила ему уехать, тоже состроив обиженную мину.
Как только послышался звук отъезжающей кареты, вновь появился мой брат.
— Сестра моя, — сказал он, — вас необходимо вытащить отсюда.
— Другого я и не прошу, только не знаю, как мне это сделать.
— Если вы решились — я все возьму на себя.
— Я сделаю все, что вы пожелаете, но — поторопитесь!

XXV

Мы и в самом деле остались с братом одни.
Последующие дни я потратила на то, чтобы показать шевалье этот прелестный край, который ему очень понравился; очень веселые и очень свободные, мы с утра до вечера носились по окрестностям. После прекрасных дней, проведенных когда-то с мужем, эти мгновения остались в моей памяти как самые приятные минуты из тех, что мне довелось пережить по прошествии моей ранней юности.
Мы разработали наш общий план; он был смелым и, тем самым, имел больше шансов на успех. Мы решили, что я, попрошу у принца разрешения проводить шевалье до границы и, вместо того чтобы вернуться обратно, пересеку ее вместе с ним под носом у таможенников и солдат, которые не посмеют меня задержать.
Трудность состояла в том, чтобы получить разрешение принца: Виктор Амедей, как я смела надеяться, вскоре тоже должен был отправиться в ту сторону и мог подумать, что я просто хочу его опередить.
Однако я встретила неожиданное сопротивление, когда приехала к герцогу в Турин, чтобы изложить ему свою просьбу.
— Я не могу вам позволить этого, — сказал он мне, — потому что рискую вас потерять. Вражеские армии стоят совсем близко, и вы подверглись бы опасности попасть в плен. Посудите сами, какая это была бы радость для королевских войск захватить любовницу герцога Савойского! И какой дорогой выкуп меня заставили бы за вас внести!
— Но, сударь, я буду осторожна, не стану приближаться слишком близко к границе; меня не схватят, ручаюсь вам.
— Больше не просите меня, это невозможно, я никогда на такое не соглашусь. -,
Что я ни делала, ничего добиться не смогла и вернулась очень опечаленной, в тягостных раздумьях о том, каким образом нам выбраться из этого затруднения. Но шевалье ничуть не смутил отказ принца.
— Успокойтесь, сестра моя, — сказал он. — Герцог сам предлагает нам выход, ведь он должен отправиться в одну из своих поездок; притворитесь больной и скажите, что сами приедете к нему, а когда отправитесь в дорогу, вас похитят, уж за это я отвечаю.
Это предложение было действительно лучше, и мы сразу же прибегли к нему, начав разыгрывать нашу пьесу. Шевалье простился с герцогом и демонстративно уехал.
Принц вернулся в тот же вечер; он еще держал себя несколько холодно и смущенно; но облако рассеялось, и я снова увидела герцога таким, каким он был обычно. Он сообщил мне о своем намерении скоро отправиться в путь и о том, что рад взять меня с собой. У меня не хватило сил возразить ему, и, кстати, меня охватила невольная печаль; ведь, несмотря ни на что, я его любила и мысль расстаться с ним навсегда, оставив его грустным и несчастным, причиняла мне боль. Я тоже была нежна, как обычно, и это привело его в восторг.
После его отъезда я стала думать о своем бегстве, о том, что должна увезти с собой, о судьбе, которая ждет меня во Франции. Мой брат не скрыл от меня, что родители не одобрят меня и мне не следует на них рассчитывать, что герцог и герцогиня де Шеврёз — люди суровые и неприветливые. Когда я сказала о возможности примирения с моим мужем, он покачал головой и предупредил, что об этом надо думать лишь очень осторожно.
— Мать страшит его, находясь даже на расстоянии в триста льё, — сказал он, — и меры, которые примут в отношении вас в Париже, неспособны вернуть его вам. Но все-таки уезжайте, возьмите с собой все, что вам принадлежит, и я надеюсь, что чуть позднее мне удастся помочь вам снова обрести счастливое положение.
В Турине я была королевой; в Париже мне предстояло жить как простому частному лицу, скорее всего в монастыре, что, в сущности, не изменило бы моей жизни. Мне предстояло расстаться с моими детьми, причем всеми детьми, ведь г-жа ди Верруа не отдаст своих внуков, а герцог отнюдь не был намерен отдать мне маркиза Сузского и Марию Викторию. Как это было печально! И потом мне нравилась Италия, я полюбила эту страну, где пережила такие прекрасные мгновения, где протекла моя молодость. То, что я больше ее не увижу, причиняло мне жестокую боль; я уже хотела было остаться и — могу в этом поклясться, — не будь у меня надежды вновь встретиться с г-ном ди Верруа, не уехала бы.
После бессонной ночи мой выбор был сделан: я решилась и велела Бабетте и Марион, которые должны были ехать со мной, тайком упаковать мои жемчуга и драгоценности. Я взяла одежду — все мои дорогие тряпки, все деньги, какие могла собрать, и приготовилась к отъезду.
Одно обстоятельство придало мне мужества.
Герцогиня передала мне через доверенное лицо, что маркиз ди Сан Себастьяно умер и его вдова приехала в Турин. Она написала принцу; тот принял ее и дал ей весьма продолжительную аудиенцию. Вечером он спросил у принцессы-матери, не доставит ли ей удовольствие вновь увидеть одну особу, пользовавшуюся ее покровительством вполне заслуженно. Он прибавил, что в течение долгих лет эта особа была очень несчастна, но отныне будет находиться при дворе, чтобы жить здесь в покое и наслаждаться благополучием, оплаченным ею слезами.
— Я хотел бы, чтобы она, как и прежде, находилась при вас, ваше высочество. Согласны ли вы на это? — спросил он.
Принцесса надеялась, что вдова станет для меня опасной соперницей, а для нее — преданной подругой; она приняла ее, гордясь своей снисходительностью. Маркиза ди Сан Себастьяно по-прежнему была очень хороша собой; она была еще молода и обладала хитрым и скрытным характером, благодаря которому она оказалась там, где мы ее видим теперь.
Принцесса-мать приняла ее чудесно и сама представила герцогине; та выразила маркизе глубокое почтение и сочла ее очень приятной. Хитрая бестия избегала принца, вопреки ее планам слишком много вспоминавшего о прошлом. Она не могла ни оттолкнуть, ни принять его: было гораздо удобнее держать его на почтительном отдалении. Виктор Амедей еще любил меня довольно пылко, чтобы не стремиться преодолеть этот барьер, хотя, вероятно, он уже думал об этом.
Герцогиня, вовсе не стремившаяся сменить известное на неопределенное, предупредила меня о происходящем, чтобы я могла защищать свои интересы и свое положение. Но сложившиеся обстоятельства были для меня истинным облегчением. Итак, у принца будет подруга, он даже получит любовницу, ибо они не остановятся в начале такого прекрасного пути: это чувство, подрезанное под корень, наверное, еще жило в глубине их сердец. Сан Себастьяно была честолюбива, и занять мое место казалось ей соблазнительным; она его и займет.
Сначала я делала вид, будто ничего не подозреваю; потом мне пришла мысль, что будет неплохо проявить немного ревности: тем самым я смогу внушить моему любовнику мысль изменить мне, если она у него еще не появилась. Ревность в основном этому и способствует.
Поэтому при первой нашей встрече я напустила на себя обиженный вид, что его заинтриговало, отказалась отвечать на его вопросы, наконец позволила себе забыться и заявила ему, что, уж если он сам проявляет подозрительность, то не надо внушать другим такие же горькие опасения.
— В чем дело? Чего вы боитесь? Что это за вздор?
— Вы прекрасно все знаете, ваша светлость, к чему повторять то, что вам уже известно?
— Пусть меня повесят, если я…
— Вы приняли маркизу ди Сан Себастьяно.
— Это правда. Ну и что из того?
— Как что? Но ведь маркиза ди Сан Себастьяно — это та красавица, в которую вы были безумно влюблены, которую оплакивали, когда встретили меня; мне стоило большого труда утешить вас. Она по-прежнему красива и теперь свободна… Как же я могу ее не бояться?
Виктор Амедей поклялся мне, что он ни о чем подобном не думает, но я поняла: иногда мысль об этом приходит ему в голову, хотя пока и не часто, но со временем он непременно к ней вернется.
«Ничего, он забудет меня!» — подумала я.
Но мы так устроены, что эта мысль меня опечалила, хотя в ту минуту она заключала в себе самое пылкое мое желание. Я хотела быть забытой и вместе с тем страшилась оказаться ею, желала порвать узы и, тем не менее, сожалела о них.
При последнем свидании с принцем я едва сдерживала слезы, задыхалась, но все-таки не хотела показывать, насколько я взволнована. Он очень беспокоился по поводу моего недомогания, которое будет еще несколько дней удерживать меня вдали от него, заставил поклясться, что я скоро к нему приеду, а пока буду каждый день присылать к нему курьера. Казалось, он предчувствовал, что мы расстаемся навсегда, ибо трижды возвращался поцеловать меня и не мог вырваться из моих объятий; в конце концов я больше не могла сдержать себя и залилась слезами.
— Главное, не заезжайте дальше условленного места, — повторял он, — возьмите эскорт и не подвергайте себя никакому риску. Я должен был бы приказать вам оставаться здесь, но у меня не хватает мужества на это решиться. Я оставлю вам князя делла Цистерна, вы приедете вместе с ним. Вы ведь скоро приедете, не правда ли?
Обещая ему это, я смотрела, как он уходит, а когда он меня покинул, упала в обморок. Мои француженки предвидели, что так и случится. Они перенесли меня на постель; я пролежала весь вечер; рядом были мои дети: мне не хотелось ни на миг расставаться с ними. Изредка я сама громко вскрикивала при мысли, что скоро их покину, а позднее они, быть может, будут в этом винить меня. Если бы я не любила их так сильно, то взяла бы с собой; но они потеряли бы богатое настоящее и блестящее будущее ради того, чтобы занимать в Париже положение неведомых никому бастардов, поэтому мне надо было принести эту жертву; я принесла ее, но ничто в моей жизни не обошлось мне так дорого.
Наконец условленный день настал; с вечера, не предупредив меня, Бабетта отправила моих детей в Турин, чтобы я их больше не видела, а мой отъезд оказался менее тягостным. Князь делла Цистерна и его драгуны эскортировали мою нагруженную большими ценностями карету (она могла бы стать славной добычей); впрочем у меня были две кареты, и обе в равной степени нагружены. Мы не рассчитывали, что нас будут сопровождать драгуны, и я проявляла беспокойство; однако курьер предупредил брата о моем отъезде и сообщил ему, по какой дороге я поеду.
Я взглянула на принадлежавший мне дом, где провела много спокойных и счастливых часов, где еще вчера в последний раз обнимала своих детей, и забилась в глубь кареты, не отвечая г-ну делла Цистерна, который, сняв шляпу, подошел к дверце. Подумав, что я нездорова, он удалился.
На третьем ночлеге, когда я заканчивала ужин, таинственно вошла Марион и сказала, что прибыл хорошо замаскированный посланец от моего брата.
Нас должны были похитить этой ночью, без всякого шума. Хозяин был подкуплен; драгунов, охранявших обе кареты, напоят вином со снотворным порошком, так же как князя и его людей; запряженные кареты будут вывезены со двора, а мы пойдем пешком обходным путем, что позволит нам никем не замеченными выбраться из городка. Чтобы не быть ни в чем заподозренным, хозяин гостиницы, после того как все будет сделано, тоже выпьет вина со снотворным, так что утром его найдут спящим, как и всех других, и не станут нив чем подозревать.
Этот великолепный план был задуман за столом пятью или шестью французскими дворянами — все они были моими близкими или дальними родственниками и радовались тому, что могут похитить у Савояра его любовницу. Я могла лишь одобрить этот план: в нем легкомысленные повесы проявили определенный здравый смысл.
Все было исполнено великолепно: нас вывели из гостиницы так, что никто ничего не заметил; все было как в сказках, настоящим волшебством. Французские аванпосты находились отсюда очень далеко, и здесь никто не ожидал столь дерзкого нападения; надо было быть французом, чтобы задумать такой план, а главное — чтобы осуществить его. Мои похитители могли бы перерезать уснувших драгунов, но я поставила условие, что им не причинят никакого зла. Впрочем, похищавший меня отряд был весьма мал: это была дюжина сорвиголов, которые, словно вихрь, пересекли всю страну, выдавая себя за мародеров савойской армии; они переоделись в пьемонтскую форму, а сходство Двух языков не позволяло раскрыть, кто они такие.
Мы неслись галопом всю ночь; повсюду были приготовлены припасы и оседланные лошади; мы ни на минуту не останавливались и на рассвете встретили поджидавший нас большой отряд; теперь нам нечего было бояться, и я наконец оказалась среди моих соотечественников, осыпавших меня поздравлениями.
Граф д'Эстре спросил меня, куда я желаю ехать. Я ответила, что поеду в Париж, в монастырь кармелиток на улице Булуа, где у меня много добрых подруг.
— Ну что ж, гони в Париж! — приказал он моему кучеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59