Сделав мощный рывок, он приподнял над водой верхнюю часть своего туловища до пояса.
Ален хотел оглядеться, но, к несчастью, уже стемнело, и его глаза видели в окружающем мраке не дальше, чем на двадцать шагов.
Человек был бессилен в борьбе со стихией; в то же время мысль о том, что он бросил бедного ребенка, приводила его в отчаяние. Ален все время думал о мальчике. Когда какой-нибудь вал, более высокий, чем другие, приподнимал пловца и с шумом разбивался о его грудь, ему казалось, что он видит маленькую фигурку Жана Мари, ставшую игрушкой волн; молодой охотник представлял себе, как мальчик цепляется за скалу, а обступившая его вода все поднимается и поднимается, спокойная, но столь же угрожающая, столь же неумолимая в своем спокойствии, как и в ярости. Когда какая-нибудь запоздалая чайка проносилась над головой Монпле, спеша вернуться в свое гнездо, ему чудился в крике птицы голос того, кого он назвал своим сыном, — очевидно, это означало, что мальчик уже отдал Создателю душу; тогда у Алена начинала кружиться голова, и, невзирая на сильный холод, пот струился по его лицу.
Он был вынужден нырять, чтобы смыть этот пот с лица.
Между тем течение продолжало столь стремительно нести пловца, что ему не приходилось прикладывать каких-либо усилий, чтобы удержаться на воде.
Наконец его закрутило и несколько раз перевернуло, после чего он почувствовал, что ничто больше не стесняет его движений.
Течение прекратилось.
Ален попытался понять, в каком направлении следует плыть, но его окружал непроглядный мрак: не было видно ни луны, ни звезд — ничего, кроме фосфоресцирующих волн.
Он затерялся в необъятной водной пустыне!
Флажок по-прежнему держался в нескольких шагах от хозяина; время от времени он оглашал воздух жалобным воем, как бы моля о помощи.
Ален поплыл наугад, полагаясь на Провидение.
Он плыл без остановки почти полтора часа.
Затем его силы иссякли, движения стали неуверенными, и ему трудно стало преодолевать волны — они захлестывали пловца, перекатывались у него над головой.
Молодому охотнику показалось, что вой Флажка сделался еще более скорбным.
Мало-помалу он почувствовал, что вся его кровь прихлынула к голове и в ушах стоит непрерывный приглушенный шум. Калейдоскоп событий прошлого с его живыми бесчисленными образами замелькал перед глазами Алена; он заново переживал то, что когда-то видел, делал и говорил. В то же время видения его детских игр под сенью тенистого сада, окружавшего Хрюшатник, перемежались со сценами парижской жизни с ее забавами, шумными застольями, двумя дуэлями, а также любовью к Лизе, унылым затворничеством в Шалаше и походами через болото. Перед мысленным взором молодого человека проносилось множество лиц, в том числе постные физиономии его наставников из Сен-Ло и спокойный кроткий лик старого Монпле; он слышал ржание отцовской лошадки, с которым она всегда возвращалась на ферму после долгой поездки. В глубине картины виднелись веселые подружки, оставленные Монпле в Париже; несмотря на немалое число этих красоток, их образы были отчетливыми, и все они одновременно всплывали в памяти умирающего.
Силы пловца все убывали, шум в ушах все усиливался, но видения исчезли. Внезапно черная пелена, стоявшая перед глазами Алена, сменилась лазурным цветом; на этом лазурном фоне вдали показалась лучезарная фигура; она стала расти и приближаться к охотнику. Вскоре женщина оказалась довольно близко от Алена, и он узнал в ней Жанну Мари: она сидела на той самой скале, где он оставил ее сына.
Мальчик стоял рядом с матерью, прислонившись к ее груди; и он и она были увенчаны сияющим ореолом; Монпле не мог разглядеть лица ребенка, но видел лицо женщины; она смотрела на сына с улыбкой, в которой сквозила невыразимая грусть.
Внезапно туманное облако, скрывавшее Жана Мари, развеялось, и перед Аленом предстало лицо мальчика; оно было такое бледное, что охотнику стало ясно: ребенок мертв.
При этой мысли бред несчастного усилился.
Ему показалось, что скала, которую он видит, находится всего лишь в нескольких саженях от него. Ален из последних сил попытался до нее добраться; он почувствовал, как его пальцы наткнулись на гранитное основание пьедестала, на вершина которого застыли сияющие фигуры; он. вцепился в скалу с неистовой энергией, возрастающей во время агонии, и лишился чувств.
В предчувствии смерти он услышал с тоской заунывный вой над своей головой.
То был жалобный плач собаки, в свою очередь прощавшейся с миром.

XXIII. КАЖДОМУ ПО ЗАСЛУГАМ

Каждый Божий день боцман Энен, по своему обыкновению, курил по утрам трубку, сидя на деревянной скамье, расположенной у садовой ограды.
На следующий день после вышеописанных событий моряк, как всегда в привычное время сидел на своей любимой скамье и дымил трубкой.
В нескольких шагах от него Луизон распутывала удочки и выправляла крючки.
Немного дальше старшие из сыновей, вытащив старую лодку на берег, конопатили ее рассохшуюся обшивку.
Лицо моряка было более суровым и серьезным, чем обычно; озабоченность, с которой Энен выпускал изо рта густые клубы дыма, не была для него характерной: как правило, он предавался этой любезной сердцу забаве с наслаждением, размеренно и безмятежно; время от времени боцман, состарившийся среди волн и едва ли не боготворивший стихию, а также не понимавший, как люди могут жить вдали от морских берегов, поглядывал на море с сердитым и укоризненным выражением лица.
Затем он погружался в столь глубокие размышления, что, казалось, вывести из этого состояния его могут лишь события чрезвычайной важности.
В тот час, когда восходящее солнце, отделившись от туманной линии горизонта, окрашивало море в багрянец и золотило стены домов, в рыбацкой деревне царило сильное смятение.
Все здешние жители, уже трудившиеся на берегу, бросали работу и бежали в сторону церкви, откуда доносился глухой гомон людских голосов.
Жена и дети боцмана Энена последовали примеру своих земляков.
Старый моряк довольно долго не обращал внимания на окружающую суматоху, но внезапно он вскочил и в ярости швырнул трубку на землю, так что она разлетелась на куски.
— Ну и шум они подняли, разрази меня гром! — вскричал Энен. — Нашли мертвеца и теперь спешат к нему, как стая ворон. У птиц хотя бы есть оправдание: они питаются падалью, но лицо утопленника — чертовски скверное зрелище для женщин и детей!
Дав волю своей досаде, боцман Энен с тем же ворчанием побрел туда, где слышался этот жуткий гвалт.
По дороге он повстречал жену, возвращавшуюся домой.
— Ну что, — спросил моряк, — это он, не так ли?
— Нет, — отвечала Луизон, — нашли не его, а Ланго.
— О! — перебил ее боцман Жак. — Раз это не он, то мне наплевать, что там нашли у этого старого окаянного крокодила.
— Погоди! Ты никогда не даешь мне договорить. В доме Ланго ничего не нашли, зато его самого нашли повешенным!
— Ну и ну! — воскликнул Энен, услышав эту новость, которая заставила его отчасти забыть о своей тревоге. — Повешенным! Уже известно, из-за чего он повесился?
— Одни считают, что он потерял много денег; другие — что он был не в ладах с законом; а еще поговаривают, что Ришар заявил, будто Ланго задолжал ему сто тысяч франков, и адвокат подал на него в суд: скряга предпочел повеситься, чтобы не платить.
— Что ж, он сделал то, в чем я бы давно ему помог, если бы только он причалил к моему борту.
Напутствовав покойного такими речами, боцман Энен решил вернуться домой, как вдруг изумленный и испуганный возглас Луизон заставил его резко повернуть голову; в десяти шагах от себя боцман увидел Алена, того самого Алена, которого он уже похоронил, — этот человек направлялся прямо к ним!
Энен бросился навстречу охотнику.
— Ты! Ты! Ты жив! — воскликнул он. — Черт побери! Даже если бы я стал владельцем трехмачтового судна, я и то не был бы так рад!
Молодой человек был поражен столь радушным приемом со стороны Энена, так как он полагал, что, после того как они с боцманом не на шутку повздорили несколько месяцев тому назад, им суждено до конца жизни быть в холодных отношениях.
В ответ на просьбу моряка охотник рассказал о том, что случилось прошлой ночью: как маленький Жан Мари разыскал его на отмели; как, будучи растроганным самоотверженным поступком мальчика, он пообещал жениться на его матери; как лодку унесло течением и им пришлось укрыться на вершине скалы. Молодой человек рассказал, как вначале они надеялись, что их спасет какая-то шлюпка, но вскоре у них не осталось никакой надежды. Тогда он, Ален, бросился в море, чтобы попытаться добраться до лодки, но его подхватило течение, захлестнули волны, и он потерял сознание; очнувшись, он подумал, что цепляется за скалу, где оставил Жана Мари, а на самом деле его прибило к берегу.
Наконец, когда вода спала, молодой человек смог вернуться в Шалаш сухим путем и взять там одежду.
— Бедный Жан Мари! — воскликнул Ален со слезами на глазах. — Если бы я взял его с собой, то, может быть, мне удалось бы его спасти!
— И что же ты собираешься теперь делать? — спросил боцман Энен.
— Разве я не обещал мальчику жениться на его матери? Видите, боцман Энен, я отказывался жениться под угрозой, но согласился на просьбу: я собираюсь сдержать свое слово.
— Тебе это в тягость? — спросил старый моряк.
— Нет, ведь, в сущности, я всегда любил Жанну Мари, и сейчас она дорога мне вдвойне: как жена и как мать. Пойдемте же, надо сообщить Жанне скорбное известие, и И сомневаюсь, что вторая новость, которую я ей скажу, облегчит ее горе.
— Пойдем, — отозвался Энен, — тем более что идти далеко не придется; ты же знаешь, что она живет у меня?
Ален кивнул, как бы отвечал: «Да, я это знаю».
— Ладно, вперед!
Мужчины подошли к дому, но вместо того, чтобы войти в дверь, Энен остановился у одного из окон; комнатная занавеска была слегка отдернута, и взгляд мог без труда проникнуть внутрь.
Боцман заглянул в дом первым.
— Ну что, — спросил Ален, — бедняжка там?
— Да, она там.
— Что ж, тогда войдем, — с тяжелым вздохом промолвил охотник.
— Войдем, — согласился Энен, — но сначала загляни в окно.
Ален печально покачал головой и машинально приник к окну; но, едва лишь окинув комнату взглядом, он вскрикнул, а затем, повернувшись к старому моряку, посмотрел на него с изумлением.
— О! Что это я увидел? — воскликнул охотник.
Монпле увидел Жанну Мари, склонившуюся над кроватью; одной рукой она поддерживала сына, а другой подносила чашку к его губам.
— Ну да, ну да, именно это! — отозвался боцман Энен. Молодой охотник упал на колени и воздел руки к Небу. Моряк бесцеремонно поднял его и сказал:
— Ну, и что ты собираешься сказать Богу? Что он слишком добр, сотворив для такого дикаря, как ты, сразу два чуда? Разве он и сам этого не знает? Лучше пойди и обними их скорее.
С этими словами он втолкнул молодого человека в дом. Нетрудно понять, сколь велика была радость Жанны
Мари, державшей сына в объятиях, когда она увидела Алена, которого считала погибшим, тем более что раскаявшийся Ален смиренно просил ее забыть прошлое и умолял позволить ему загладить свою вину.
Можно также представить себе, с каким восторгом, вознося хвалу Господу, охотник расцеловал мальчика, которого он уже не надеялся увидеть в живых.
— Как же ты оттуда выбрался, бедный милый малыш? — спросил он.
Мальчик указал ему на старого боцмана. Алену все стало ясно.
— А! — воскликнул он. — Значит это вы, боцман Энен, были в лодке, которую мы видели?
— Черт побери! Я и Жанна Мари, вернее Жанна Мари и я, ведь это она, разузнав все, поняла, что маленький бесенок погнался за тобой.
— Почему же вы сразу не причалили к нам? Вы бы оказали мне услугу, избавив от жуткого прыжка в воду!
— Почему? Да если бы ты не был отъявленной сухопутной крысой, гуляющей по отмелям ради своего удовольствия, не заботясь о том, что творится вокруг, ты бы знал, что в двух льё от берега, к востоку от устья Виры, проходит сильное течение, и оно несется в сторону взморья.
— О! Теперь мне это известно, — сказал Ален, — и, уверяю вас, я никогда этого не забуду!
— Так вот, я хотел обойти течение стороной. Слушай, я прекрасно тебя видел, ты топтался на своей гранитной подставке, размахивая флагом бедствия, но, чтобы добраться до вас обоих, надо было обогнуть отмель, а тебе было невтерпеж! Нет, ты не соизволил подождать, пока старый белый медведь Энен подоспеет и спасет тебя.
Ален крепко пожал руку боцмана.
Когда все прояснилось, и не осталось никаких вопросов, Жанну Мари и Алена известили о загадочной и неожиданной кончине Тома Ланго.
Дядюшка, как нам известно, не слишком жаловал бедную Жанну, и все же, узнав о его смерти, женщина не смогла удержаться и заплакала.
— Право, у тебя слишком много слез, милая Жанна! — воскликнул Ален. — Если ты не хочешь, чтобы Бог наказал тебя, прибереги слезы для другого случая. Что до меня, — весело прибавил охотник на водоплавающую дичь, — то я не желал Ланго смерти, но раз его угораздило так кстати повеситься, я признаюсь, что мне, к моему великому сожалению, нисколько его не жаль.
Все засиделись в доме моряка допоздна, и Ален вернулся в Шалаш лишь около одиннадцати часов вечера.
На следующий день жители деревни узнали истинную причину смерти Ланго. Мировой судья, призванный, чтобы составить протокол о самоубийстве,
нашел на постели бакалейщика гербовую бумагу.
Это была повестка в гражданский суд Сен-Ло; в ней значилось, что Ришар предъявляет Тома Ланго иск на сумму в сто тысяч франков.
Адвокат оставил за собой право изложить в свое время и в надлежащем месте причины этой претензии.
Очевидно, накануне или днем раньше Ришар явился в Мези и нанес ростовщику один из своих традиционных визитов. Ланго надоели вечные притязания адвоката, и он отказался платить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29