Большой город в отличие от его чертовой скалы посреди моря был полон привлекательных и свободных молодых женщин.
А теперь, когда ему было не важно, что подумает о нем Кристина, для него не было бы позором вернуться домой. Так почему же он не строил планов возвращения? Ответ был ему известен, хотя это не значило, что этот ответ ему нравился. Нет, он знал, почему не спешит покинуть остров Скай, и это не имело никакого отношения к Кристине. Это не было даже связано с Бренной Доннегал. По крайней мере напрямую. Дело было в этом месте. Это место каким-то образом привязало его к себе.
Щебетание детей, проходивших мимо его амбулатории по дороге в школу, невероятная ширина и глубина неба, которое, казалось, бесконечно далеко простиралось над его головой, ничем не скрытое от него — ни каминными трубами, ни крышами домов, чистый и острый аромат соленой воды, пронизывавший воздух в отличие от забивавшего горло и легкие лондонского смога… Мысль о возвращении в Лондон после того, как он привык ко всему этому, наполняла его ужасом.
И все же когда-нибудь ему предстояло вернуться в Лондон. Он не мог провести остаток жизни на острове Скай. Он был милостью Божией маркизом Стиллуортом. И были люди, имевшие больше прав на его внимание и преданность, чем жители острова Скай, хотя арендаторы и фермеры в Стиллуорт-Парк едва ли нуждались в нем так же, как жители Лайминга.
Но у обитателей деревни, говорил он себе, была Бренна. До его появления на острове Скай они прекрасно обходились ее помощью и заботами и так же прекрасно обойдутся без него, когда он уедет. Он внушал себе это постоянно. И все же ему стоило большого труда поверить в это.
Ему следовало быть благодарным Бренне Доннегал за то, что она не дала ему пощечины, хотя была вправе так поступить. Следовало признать, что в ту ночь в замке Гленденинг он вел себя крайне нескромно. Он и до сих пор не вполне понимал, что это на него нашло. Никогда прежде он не терял контроля над собой подобным образом.
Конечно, трудно было отрицать, что Бренна Доннегал привлекала его, но это, разумеется, никоим образом не извиняло его необъяснимого поведения в тот вечер в замке лорда Гленденинга.
Он вел себя на редкость прямолинейно и грубо. Такая манера вести себя была достойна разве что… Пирсона. Или, что еще хуже, Шелли. Эти двое ни на секунду бы не поколебались, если бы им пришла в голову блажь овладеть женщиной на клавиатуре фортепьяно.
Рейли же никогда в жизни не делал ничего подобного. Мисс Доннегал при всей своей самоуверенности была невинной молодой девушкой, и он позволил себе наглость повести себя с ней недостойно. Ее никто не мог защитить от таких грязных типов, как он сам, позволивших себе напасть на нее в момент, когда она оказалась совершенно беззащитной.
Право же, это было чудовищно! Живя здесь, вдали от цивилизации, он стал превращаться в такого же дикаря, как Йен Маклауд. Что будет с ним дальше? Неужели он скоро, подобно графу, напялит на себя килт и станет брюхатить девок из бара?
— Это вон там, за тем поворотом, — сообщил ему ребенок, оглядываясь через плечо.
Он так и не осознал, была ли то девочка или мальчик.
Кем бы ни было это существо, оно было до такой степени покрыто грязью, что разглядеть, какого оно пола, не представляло ни малейшей возможности.
Рейли никогда не видел этого маленького оборвыша. Это существо не посещало местную школу. Школьный учитель, суровый, но не злой человек, конечно, тотчас же послал бы оборванца к Рейли, дабы тот избавил его от вшей.
— Верно, — сказал Рейли, чтобы уверить ребенка в том, что он его слушает, чтобы поддержать игру, если только это было игрой. Парнишка (или девица — кто это был на самом деле?) не смог толково объяснить, зачем понадобились в этом случае таланты Рейли. Несколько раз он обронил слово мама, и Рейли от души надеялся, что на этот раз ему не придется принимать осложненные роды. В этих случаях он предпочитал рассчитывать на Бренну Доннегал и ее сноровку.
Но с другой стороны, он понимал, что не в его интересах проявлять излишнюю разборчивость. Он не мог себе этого позволить. Было просто чудом, что она все-таки направляла к нему кое-каких пациентов после того, что он позволил себе с ней. Более того, после того как он признался, что побывал в ее бесценном кабинете, а это, похоже, оскорбило ее гораздо больше, чем то, что его рука воровским манером проникла за ее корсаж.
Он был так болезненно, так чертовски уязвлен, когда она посмотрела на него своими огромными синими глазами и спросила его, что хорошего может выйти из их отношений.
Даже теперь в нем разгорался гнев, когда он думал об этом. Что хорошего может выйти из этого? О чем она при этом думала?
Хотя каковы, собственно, были его намерения? Конечно, Бренна Доннегал была не из тех женщин, кого мужчина мог бы сделать своей любовницей, даже если он и был врачом в деревеньке размером с Лайминг. Он не мог бы и в этом случае уйти от ответственности. А брак ни в коем случае не входил в его планы. Ведь он только что избежал одних оков, и не стоило обольщаться, что он еженощно не благодарил свою счастливую звезду за то, что она спасла его от этого несчастья.
И все же после тех обжигающих поцелуев представления Рейли о браке претерпели значительные изменения. Брак с женщиной, столь страстно отдававшейся поцелуям, как Бренна Доннегал, и потом не жаловавшейся на то, что ей испортили прическу, был совсем иным делом по сравнению с союзом с такой женщиной, как Кристина Кинг…
Но, должно быть, перспектива замужества вовсе не прельщала Бренну Доннегал. Она была настолько увлечена своими чертовыми исследованиями природы холеры, что ни на что другое у нее не оставалось времени и думать о другом ей было некогда. Вне всякого сомнения, она думала вовсе не о том, о чем обычно думают девушки ее возраста и о чем следовало бы думать и ей самой, — о платьях, званых вечерах и поклонниках.
О чем он, однако, думал? О том, что он, восьмой маркиз Стиллуорт, собирается жениться на полоумной девице с Гебридских островов? Он даже представить себе не мог, что сказала бы его мать, если бы он привез Бренну в Лондон и представил ее родным в качестве новой леди Стиллуорт. Хотя синие глаза мисс Бренны Доннегал были способны посрамить знаменитые фамильные сапфиры Стиллуортов.
С этими камнями на шее она была бы похожа на королеву Боадицию… И все же его сестры, несомненно, впали бы в истерику при виде гривы рыжих волос Бренны, свободно падавших на плечи и спину, не говоря уже о ее склонности в случае необходимости глотать виски прямо из горлышка бутылки… А уж что касалось Пирсона и Шелли, тут и представить себе невозможно, сколько красноречия они бы потратили, изощряясь в остроумии по поводу подобного брака маркиза Стиллуорта.
Но даже при всех этих условиях Рейли не имел бы ничего против такой жены, как Бренна. Она была умна, и добра, и красива.
Господи, как красива она была! А целовать ее в тот вечер… О, это было одно из самых восхитительных воспоминаний в его жизни. А он целовал женщину не в первый раз, и все его партнерши были значительно опытнее мисс Бренны Доннегал в науке нежной страсти.
Но какое значение имел опыт, когда в ней было столько чистого чувства, которое невозможно подделать. Когда он целовал ее, он ощущал, как все его тело омывают волны страсти и нежности, исходившие от нее. Конечно, с его стороны было бы непростительной самонадеянностью считать, что она питает к нему любовь…
Но он был вполне уверен, что некоторый интерес он в ней вызывает. Или это было только чувственностью? Да, Бренна Доннегал, несомненно, была очень чувственной женщиной.
Впрочем, едва ли это имело теперь какое-то значение. Что бы ни произошло между ними, все осталось в прошлом.
То, что он заглянул в ее святилище, в то место, где она вела свои нелепые исследования в пользу своего отца, было в ее глазах непростительным грехом.
Но как он мог устоять перед искушением? В тот момент ему показалось вполне естественным войти в комнату, дверь которой она не заперла.
Он был несказанно разочарован, когда обнаружил на стенах всего лишь несколько карт Лайминга с какими-то загадочными пометками и журналы, разбросанные там и сям. Там не оказалось никакого монстра. Эта комната даже не была логовом курильщика или курильщицы опиума. Просто какие-то непонятные каракули ученого безумца.
И все же ему не следовало сообщать ей о том, что он все это видел, потому что теперь она больше с ним не разговаривала.
Впрочем, возможно, это было к лучшему. Потому что если одни только ее поцелуи довели его до такого самозабвения, что он готов был лишить ее девственности прямо на фортепьяно, тогда то, что они отдалились друг от друга, было к лучшему.
— Сюда, — сказал голос, принадлежавший бесполому существу, шагавшему впереди.
Рейли, ехавший на лошади, одолженной ему лордом Гленденингом, смирном животном, прекрасно приспособленном к каменистым и обрывистым склонам, по которым Рейли был вынужден карабкаться почти ежедневно, когда навещал своих больных, был теперь вынужден пригнуться, потому что проезжал под лозами каких-то вьющихся растений, свисавших с каменистых осыпей.
Жилище, которое увидел Рейли, вряд ли можно было назвать домом.
Ветхая разваливающаяся хижина, кровля которой была сложена из обломков камня, со щелями, заткнутыми торфом, располагалась в центре ущелья, между двумя мощными скалами. Запах, исходивший оттуда, даже на таком расстоянии был столь мощным и отвратительным, что его не выдержал бы и самый свирепый из гуннов и непременно повернул бы назад. Это был запах отходов человеческого тела, к которому примешивался запах виски. Ну не прелесть ли?
Должно быть, отец ребенка гнал виски прямо здесь, дома. Удивительно было, как домишко до сих пор не взлетел на воздух.
— Но вы ведь не живете здесь? — не мог Рейли не спросить своего проводника.
— Живем, — ответил малыш.
Сердце Рейли упало, но он кивнул ребенку, который запрыгал по скалам, крича:
— Мама! Мама! Доктор здесь!
Не последовало никакого сигнала, который бы свидетельствовал о том, что мама или кто-либо еще услышал ребенка. Из грубо сложенной трубы в центре кровли поднималась струйка дыма. Это означало, что дома все-таки кто-то был.
Заметив, что погода, прекрасная поутру, теперь начала быстро портиться, небо, уже обложенное тучами, не обещало ничего, кроме холода, Рейли испустил глубокий вздох и спрыгнул с кобылы.
Когда он отстегнул от седла притороченную к нему медицинскую сумку, на его спину и шею упали первые крупные капли дождя.
— О, — сказал он лошади, начавшей спокойно щипать траву у основания скалы, — это прелестно.
Его провожатый исчез в хижине. Рейли с мрачным видом последовал за ним, гадая, насколько надежную защиту от непогоды предоставляют каменная крыша и торф, проложенный в щелях между камнями. Дождь на острове Скай весьма отличался от лондонского дождя. Он был холоднее, чем любой другой дождь, под который Рейли когда-либо случалось попадать. Рейли полагал, что причиной тому была чистота воды, в которой не было частиц угля.
— Привет! — крикнул он, входя в низкий дверной проем, завешенный протертым до основания одеялом.
Так как не было деревянной двери, в которую можно было бы постучать, Рейли снова окликнул хозяев.
— Привет! Есть здесь кто-нибудь? Я доктор Стэнтон…
Услышав какое-то бормотание, он решил, что, возможно, это было приглашение войти, и, приподняв ветхое одеяло, нырнул под него.
Ему потребовалась минута-другая, чтобы глаза его привыкли к мраку хижины и он сделал еще один шаг вперед. Когда наконец он обрел способность видеть, он различил некое существо, старую женщину, к которой жалось по меньшей мере с полдюжины молча плачущих детей, в разной степени одетых или, скорее, раздетых. Запах, как ему показалось, подгорелой овсяной каши, был густым, почти осязаемым и заполнял всю хижину. Должно быть, родители этих детишек были не в состоянии обеспечить их одеждой. Младшие дети ходили просто нагишом, и это, должно быть, объясняло наличие другого, ясно различимого и не менее впечатляющего запаха.
— Итак, — сказал Рейли, не без сожаления вспоминая дома своих прежних пациентов в Мейфэре, кресла, обитые зеленой кожей, в которых можно было удобно расположиться, и херес, который там ему подавали. — В чем дело, мадам? Заболел кто-то из детей?
Тут Рейли разглядел, что у женщины, вокруг которой копошились дети, большой кровоточащий порез на губе, уже побагровевший и припухший. Такое же украшение он заметил и над ее левым глазом.
Он готов уже было произнести речь, не вполне предназначенную для нежного слуха юного поколения, но вовремя одернул себя. Вместо этого Рейли сказал:
— Ага! Вижу. Вы… — Потом обратился к девочке, стоявшей в дверном проеме: — Отогни одеяло побольше, девчушка. Есть тут у вас место, где можно было бы раздобыть немного чистой воды? И какая-нибудь посудина, в которой вы могли бы ее принести?
Девочка серьезно кивнула.
— Хорошо, — сказал Рейли. — Можешь послать за водой кого-нибудь из сестер или братьев?
Девочка послушно окликнула сестру:
— Слышала его, Доркас? Принеси ведро.
Рейли подумал, что не стоило и спрашивать о том, не найдется ли в хижине каких-нибудь тряпок, чтобы отереть кровь с лица женщины. Если здесь и было какое тряпье, то оно использовалось в качестве подгузников для младших детей. Рейли обреченно поставил свою медицинскую сумку на то, что, как ему показалось, должно было служить обеденным столом, если только несколько червивых корок хлеба могли быть признаком того, что за этим предметом мебели вкушают пишу. Из своей сумки Рейли выудил губки.
— Ладно, — сказал он, вставая на колени возле женщины. — Давайте-ка посмотрим, что тут у вас.
Теперь, когда его глаза адаптировались к полумраку лачуги, он разглядел, что женщина была не так стара, как он было подумал сначала. Она, должно быть, была его возраста, если не моложе. Она смотрела на него виноватыми глазами.
— Я говорила им, чтобы они не беспокоили вас, — сказала женщина не вполне внятно, так как у нее отсутствовало множество зубов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41