Он открыл глаза, оперся на локоть и, обласкав ее взглядом шоколадных глаз, промолвил: – я решил, что ты будешь спать до вечера!
– И что бы ты в этом случае, интересно, делал? – сонным голосом спросила она, коснувшись кончиком указательного пальца его губ.
– Остался бы возле тебя, чтобы охранять твой сон и покой и любоваться тобой, – сказал он.
От этих слов по всему ее телу распространилось приятное тепло. Она подняла голову и промолвила:
– Я так благодарна тебе за трогательную заботу о Клео! Ты вдохнул в нее жизнь! Я потеряла тетушку Гермиону и страшно боюсь потерять и Клео… – Антония закрыла глаза и уткнулась лицом в его грудь.
Он улыбнулся и обнял ее.
– Но рано или поздно это случится, дорогая, Клео прожила долгую и насыщенную интересными событиями жизнь. Но, как она верно заметила в разговоре с тобой, никто в этом мире не бессмертен. Мне кажется, что и ей не хочется жить вечно. Антония, все твои домочадцы достигли преклонного возраста. Ты задумывалась, что станет с тобой, когда все они уйдут в иной мир? Как ты будешь тогда жить?
Она села и нахмурилась, озабоченная нарисованными Ремингтоном мрачными перспективами ее одинокой жизни в опустевшем доме. И действительно, что она станет делать, когда все ее подруги уйдут, одна задругой… Сердце ее сжалось от ноющей боли, губы задрожали, глаза увлажнились.
– Не печалься, дорогая, – сказал Ремингтон. – Ты не останешься в одиночестве, с тобой буду я. Мы всегда будем вместе…
На сердце у нее потеплело, она поняла, что нуждается в нем, как в солнечном свете, воздухе, тепле и смехе. Вчера он, словно бы почувствовав это на расстоянии, примчался сюда, чтобы успокоить и приласкать ее, разделить с ней хлопоты и печаль, помочь Клео преодолеть кризис. А сейчас они разделяют радость и наслаждение. И нет в целом мире другого мужчины, с которым бы она хотела познать то, что познала с ним. Даже со своим супругом, сэром Джэффри, ей не доводилось ощущать ничего подобного.
Быть может, секрет особой сладости их соития заключается в том, что она влюблена в него? А он, в свою очередь, любит ее? Следя за игрой эмоций на ее просветленном лице, Ремингтон затаил дыхание, боясь нарушить одним неосторожным жестом или словом очарование момента. Он сказал уже достаточно, теперь ей требовалось время, чтобы свыкнуться с его мыслями. Легкая печаль Антонии уступила место радости, она взглянула на Ремингтона с нежностью и любовью, и он понял, что теперь у них все сложится хорошо.
– Знаешь, – сказала она, – я поняла, что заблуждалась, говоря, что не нуждаюсь в тебе. Ты мне нужен, как хлеб и вода.
Это было даже больше, чем ему хотелось бы услышать. Он обрадовано улыбнулся и поцеловал ее. Она с жадностью отозвалась на его поцелуй и обвила руками его плечи. Он крепко прижал ее к себе и спросил:
– Значит, я тебе нравлюсь? И ты нуждаешься во мне? Что же осталось? Осталось только поверить мне!
Он погладил ее по спине, она задрожала, и он сказал:
– По-моему, эта проблема нами уже решена.
– Ты так считаешь? – Антония покраснела, вспомнив, сколько злых слов она высказала ему, ослепленная гневом. – Ты полагаешь, что я теперь тебе верю? И что же дает тебе основание для этого? – крепче прижимаясь торчащими сосками к его поросшей волосами груди, пролепетала она.
– Вот это! – ответил Ремингтон, дотронувшись пальцем до ее груди.
Антония посмотрела на палец и свои нагие груди и вздрогнула от нестерпимого вожделения. Никогда прежде ей не доводилось видеть мужскую руку, ласкающую ее обнаженное тело, ощущать терпкий запах мужского тела, млеть от его прикосновений. Она замерла, наслаждаясь охватившими ее сладостными ощущениями, и непроизвольно раскинула в сторону руки.
Ремингтон положил ладонь ей на лобок и произнес, теребя пальцами колечки ее волос:
– Антония, ты прекрасна! Я тебя обожаю!
– Признаться, я чувствую себя несколько неловко голой… – пролепетала она, стыдливо опуская ресницы.
– Грех стыдиться Божьего дара, – возразил Ремингтон. – Ты вправе гордиться своей неземной красотой. Неужели ты чувствовала бы себя спокойнее, если бы на тебе сейчас было надето платье, застегнутое на все крючки и пуговицы? Сдается мне, что твой бывший благоверный никогда не видел тебя голой. Надеюсь, он тебя не обижал?
Она промолчала.
– Значит, он, как истинный джентльмен, заставлял тебя ложиться в постель в ночной сорочке, с несколькими рядами пуговиц, разумеется, – не унимался расшалившийся Ремингтон.
Антония зарделась и отвернулась. Однако ощущение чего-то твердого, упершегося ей в бедро, придало ей смелости, и, поколебавшись, она поведала ему свою заветную тайну:
– Если честно, то спустя короткое время после нашего бракосочетания сэр Джеффри вообще перестал тревожить меня по ночам…
– Как? Он с тобой не спал? Я в это не верю! Что же произошло? – изумленно спросил Ремингтон.
– Это уже не имеет значения, – побледнев, ответила Антония. – Почему тебя это интересует?
– Потому что я хочу знать, что может быть тебе неприятно, Антония. Как я догадываюсь, он принуждал тебя делать нечто, что вызывало у тебя омерзение.
– Да нет же, успокойся! – раздраженно воскликнула она и попыталась отодвинуться от Ремингтона.
Он почувствовал, что вот-вот вызовет ее на откровенность, и не только не отпустил ее, но для пущей надежности накрыл ее своим телом и вдавил в перину. – Не надо, только не сейчас, – неуверенно пролепетала она.
– Тогда ответь мне честно, к чему он тебя склонял? – упорствовал Ремингтон.
Антония сдалась и, вздохнув, сказала:
– Он хотел, чтобы я вела себя в постели более сдержанно.
Ремингтон даже не сразу сообразил, что она под этим подразумевает. А догадавшись, вскричал:
– Как? Неужели ему не нравился твой темперамент?
– Да, оргазм происходил у меня чересчур бурно, на его взгляд. И это его смущало! – Антония отвернулась и замолчала.
Ремингтон погрузился в размышления о странностях человеческой натуры. Он знал, что некоторые мужчины полагали неприличным любое бурное проявление их женами своих эмоций. Эти ханжи утверждали, что излишняя раскрепощенность растлевает и развращает женщин и поэтому потворствовать их моральному разложению мужьям не следует. Такие лицемеры приберегали свои пылкие чувства и страстные ласки для падших красоток, в полной мере вкушая с ними всю сладость безудержного разврата. Супругам же своим они снисходительно предоставляли возможность исполнить так называемый супружеский долг. Таков был, очевидно, и старый муж Антонии, решивший на склоне лет осчастливить бедную сиротку, сделав ее женой, и тем самым искупить свои многочисленные прежние грешки.
– Старый осел, – в сердцах подытожил он вслух. – Он прекратил посещать твою спальню, испугавшись твоих искренних чувств?
– Мне это пришлось не по вкусу, – призналась Антония, – и как-то раз, собравшись с духом, я сама пришла к нему и стала демонстрировать свое обнаженное тело…
– Ты надеялась таким образом возбудить и соблазнить его? Ну, и тебе это удалось? – спросил Ремингтон.
– Мне удалось лишь вызвать у него праведный гнев, – с горечью ответила Антония. – Он застегнул мою сорочку на все пуговицы и отправил обратно в мою спальню, как чересчур расшалившуюся плохую девочку.
– С тех пор ты так и осталась «застегнутой на все пуговицы», – сделал печальный вывод из ее рассказа граф. Теперь ему стало понятно, почему она так болезненно отреагировала на его попытку срезать ножницами пуговицы с ее платья. – Что ж, радость моя! Как ты догадываешься, вероятно, я не разделяю его воззрений на интимные отношения супругов. Мне претят притворная скромность и ханжеские ограничения, я не нахожу ничего неприличного в естественной реакции женщины на наслаждение, не имею ничего против ее попыток совратить меня и порой сам не прочь пошалить. Сейчас мы проведем один любопытный опыт. Вставай!
Граф вскочил и рывком поднял с кровати Антонию. Она залилась стыдливым румянцем и попыталась уклониться от сомнительного эксперимента. Однако Ремингтон проявил настойчивость и силой подтащил ее к зеркалу. Антония зажмурилась, отказываясь смотреть на свое отражение. Тогда он сжал руками ее божественный бюст, раздвинул ей коленом ноги и вкрадчиво произнес:
– Ты просто богиня, Антония! Твои длинные стройные ноги с шелковистой кожей, изящные лодыжки, соблазнительные упругие бедра, крутые, как бока молодой кобылицы, нежный животик, милые кудряшки, которые так и подмывает погладить, осиная талия и полные груди достойны изваяния в белом мраморе и позолоченной бронзе.
Он вложил ладонь в расселину между ног, и она томно застонала. Погладив ее чувствительный бугорок, граф предусмотрительно отдернул руку, пока она не потеряла сознание, и сосредоточил все свое внимание на ее восхитительной груди. Антония тяжело задышала.
– Взгляни, какой они редкостной формы, дорогая! – источал он комплименты, поглаживая ее груди ладонями. – А какие чувствительные у них соски! – Он потеребил их, стиснув пальцами, и Антония взвизгнула, округлив глаза. – Как мило ты повизгиваешь, дорогая! – чувственным баритоном произнес граф и прижался к ее тугим ягодицам. Антония охнула и замерла, раскрыв рот и закрыв глаза. Ее жемчужно-белые зубы, пухлые губы и розовый язычок привели лорда Карра в такой восторг, что он принялся дергать ее за соски, сжав их двумя пальцами. Колени Антонии подкосились, она плотнее прижалась спиной к Ремингтону и наконец-то взглянула на свое отражение.
Увиденное так потрясло ее, что она чуть не потеряла сознание. Вид собственного обнаженного тела и фигуры Ремингтона у нее за спиной, его рук, ощупывающих ее груди и бедра, привел ее в невероятное возбуждение. Во взгляде графа, который она поймала в зеркале, читались чувственность, гордость и вожделение. Он обаятельно улыбнулся и спросил:
– Ты не находишь даму, которую видишь, самой красивой голой женщиной в мире?
Она покраснела и, рассмеявшись, призналась, что видит голую даму впервые.
– Чего не скажешь обо мне, – промурлыкал граф, – я рос скверным мальчишкой и с детства интересовался пикантными французскими почтовыми карточками. Так что могу сказать авторитетно, что дама в зеркале – подлинный шедевр!
Он повернул Антонию лицом к себе и добавил:
– Не стесняйся меня, дорогая, будь со мной раскрепощенной, свободной и желанной.
Именно об этом она всегда и мечтала! И теперь, получив благословение своего любимого мужчины, Антония высвободилась из его объятий и закружилась в медленном вальсе, обняв себя руками за плечи и зажмурившись.
– Я никогда еще не чувствовала себя такой счастливой, –
призналась она, присаживаясь на кровать и маня к себе Ремингтона страстным взглядом. – А ты не боишься, что я пристращусь к свободе и стану вести себя слишком раскованно?
– Сдается мне, что именно этого старый сэр Джеффри и опасался, – севшим голосом произнес граф, глядя, как Антония, войдя во вкус своей новой роли, гладит себя по грудям, животу и бедрам, мурлыкая, словно игривая кошка.
– Я позабочусь, – сказал он, – чтобы ты раскрепощалась и обнажалась только в моем присутствии.
– Любопытно, как это тебе удастся? – поводя бедрами, игриво поинтересовалась она.
– Я… – Он растерялся, наморщил лоб, подумал и все-таки ответил: – Я постараюсь сделать так, чтобы у тебя не оставалось времени для праздных мыслей. Ты будешь постоянно чем-то занята, какой-то увлекательной работой или иным интересным делом.
– Что ж, я не люблю бездельничать, – задумчиво сказала Антония и выпятила грудь. – Но ведь может случиться, что и работа не остудит пробудившийся во мне пыл! И я стану искать способ притупить твою бдительность и выйти из-под твоего контроля. Что тогда? Как ты перевоспитаешь испорченную девчонку? Вдруг я закушу удила?
– Это кошмар, преследующий любого женатого мужчину, – с досадой пробормотал граф и поморщился, представив, что Антония станет изменять ему с любовником.
Старый плут Джеффри был мудр, он понимал, как опасно будить дремлющего в женщине дьявола, и потому не баловал свою неопытную молодую жену.
– Поверь, дорогая, мне и в голову не приходило подчинить тебя своей воле, – наконец промолвил он. – Я не склонен к иллюзиям.
– Вот как? – Антония замерла, опустив глаза, облизнула губы и задала ему новый коварный вопрос: – А что, если я возьму в руки плакат и выйду на улицу требовать предоставления женщинам равных прав с мужчинами?
Не ожидая такого вопроса, граф оторопел. Она же расхохоталась и закружилась по комнате, исполняя замысловатые соблазнительные па, мешающие ему собраться с мыслями. Остановившись возле груды одежды, Антония наморщила лоб и спросила:
– А вдруг мне вздумается носить брюки?
Представив себе Антонию в мужском наряде, Ремингтон пошатнулся и припал спиной к стойке кровати. Антония наклонилась, подняла с пола штаны и стала их примерять, лукаво посматривая на их владельца. Граф молчал, только пожирал жадным взглядом ее божественные женские формы.
Негромко рассмеявшись, Антония наклонилась и, закатав манжеты брюк, подтянула их повыше и застегнула пуговицы. Но брюки все равно сползли ей на бедра. Махнув рукой, она подхватила с пола сорочку и галстук, приложила их к груди и взглянула в зеркало.
– Ну и как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, обернувшись, и подошла к Ремингтону, покачивая бедрами. Вид ее голого пупка и бюста, выглядывавшего из-под рубахи, привел графа в неистовство. Глаза его потемнели от страсти, во рту пересохло, а в чреслах возникло томление. Антония замерла в откровенно сексуальной позе и вздернула подбородок, словно бы выражая свой протест против всяческих ограничений женской свободы – как в труде, так и в быту, не говоря уже о постели.
Она медленно повернулась и задвигала аппетитной попкой, как бы провоцируя его на необдуманный поступок. Терпение Ремингтона лопнуло, и он прыгнул на нее. Она подалась вперед, стремясь полнее ощутить мощь его эрекции, и бесстыдно выпятила груди. Прочитав сладострастие в ее сверкающих глазах, Ремингтон сжал руками округлые ягодицы, обтянутые брючинами, наклонился и впился ртом в сосок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56