Берсаба, ты мне нужна здесь. Достаточно ли ты окрепла, чтобы перенести дорогу? Очень надеюсь, что да, и верю в то, что ты приедешь, узнала, как сильно я нуждаюсь в тебе».Прежде чем запечатать письмо, я перечитала написанное. Звучало оно, как крик о помощи. Часть четвертая. БЕРСАБА ПОБЕГ ИЗ МОГИЛЫ Внешне я изменилась, и не стоит уверять меня в обратном. Я была на грани смерти, и только чудо, сотворенное неимоверными усилиями моей матери и Феб, спасло меня. Ужасная болезнь оставила на мне свои отметины. А слышал ли кто-нибудь о таких, кто остался не меченным? Я знала, что попеременно мать и Феб круглые сутки не отходили от моей постели, не смыкая глаз, даже долгими ночами.Именно поэтому я и не была полностью обезображена. Пара ужасных отметин над бровями, несколько таких же — на шее и одна — на левой щеке, но мать говорит, что Феб спасла меня от гораздо более страшного. Немногие могут похвастаться тем, что, заболев этой чудовищной болезнью, не только выжили, но и отделались так легко. Мать прибинтовывала на ночь мои руки к туловищу, чтобы я не могла во сне расчесывать отвратительные язвы. Они обмывали меня особыми маслами, приготовленными по рецепту матери, который она, в свою очередь, получила от своей матери. Они готовили для меня отвары, молоко, очень крепкий мясной бульон и не позволяли мне смотреться в зеркало, пока не убедились в том, что болезнь оставила лишь сравнительно незначительные следы.Хотя я бесконечно благодарна им за все, я не могу притворяться, делая вид, что все в порядке. Я страшно исхудала, и теперь глаза кажутся слишком большими для моего лица. Мать говорит, что это меня не портит, но я не знаю, на самом ли деле это так или ее просто ослепляет материнская любовь.Даже спустя несколько месяцев после того, как кризис миновал, я чувствовала постоянную слабость. Мне ничего не хотелось делать, только лежать на кровати и читать, а временами погружаться в печальные размышления и вопрошать судьбу: почему же именно на мою долю выпало такое несчастье?Когда мать впервые известила меня о том, что отослала Анжелет из дому, я обрадовалась, зная, что все домашние рискуют подхватить от меня болезнь, которую я занесла в дом от повитухи. Позже мне это стало казаться обидным. Я считала несправедливым, что Анжелет переживает веселые приключения, в то время как я нахожусь в столь ужасном положении. Но когда в мою комнату входила Феб, чьи глаза были полны обожания, мне становилось лучше, ибо для Феб я, несомненно, являлась какой-то помесью святой и амазонки — могучей и бесстрашной богиней. Мне это нравилось: по своей натуре я люблю поклонение. Думается, большинство людей тоже склонно к этому, просто мое стремление более ярко выражено. Именно поэтому я всегда хотела одерживать верх над Анжелет. И вот теперь она вышла замуж за какого-то очень знатного мужчину, кажется, за генерала королевской армии, и мать говорит, что люди, посещающие наш дом, хорошо знают его и придерживаются мнения, что Анжелет действительно сделала хорошую партию.И все это вследствие случившегося со мною несчастья. А не подхвати я эту ужасную болезнь, то мы обе — и Анжелет и я — сидели бы здесь, в Тристан Прайори, а когда нам исполнилось бы восемнадцать лет, мать подыскала бы для нас женихов. Кто бы поверил в то, что Анжелет сама найдет себе мужа!Я часто думала о ней, пытаясь угадать, чем она может сейчас заниматься. Мы всегда были так близки, так привыкли все делать вместе… ну, не совсем все. Она ничего не знала о моих отношениях с Бастианом, а теперь мы были разделены сотнями миль — и в буквальном смысле, и в смысле опыта, который она должна была приобрести в своей новой жизни.Я снова начала ежедневно ездить верхом. Впервые оказавшись после болезни в седле, я почувствовала себя как новичок и боялась в любую секунду выпасть из него, но вскоре это прошло, и мать согласилась с пользой ежедневных прогулок. Иногда меня сопровождала она, а иногда — кто-нибудь из конюхов.Меня очень волновали оспины на лице.— Их почти не видно, — уверяла меня мать. — На самом деле никто их не заметит. Но если хочешь, можешь опустить на лоб челку. Вот и Анжелет пишет, что это сейчас очень модно.Феб подстригла и завила мне волосы, но когда я смотрелась в зеркало, мои глаза обращались к этим отметинам. Иногда я даже чувствовала гнев, вспоминая об Анжелет, которая без меня развлекалась, а потом вышла замуж, и при этом ее кожа осталась такой же чистой и свежей, какой когда-то была и моя.Я постоянно чувствовала ее близость. Мне хотелось без конца перечитывать ее письма. Она описала мне Фар-Фламстед с его причудливым «Капризом» так, что я совершенно отчетливо представляла этот замок, а когда она писала о своем муже, я понимала, что она считает его просто чудесным. И все-таки чувствовалось, что она о чем-то умалчивает. Я все время пыталась представить их вместе… так, как мы бывали с Бастианом, и при этом испытывала жгучую зависть.Вскоре после того, как мы отметили мое восемнадцатилетие, вернулся корабль отца. В этот день в доме царила всеобщая радость. Даже с меня слетела обычная апатия: ведь вернулся не только отец, но и мой брат Фенимор, а вместе с ними и Бастиан.Как только нам сообщили о появлении корабля, все в доме сразу же засуетились, и начались хорошо знакомые с детства приготовления. Мать лучилась радостью, и весь дом радовался вместе с ней. Только в такие моменты она позволяла себе вспомнить об опасностях дальних путешествий. Этим особенностям ее характера можно было от души позавидовать.Мы верхом отправились на побережье, чтобы встретить моряков, как только они ступят на сушу.Вначале отец обнял мать — так крепко, будто ни — , когда не собирался разнимать свои объятия, а затем осмотрелся, ища взглядом дочерей. Понятно, что в такой момент трудно объяснить все сразу в двух-трех фразах, и мать, видимо, предварительно подготовила свой монолог, чтобы отец не терзался неизвестностью и сомнениями даже несколько секунд.— У нас у всех все в полном порядке, Фенн. Но со времени твоего отъезда случилось очень многое. Наша милая Анжелет вышла замуж… очень удачно… а Берсаба болела, но теперь совсем поправилась. Нам нужно столько рассказать тебе.Меня обнял мой брат Фенимор, а вслед за ним — Бастиан. Я мгновенно покраснела, вскипев от гнева и одновременно думая, заметил ли он изменения, которые произошли со мной.— Давайте отправимся домой, — предложила мама. — Сейчас я ни о чем не могу думать, кроме того, что вы вернулись… живые и невредимые.Итак, мы направились в сторону имения. Я ехала между Фенимором и Бастианом.Вкратце я успела рассказать им обо всем происшедшем. Я заболела оспой. Анжелет отослали в Лондон к Карлотте, и там она нашла себе жениха. Недавно мы получили от нее известие: она вышла замуж, и все, похоже, довольны ее браком.— Берсаба! — воскликнул мой брат Фенимор. — Ты пережила оспу. Ведь это просто чудо!— Да, — согласилась я. — Чудо любви, я полагаю. Вы не представляете, что сделала для меня мама. Ей помогала Феб, дочь кузнеца, вы ее знаете. Отец проклял ее, и я привела ее в поместье. Она, видимо, считает себя моей рабой до самой смерти.Бастиан ничего не сказал, но я чувствовала его волнение, и мое настроение поднялось. Именно с этого момента у меня опять появился вкус к жизни.В Тристан Прайори царила традиционная атмосфера всеобщего праздника. Отец был очень рад своему возвращению и сильно переживал все случившееся с нами в его отсутствие. Когда мы вошли в дом, он усадил по одну сторону от себя маму, а по другую — меня. Он взял мою руку и не отпускал ее, и я ощущала, насколько он счастлив тем, что со мной все обошлось благополучно.Необходимо было рассказать ему все в мельчайших подробностях. Мы достали письма от Анжелет. Он захотел узнать о моей поездке к повитухе и о том, как мать выхаживала меня. Он послал за Феб и поблагодарил ее за все, что она сделала, а она ответила, что ее работа — ничто по сравнению с моими подвигами и что она готова отдать за меня жизнь.В ее глазах стояли слезы радости, а я чувствовала себя сторонним наблюдателем этой сцены: я все время помнила о присутствии Бастиана.В этот вечер мы ужинали в большом холле, и все было так же, как в старое доброе время, потому что за столом вместе с нами сидели и слуги. Единственное, чего здесь не хватало, так это массивной серебряной солонки, которую сотню лет назад ставили в центре стола, отделяя таким образом членов семьи и их гостей от прислуги. Теперь солонка стояла в кухне как украшение и как память о былых временах. Отец сидел во главе стола, мать — рядом с ним, слева от матери — Фенимор. Я сидела по правую руку от отца, а Бастиан — рядом со мною.Все были рады, поскольку слуги любили моего отца и искренне считали, что лучшего хозяина нельзя и желать. Однажды я заметила Анжелет, что такое отношение слуг можно объяснить тем, что он подолгу отсутствует, а известно, что гораздо легче любить того, кто вдали, кто не мешает и не раздражает своим присутствием. Я помню, что она просто ужаснулась моим словам, и мы заспорили об отце, о наших слугах, о разнице в характерах — ее и моем.— Ты слишком сентиментальна, Анжелет, — завершила я дискуссию, по обыкновению оставляя последнее слово за собой. — А я — реалистка.Я всегда могла привести ее в замешательство своими словами, но теперь она была вне досягаемости. Именно ей выпала доля пережить увлекательные приключения; именно она удачно вышла замуж.В общем, мы вовсю веселились, если не считать того, что отец время от времени выражал сожаление по поводу отсутствия моей сестры. Он предпочел бы, конечно, чтобы она жила в нескольких милях отсюда и могла бы сейчас приехать сюда вместе с мужем.Я спросила Бастиана, как проходило для него это путешествие, и он ответил, что было много интересного, но он вовсе не уверен, что хотел бы испытать все это вновь.Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:— Я хочу остаться здесь. Слишком многое меня здесь держит.Я думала о том, заметил ли он безобразные оспины. Самые крупные были прикрыты волосами, и я была повернута к нему правой, здоровой щекой.Он сказал:— Подумать только, Берсаба! Ты была тяжело больна, а я ничего не знал. Ведь ты могла умереть.— Можно считать чудом то, что я выздоровела.Мать сказала, что ему, наверное, не терпится побыстрее отправиться домой, к семье, но он ответил, что будет счастлив, если ему разрешат погостить несколько дней здесь, в Тристан Прайори.Она, конечно, с радостью согласилась выполнить его просьбу, сказав, что он может считать наш дом своим вторым домом.Потом отец сообщил, что есть несколько неотложных дел, которые он хотел бы обсудить с матерью, Фенимором и Бастианом.Бастиан казался обрадованным, и я заметила, что он все время украдкой посматривает на меня.На следующее утро он пригласил меня на верховую прогулку, и мы выехали вместе.Утро было удивительно красивым, хотя, возможно, это зависело от моего состояния, поскольку я вновь ощутила радость жизни. Может быть, я просто окончательно оправилась от болезни, а может быть, чувствовала, что Бастиан рядом и любит меня. Во всяком случае, я вновь была способна оценить красоту природы, так долго оставлявшую меня равнодушной. Меня радовали покрывавшие склон холма ярко-желтые цветы вики, которые мы называли дамскими пальчиками, и бледно-голубой шлемник возле ручья. Там же виднелись желтые и фиолетовые цветы паслена; этот цветок всегда вызывал у меня интерес, так как он был красив и в то же время смертельно опасен. Нас всегда предупреждали, чтобы мы их не трогали, и мы называли их «горькая радость».В этот день они казались весьма символичными. Как раз таким и было мое настроение — горькая радость.Бастиан сказал:— Я так много думал о тебе, Берсаба. Я все время вспоминал про то…— Про то, что следует забыть, — закончила я.— Это невозможно забыть, — страстно возразил он. Я пожала плечами.— Для тебя это оказалось возможным.— Нет, я никогда не забывал. Рассмеявшись, я пришпорила лошадь. Он устремился вслед, умоляюще восклицая:— Берсаба! Мне нужно поговорить с тобой.— Ну, говори.— Я хочу жениться на тебе.— Теперь, когда кандидатка первого сорта отказала тебе, ты решил, что сойдет и второй сорт, да?— Ты всегда была и будешь первой и единственной, Берсаба.— Мой опыт говорит об ином.— Я должен все объяснить тебе.— Мне все ясно. Не нужно объяснений.— Когда я вспоминаю о том, что мы значили друг для друга…— Тогда все становится ясно, — резко прервала его я. — Ты все это знал и тем не менее предпочел Карлотту. Увы, мой бедный Бастиан, она выбрала другого! И теперь ты решил: очень хорошо, если уж ничего не получилось с Карлоттой, сойдет и Берсаба. Еще раз увы: Берсаба не из тех, с кем можно поиграть и бросить, а потом вновь просить о благосклонности.— У тебя острый язык, Берсаба.— Это еще одна причина, по которой тебе не стоит жениться на мне.— Твои родители были бы рады.— Неужели? А ты их спрашивал?— Я говорил с твоим отцом.— Мы с тобой в двоюродном родстве.— Ну и что? В свое время это тебя не беспокоило.— А теперь я повзрослела. Ты очень многого не знаешь. Я была смертельно больна, Бастиан. И теперь, я изменилась.Я придержала лошадь, драматическим жестом сняла шляпу и отбросила со лба волосы.— Смотри! — я показала ему оспины на лбу.— Я обожаю их, — сказал он. — И из-за них я буду любить тебя еще больше.— Странные у тебя вкусы, Бастиан.— Дай мне возможность, Берсаба.— Какую? Отправиться в чащу, найти укромный уголок и завалиться на меня? Или ты собираешься ночью, когда все уснут, тайком пробраться ко мне в спальню? Знаешь, это будет несложно. Ведь Анжелет здесь нет.Я увидела, как горят его глаза, и вдруг ощутила влечение к нему, которое, впрочем, вполне могла контролировать, поскольку злость уравновешивала желание, а гордости во мне было не меньше, чем вожделения.Я отвернулась от него и вновь надела шляпу.— Итак, — сказала я, — ты желаешь по-прежнему испытывать со мной радости жизни, пока не подвернется кто-нибудь более подходящий, кому можно предложить выйти за тебя замуж.Пришпорив лошадь, я пустила ее в галоп, и пока мы мчались вскачь по лугам, я вдруг неожиданно поняла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52