Они гребли двадцать часов кряду, без попутного ветра, наскоро подкрепившись салом и глотком водки.
Один из казаков с длинным шестом в руках стоял на носу лодки и воспаленными глазами напряженно вглядывался в пелену густого тумана, стараясь уловить хоть один звук, показывающий, что рядом с ними находятся турецкие лодки. Опять закричала птица, на этот раз вдалеке.
– Что-то ее спугнуло, – сказал тихий голос со скамьи для гребцов. Пугачев, склонив голову на плечо, слушал. Прошло несколько томительных минут, и он тихо приказал:
– Плывем дальше.
Лодка медленно заскользила вперед. Казя лежала на корме под холстиной, закутанная в сырой плащ, со всех сторон окруженная мушкетами, пиками и торбами с провиантом. Она промокла, озябла, а ее ноги, замотанные в лохмотья, болезненно ныли. Ее мысли были такими же тусклыми и бесцветными, как окружающий их лодку туман. От съеденного сала выворачивало живот; дрожа от холода, она с тоской вспомнила теплый и уютный гарем, где она с точностью знала, что с ней произойдет в следующий час. Но все равно ей пришлось бы покинуть Керчь и отправиться вместе с этим отвратительным стариком в Стамбул. Вспомнив, как с ней поступил Диран-бей, Казя ожесточилась. Но можно ли было его винить? С точки зрения правоверного турка, она была всего лишь рабыней, которой можно распоряжаться, как заблагорассудится хозяину.
Лица гребцов не выражали ничего, кроме усталости. Их суровые бородатые лица, казалось, никогда в жизни не освещала улыбка. Была ли она хоть сколько-нибудь лучше этих людей? Только Бог может ответить на это. Впереди была мгла неизвестности. Она плотнее завернулась в плащ и закрыла глаза, убаюканная мерным поскрипыванием уключин. У нее не было будущего. Они будут бесконечно скользить сквозь белесоватый туман, никого не встречая, никуда не стремясь, словно бесшумный корабль-призрак, населенный молчаливыми мертвецами. Она получше укуталась в плащ, чтобы унять внезапную дрожь.
Чья-то рука сжала ее плечо.
– Возьми, – Пугачев накинул поверх нее толстый войлочный плащ. Он сделал это грубо и в то же время удивительно нежно. Казя благодарно кивнула, с трудом раздвинув губы в улыбке.
– Земля рядом, – прошептал он. Его черные глаза дерзко оглядывали ее печальное, изможденное лицо.
«Он совсем молодой, – подумала Казя. – Единственный, кто не носит бороды среди них, и, однако же, безоговорочный вожак этой ватаги».
– Когда выйдем на берег... – начал он, но прервался, увидев жест рулевого, который требовал тишины. Сквозь туман едва слышно пробивался звук моря, лижущего песчаный берег. Казя приподнялась на локте и проследила за взглядом Пугачева, который, подбоченясь, стоял на корме с небрежно надвинутой на один глаз бараньей папахой. Но она ничего не увидела.
– Ежели на берегу турки, – неуверенно пробормотал один из гребцов. Пугачев угрожающим жестом заставил его замолчать.
– Ежели там турки, – откликнулся он, – то-то они пожалеют, что напали на казаков по их дороге домой.
– С пустыми руками, – проворчал кто-то.
– Лучше с пустыми руками, чем с содранной кожей, – отпарировал Пугачев.
Началось сердитое перешептывание. Был близок мятеж – казаки устали, промокли и проголодались, и перспектива возвращения на Дон ни с чем их не прельщала.
– Бабы нас засмеют. Они...
– Тихо! Кто еще молвит хоть слово, получит пулю в башку, – Пугачев рванул из-за пояса пистолет, обводя лодку сузившимися глазами.
– Правь к берегу!
Какое-то мгновение казаки колебались, нерешительно ерзая на скамьях и переглядываясь.
– И верно, чего разгалделись, – тихо сказал Шамиль, – допрежь того как домой вернемся, не след нам вздорить. Яков, мерь глубину.
Яков погрузил в воду длинный шест. Одно за другим медленно поднимались весла.
– Две сажени – и песок. Лодка ползла вперед.
– Сажень.
Весла едва двигались. Протяжно вздыхая, море лизало невидимый берег. Дно лодки заскрипело о гальку, и с резким толчком лодка остановилась.
Казаки закутались в кожухи и улеглись на песчаной дюне среди колючих кустарников. Пугачев не позволил развести костер, и им удалось погреться, лишь выпив несколько глотков водки. Ночной туман пробирал до костей. Казя лежала в полудреме, а кругом раздавался мерный казачий храп. Рядом с нею, раскинув в стороны руки, но не касаясь ее, спал Пугачев. Она слышала, как он вставал среди ночи и уходил в темноту проверять расставленных вокруг бивака дозорных. Дозорные не слышали ничего, кроме крика чаек, а ближе к рассвету в кустарниках начал шелестеть ветерок.
Казя окончательно очнулась ото сна, продрогшая и онемевшая от холода. Ее правая нога распухла. Она была голодна, как никогда в жизни. Пугачев спал как убитый, с головой завернувшись в кожух. Туман почти рассеялся, оставив клочковатую полосу вдоль береговой линии.
Поднялось солнце и уничтожило остатки тумана, превратив море в сверкающую зеркальную гладь. Внезапно у подножия дюны появился казак и быстро побежал к ним, увязая ногами в песке. Он потряс спящего Пугачева, и тот мгновенно открыл глаза, в которых уже не было и следа сна.
– Жуков увидал верховых на востоке. Пугачев вскочил на ноги.
– Скажи Шамилю, пущай подымает казаков. Казак кивнул и со всех ног кинулся к Шамилю, спящему в стороне от остальных.
– Ты, девка, пойдешь со мной.
Казя заковыляла вслед за Пугачевым на холм, где, спрятавшись за кустами, лежал Жуков.
– Вон, – он указал на стайку птиц, кружащуюся в рассветном небе. Казя вспомнила слова Мишки: «...Татар завсегда по птицам упредить можно».
– Видишь?
Казя увидела вереницу маленьких черных точек, а потом первой различила среди них верблюдов.
– У девки глазища, как у орла, – с восхищением пробормотал Жуков.
– Это большой караван, – глаза Пугачева рыскали вокруг холма. – Они пройдут здесь, не иначе, – он указал вниз на тропу, которая проходила между покатых дюн, покрытых густым кустарником. – Зови Шамиля, живо!
Казя слушала, как Пугачев распоряжается. – ...захоронимся, покуда караван не сровняется вон с тем тамариском. Не стрелять, покуда я не стрельну. А до стрельбы дело дойдет, стрелять метко! Каждый выстрел должен валить али татарина, али лошадь. Понятно? Мирон Шамиль кивнул.
– Нас меньше будет, – сказал Пугачев, – да ведь басурманы-то нас к себе в гости не ждут.
Караван подошел ближе. Было видно, как тяжело навьюченные верблюды медленно переступают ногами в песке. Скачущие в голове каравана всадники трусили легким галопом. На наконечниках их копий играло солнце.
– Их надо порешить первым же залпом, – сказал Пугачев. – А теперь айда по местам. И ежели кто высунется, али выпалит слишком скоро, я снесу ему башку.
Шамиль, извиваясь, как змея, пополз вниз по склону.
– Ты останешься со мной. Только пикни, шею сверну.
– Я умею обращаться с мушкетом, – сказала она в ответ.
Он поглядел на нее с сомнением, потом улыбнулся.
– Тогда держи, – он протянул ей мушкет. – Но смотри, не вздумай дурить. Теперь иди за мной и делай точно, что я делаю.
Они улеглись на вершине холма, как раз над тем местом, где проходила тропа. Все казаки уже рассыпались по местам, укрывшись среди кустов. Головные татарские всадники о чем-то громко переговаривались друг с Другом.
– Болтайте, голубчики, – Пугачев положил рядом с собой кинжал и осторожно проверил заряд в пистолете.
Они ждали. По тропе между дюн со смехом проскакали два всадника, и на лица затаившихся с мушкетами казаков осела серая пыль. Теперь, тяжело раскачиваясь, верблюды шли прямо под ними. Четыре, пять, шесть... восемь... десять... За ними на низкорослых татарских лошадках следовал верховой отряд. Всадники беспечно тряслись в седлах, держа на плечах длинные копья. Кто-то из них посмотрел вверх, и Казя испуганно вжалась в землю, уверенная, что ее заметили. Однако татары не подавали никаких признаков тревоги. Они болтали и шутили друг с дружкой и, видимо, находились в веселом расположении духа. Краем глаза Казя заметила, как медленно, очень медленно вздымается пистолетный курок. Глаза Пугачева сузились, он старался выбрать верный момент.
Когда последний из всадников въехал в образованную холмами лощину, Пугачев выстрелил. При звуке выстрела весь караван в изумлении замер, а один из татар с размозженной головой свалился наземь. Их главарь выкрикнул какой-то приказ, но было уже слишком поздно. Словно гром, раздался дружный мушкетный залп, и он, взмахнув руками, повалился с коня.
Еще с полдюжины татар вылетели из седел, а несколько подстреленных лошадей с диким ржанием опрокинулись на колени. Уцелевшие татары рвали из-за спины луки и, пришпоривая лошадей, с устрашающим воем устремлялись на склон холма, с вершины которого с длинными ножами в руках грозной лавиной текли казаки. Послышался боевой клич, который так хорошо помнила Казя.
– Нечай! Нечай! Руби! Руби! Пугачев отдал один нехитрый приказ.
– Наповал! Бить наповал!
Он сбежал вниз и исчез в облаке пыли, которое скрыло сражающихся. Оттуда слышалась крепкая казацкая брань, гортанные татарские крики и ржание раненых лошадей. Один из погонщиков верблюдов вырвался из этого пыльного ада, но тут же был настигнут и зарублен казаком. Казя спрятала лицо в землю, с ужасом припоминая резню в Волочиске.
– Нет! О Боже, нет! Не надо опять!
Татары сражались стойко, но казаки напали слишком внезапно и очень удачно выбрали место для засады. Они сверху набрасывались на татар и выкидывали их из седел. Те, кому не досталось лошади, боролись в пыли, стараясь вцепиться друг другу в горло или поразить в грудь длинным ножом.
Что-то заставило ее поднять голову. К ней со взведенным луком подкрадывался татарин, чьи горевшие ненавистью глаза были сосредоточены на стреле. Увидев, что девушка его заметила, он угрожающе закричал. Казя успела перекатиться на бок, и стрела вонзилась глубоко в землю рядом с ее головой. Промахнувшись, татарин выхватил из ножен саблю и побежал к ней. Казя вскинула сет и выстрелила. Пуля попала ему прямо в рот, и он покатился вниз к подножию холма, хватаясь подрагивающими пальцами за окровавленное лицо. Перекрывая крики разгоряченных бойцов, раздался азартный вопль Пугачева. Она увидела, как он преследует по пятам удирающего от него лучника. Догнав врага, Пугачев прикончил его ударом ножа, но в то же мгновение на казачьего вожака как коршун налетел татарский наездник. Он сшиб Пугачева на землю и принялся теснить его лошадиными копытами. Пугачев несколько раз наотмашь ударил лошадь ножом, и животное повалилось на колени, выбросив из седла своего всадника. Татарин взвизгнул, выхватил нож и занес над Пугачевым. Казя подхватила брошенную ее убитым противником саблю и, прихрамывая, побежала к борющимся мужчинам.
Удар был настолько силен, что сабля вылетела из ее руки. Полуотрубленная голова повисла на туловище, и татарин, скорчившись, рухнул на землю. Пугачев, весь в крови, выбрался из-под его тела и вскочил на ноги. Казя раскачивалась из стороны в сторону, впившись расширенными глазами в обезглавленное ею тело. Пугачев что-то говорил, но она не слышала. Ей чудился другой человек с лицом, похожим на кровавую маску, который лежал, привалившись к белой стене волочисской усадьбы. Солнце и песок забурлили вокруг нее. Она чувствовала, что падает, но не могла ничего с собою поделать.
Придя в себя, она обнаружила, что лежит в тени одиноко стоящего кустарника. Неподалеку от нее, вокруг громадного костра, расположились казаки и поджаривали кусочки конины на кончиках длинных ножей. Они шумели и резвились, как дети. Они уже успели смыть со своих лиц следы битвы и нагрузить лодку захваченной у татар добычей: золотом и серебром, драгоценными камнями и тюками с шелком и бархатом. Одни предпочли вздремнуть, похрапывая на солнышке, другие, оживленно жестикулируя, рассказывали товарищам о своих подвигах в закончившемся сражении. Она слышала обрывки разговоров...
– Вот в станицу воротимся и упейтесь вы, братцы, хоть насмерть. А здесь за каждым бугром татарин сидит... – увещевал Пугачев.
«Я спасла ему жизнь, – думала Казя рассеянно. – Я отрубила голову человеку. Как это легко – убить. – В костре потрескивал сухой валежник, словно стреляли из пистолета. – Святая дева, неужели в моей жизни не будет ничего, кроме насилия и крови? Под какой несчастливой звездой я родилась, что навечно приговорена видеть это?»
– Отчалить надобно, покуда нехристи подмогу не привели. – Но Пугачев сказал, что казакам нужна пища и отдых и распорядился остаться до темноты. Он боялся турецких галер больше, чем татарских копий. Дозорные залегли среди дюн, наблюдая, не взметнется ли над степью спугнутая татарской конницей стайка птиц. Над полем сражения с жужжанием кружились трупные мухи. Два татарских пленника, связанные, лежали на песке, страдая от жажды. По их бронзовым, внешне бесстрастным лицам градом тек пот.
Когда солнце начало снижаться, и казаки, насытившись мясом, примолкли, Пугачев подошел к Казе.
– На-ка, ты ищо не снедала, – сказал он, но Казя отказалась от полоски обугленного на костре мяса.
Он присел рядом с ней и грубовато поблагодарил за то, что она спасла ему жизнь. Потом он спросил, откуда она родом.
– Ты гуторишь малость не по-нашему. Она объяснила.
– Так ты из ляхов, – он посматривал на нее искоса, из-под насупленных густых бровей.
– И что, все польские паночки эдак пригожи? – Он засмеялся, увидев, что Казя покраснела.
– Эге, – сказал он, – ты точно баба, хоть и рубишь саблей, словно казак.
– Куда вы меня повезете?
– Домой, – сказал он – ежели на то будет Божья воля. В станицу Зимовецкую, аккурат на излучине Дона.
Он рассказал ей о своей станице.
– Мне придется там жить?
Он что-то проворчал, избегая ее взгляда.
– Выбор у меня небольшой, да?
– Похоже на то.
– Я буду ж-жить с тобой?
– Довольно расспросов! Да, я хочу, чтоб ты стала моей жинкой.
– А если я не хочу?
– Неволить не стану. Ты мне жисть сберегла, – он говорил отрывисто, и она ему верила.
Позевывая и почесываясь, проснулись дремавшие казаки. Пугачев лежал на спине, заслонив рукою глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49