— Твой управляющий наверняка защитит твою собственность.
— От Наполеона или толпы? Не думаю.
— Считаешь, что это сможешь сделать ты?
— Моя семья жила близ Лиона столетия. Есть немало людей, которые мне сочувствуют. Со мной все будет в порядке, дорогой, — сказала Жоржи примирительным тоном. — Я сообщу тебе о моем благополучном прибытии.
— Меня здесь не будет.
Категоричность, с которой это было произнесено, ее напугала, хотя они оба знали, что в случае начала войны Симон должен ехать. Последние остатки ее гнева испарились.
— Когда ты уезжаешь?
— Утром.
— Похоже, все начинается сначала? — Холодок пробежал по ее спине: вся ее жизнь прошла среди революций и войн.
— Это не может длиться долго. — Что он будет делать без нее?
— Ты можешь умереть, — со слезами на глазах проговорила Жоржи.
Уже в следующую секунду она оказалась в его объятиях.
— Сколько у нас времени? — шепотом спросила Жоржи.
— Мы уезжаем на рассвете.
«Вот все и кончилось», — с обреченностью подумала она.
— Спасибо тебе за счастливейшие дни всей моей жизни, — пробормотала Жоржи. Ей очень хотелось, чтобы Симон знал, как много он ей дал.
— Ты должна поехать со мной. Я найду способ все устроить. Мы поженимся в Брюсселе. — Симон хотел бы, чтобы они поженились прямо сейчас, но это было невозможно, поскольку делегация уже занималась сборами.
Жоржи с тоской во взоре посмотрела на Симона.
— Я должна прежде съездить в Лион.
— Я не могу переубедить тебя?
— Прошу, не надо, Симон. Я столько выстрадала ради этой земли.
— Правительство уже готовится бежать из Парижа, Франция в состоянии хаоса, а ты все-таки хочешь ехать?
— Я должна.
Воцарилось напряженное молчание.
— Давай заключим сделку, — предложил Симон.
«Все, что угодно, — хотелось сказать ей, — лишь бы я смогла удержать тебя». Однако она понимала ограниченность их возможностей.
— Слушаю тебя, — тихо сказала Жоржи.
— Обещай взять с собой охрану. Я найду достаточное количество французских солдат, чтобы защитить твое имущество. Но как только ты удостоверишься, что твои имения в безопасности, ты должна приехать ко мне в Брюссель.
Это не было ни приказом, ни требованием. А главная радость заключалась в том, что она сможет увидеть его снова.
— Ты сделаешь это?
Она кивнула.
Симон улыбнулся впервые с того момента, как увидел на подъездной дорожке ее карету.
— Дай мне один час, чтобы собрать для тебя охрану. Я поговорю с Талейраном. А после этого у нас будет целый вечер.
Он не сказал, что это их последняя ночь, однако они оба это понимали.
— Позволь мне пойти с тобой. — Ей не хотелось ни на минуту с ним расставаться.
— Будь вежлива с Талейраном, — призвал он.
— Ты должен встретиться с ним? Он страшно беспринципен.
— Он знает, как все нужно делать.
— Дипломатия — искусство возможного, — пробормотала Жоржи с легкой гримасой.
— И еще искусство того, как представить quid pro quo. Он хочет встретиться со мной, чтобы обговорить, как ему сохранить должность министра.
Талейран являл собой воплощенную любезность. Умный, с изысканными светскими манерами, поклонник красивых женщин, он рассыпался в любезностях перед Жоржи. Он незамедлительно гарантировал ей людей для охраны. И пока Симон обсуждал с французским министром вопрос о характере вооруженных сил в Бельгии, Эмилия пригласила Жоржи в гостиную на чашку чая.
— Глупо, что ты едешь во Францию, — без обиняков заявила она.
— Я буду под защитой и не задержусь там надолго, — сказала Жоржи. — А ты тоже едешь с Талейраном в Брюссель?
— Не сразу. Конгресс продлится еще две недели. Будь осторожна Жоржи. За роялистами сейчас развернулась настоящая охота во Франции.
— Я придерживаюсь нейтральных взглядов.
— Ты храбрее меня, дорогая.
— Ты не потеряла столько, сколько потеряла я во время революции. Вероятно, поэтому мне не столь безразлично, с чем я останусь в будущем. А Симон отправляется на войну, — негромко добавила она. — И. меня это пугает гораздо больше.
— Но затем ты последуешь за ним в Брюссель.
Жоржи кивнула:
— Надеюсь, что скоро.
— Буду молиться за вас обоих, — сказала Эмилия. — Но Талейрану об этом не скажу. Он самый большой безбожник из всех живущих на земле.
В этот вечер время летело с ураганной скоростью. Наконец Симон посмотрел на часы и отдал приказание своему ординарцу разбудить его в пять часов.
— Никогда я не чувствовал себя таким несчастным, — пробормотал он, гладя волосы Жоржи. — Я бы так хотел, чтобы ты поехала со мной.
— Ты же знаешь, что я не могу, по крайней мере пока что.
Он вздохнул:
— Этот чертов Наполеон ломает мою жизнь.
— Твою любовную жизнь, — деликатно поправила она, не желая попадать в зависимость, пока никто из них еще не принял окончательного решения.
— Мою жизнь, дорогая, — решительно возразил Симон, — и если бы ты не вела себя столь непреклонно, мы бы уже были женаты.
— Может быть, будет заключен мир, ты ведь этого не знаешь. А твоя семья может отречься от тебя из-за того, что ты женился так легкомысленно…
— Очень неубедительные отговорки, дорогая, — не дослушав, перебил ее Симон. — Мир сейчас вряд ли возможен, а моя семья может катиться ко всем чертям, если им не нравится то, что я делаю. — Однако он понимал осмотрительность Жоржи в отношении женитьбы. Талейран просветил его, рассказав о бывшем муже Жоржи. Этот человек заслуживал того, чтобы его расстреляли. К счастью для него, он умер. — Брюссель через месяц будет вполне подходящим местом для нашей свадьбы, — весело заявил он и с улыбкой добавил: — Я составлю список гостей, — Не надо, дорогой, давай не будем говорить о… ну, ты знаешь, — пробормотала она, — пока все не определится. Дело ведь не в том, что я не люблю тебя. Ты меня понимаешь, правда же?
Ее неуверенность и опасения были ему понятны, и у него возникло желание поднять этого негодяя Ренье из гроба и застрелить.
— Я знаю. — Симон прижал Жоржи к себе, словно пытаясь защитить ее от воспоминаний. — Ты ведь тоже знаешь, что я люблю тебя больше жизни.
— Не надо так говорить. Не надо говорить о смерти, или о войне, или еще о каком-либо страшном исходе, прошу тебя, Симон. Я не мыслю жизни без тебя.
— Стало быть, я увижу тебя в Брюсселе через месяц.
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:
— Спасибо. Я тебя безгранично люблю.
— А как ты меня любишь? — зашептал он. И опустился над ней, опираясь на локти и наклонив голову, чтобы поцеловать ее в губы.
— Здесь слова бессильны. При мысли о тебе я начинаю, улыбаться и могу улыбаться тысячу раз в день.
— Всего лишь тысячу? — поддразнил ее Симон.
— О других мужчинах я вообще никогда не думала.
— Я счастлив это слышать, — шепотом сказал он, поглаживая пальцем шелковистую кожу на ее шее. — И люблю тебя очень-очень…
— Я тоже очень-очень, — горячо и как-то по-детски проговорила Жоржи. — Вена навсегда останется в моей памяти.
— Йоркшир тебе тоже понравится, — заявил Симон. — Там мы будем растить и воспитывать наших детей — по крайней мере какое-то время, — добавил он жизнерадостно.
— Ты не спрашивал меня, хочу ли я детей, — нарочито игривым тоном заметила она.
— Мне и не нужно спрашивать. Я видел, как ты расстроилась, когда пришли месячные. Ты хочешь ребенка.
Она вскинула бровь.
— Ты сейчас выступаешь моим исповедником?
— Нет, я лишь наблюдатель. Ты с такой нежностью смотришь на каждого ребенка.
— Спасибо в таком случае на добром слове.
Он усмехнулся:
— Может, мы сделаем еще попытку до Брюсселя?
— Ты спрашиваешь меня?
Его темные глаза находились всего лишь в нескольких дюймах от ее лица, могучее тело нависло над ней, искушая своей близостью, лобком она ощущала его возбуждение.
— Ты хочешь меня?
Один только ее взгляд уже был красноречивым и вполне достаточным ответом, однако он слишком любил ее и не намерен был сделать ее несчастной. Он хотел, чтобы она сама определилась, так же как и он.
Она кивнула.
— У тебя будет мой ребенок и ты станешь моей женой? Или это можно сказать в ином порядке, как тебе захочется.
Жоржи снова кивнула, не имея сил выразить то, чего ей хочется, когда будущее столь неопределенно.
— Ты уверена? — снова мягко спросил Симон, которого огорчало ее безмолвие.
— Я уверена, — сказала она наконец, и глаза ее увлажнились. — Хотя с самого детства я постоянно испытывала неуверенность.
— Ты можешь быть уверена в одном: я всегда буду тебя любить.
— Спасибо. — Слезы покатились из ее глаз, и она сказала прерывистым шепотом: — И еще спасибо тебе за то, что ты показал мне прелести любви.
— Вечной любви. — Он поцеловал ее во влажные щеки. — Вместе с нашими детьми, будь то в Лионе, или Йоркшире, или же на каких-нибудь Сандвичевых островах — какое это имеет значение, если мы будем с тобой?
— Как ты можешь говорить это, если мы не знаем…
— Мы остановим Наполеона, — уверенно сказал Симон. — Он не продержится больше нескольких месяцев. И тогда я увезу тебя в Англию и представлю всем тем членам моего семейства, которым я пожелаю тебя представить. А может, только своей сестре, — добавил он с еле заметной улыбкой.
— Ты не ладишь с…
— Это они не ладят со мной, — резко возразил он. — Но я не хочу сейчас говорить об этом. Предпочитаю более приятные темы — например, о дате твоего приезда в Брюссель!
— Это будет уже скоро, — пробормотала она и потянулась, чтобы поцеловать его и забыть обо всем. — И когда я снова тебя увижу, мы решим, какие имена будут у наших детей.
— В таком случае я должен приступить к делу, — с озорным видом сказал он.
— Начинай, — вполголоса дала согласие Жоржи, разводя ноги.
— Я не мог бы придумать более приятного подарка для себя по случаю моего отъезда.
— Я тоже.
— По случаю столь важного события я буду предельно осторожным.
— Только посмей!
Он засмеялся:
— Ты так восхитительно бесстыдна!
— Я научилась этому у тебя.
Симон улыбнулся ослепительной улыбкой.
— Я хотел бы поставить это в заслугу себе, но мне кажется, что твоя очаровательная пушистая киска и сама по себе весьма горяча, — сказал он, погладив волосы на лобке.
— Например, сейчас, когда она хочет ощутить его в себе. — Жоржи сжала ладонью восставший ствол.
— Повинуюсь, — пробормотал Симон с улыбкой, пошире раздвинул ей ноги и расположился между бедер таким образом, что тугой ствол соприкоснулся с пульсирующими губами. — Чтобы мы ощущали это целый месяц, — хриплым голосом проговорил он, входя в ее лоно. Он стал целовать ей ямку под шеей, а в этот момент головка его напряженного ствола коснулась устья матки, и они оба ощутили неукротимое пламя, разлившееся по всему телу и пронизавшее даже кости. Они занимались любовью с таким самозабвением и яростью, словно были последними людьми на грешной земле, словно после этого наступит конец света.
Она трепетала и вскрикивала, прижимаясь к нему, а он шептал ей в волосы:
— Не плачь, не плачь, я люблю тебя…
Их тела при каждом толчке все более и более распрямлялись и сплавлялись одно с другим, и это порождало ощущения гораздо более сильные, чем при обычном соитии.
И когда оргазмы сотрясли их тела, когда он щедро излил себя в ее лоно и они на какое-то время словно впали в забытье, грядущая война была забыта, исчезли страхи и опасения. Они были просто мужчиной и женщиной, которые горячо любили друг друга.
— Ты моя, — выдохнул он, едва к нему вернулась способность говорить, и почувствовал себя так, словно они были Адамом и Евой и его задачей было населить мир людьми.
Все еще не имея сил произнести хоть слово, Жоржи смотрела из-под томно полуопущенных ресниц на отца своего ребенка, чувствуя удивительную уверенность в том, что так оно и будет, и наслаждаясь внезапно обретенной радостью материнства.
— У него будут черные волосы, как твои, — пробормотала Жоржи еле слышно.
— Или у нее, — с улыбкой отозвался Симон.
— Почему я так сильно тебя люблю?
— Потому что ты моя жизнь, потому что мы нашли друг друга в этом грешном, несовершенном мире, и я всегда буду с тобой.
— Спасибо тебе, — просто сказала Жоржи, понимая, что она теперь навсегда избавилась от опустошенности.
— Спасибо тебе, что ты вытащила самый большой номер, — прошептал Симон. Будучи по натуре реалистом, он тем не менее считал, что их встреча была обусловлена действием каких-то мистических сил.
— Я покорила тебя? — с улыбкой спросила она.
— Ты покорила мое сердце и душу.
— И ты снова вернешься ко мне?
— Я тебя никогда не покину, — шепотом сказал он, — но я снова увижу тебя в Брюсселе.
На какое-то время Симон заставил ее забыть, что они расстаются. Он поддразнивал, ласкал и целовал ее, самозабвенно занимался с ней любовью, и, когда в пять утра раздался стук в дверь, Жоржи смогла проститься с ним с улыбкой.
Это было именно то, чего Симон хотел.
Он хотел запомнить ее улыбающейся на тот случай, если ему не суждено вернуться с войны. И уж никак не хотел, чтобы она запомнилась ему в слезах.
Когда Жоржи появилась в своем имении, она узнала, что Наполеон совсем недавно покинул Лион. За время своего пребывания в городе он успел выпустить декларацию о роспуске двух палат парламента Людовика XVIII с обещанием созвать конституционную ассамблею. Однако он вынужден был поспешить в Париж, где мог опереться на армию, поскольку его высадка в Антибе вызвала в стране смуту. Наполеону пришлось переодеться, чтобы пробраться через Прованс, ибо при вести о его возвращении в провинции возникла опасность бунта. Против его возвращения выступили роялисты в Вандее. Он ни на кого не мог положиться.
После того как Наполеон покинул Лион, среди населения города царили разброд и неопределенность. Конфликтующие группировки пытались предвосхитить окончательный исход опасной политической игры Наполеона. Благодаря настояниям Симона Жоржи прибыла в Лион в сопровождении охраны, и это помогло ей обезопасить свои владения, в то время как отовсюду доходили слухи о бунтах и проявлениях недовольства в округе. В этой тревожной обстановке имение стало для нее надежным убежищем. В стенах своего замка и в его садах Жоржи имела возможность на какое-то время забыть о войне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9