Сам Джон молиться сейчас не мог; лишь неотрывно смотрел на Джиллиану с неизбывной печалью в глазах и в груди, с безмолвным, но яростным осуждением ее поступка. И своей беспомощности. С болью, от которой не мог и не хотел избавиться.Вопроса о том, кто ее мать, Роберт Брюс не задал. Он произнес:– Сэр Уильям Уоллес был лучшим из воинов, каких я знавал в своей жизни. И те из нас, кто даже невольно способствовал его выдаче врагу, не могут не чувствовать своей ответственности. Должны чувствовать. Ответственность, но не вину!.. Однако сейчас речь не о том. И я хочу спросить тебя, дочь великого воина, тебя, кто называет саму себя воином... Хочу спросить: какое наказание должен я избрать за твое преступление?Почти все в зале затаили дыхание. Лорд Мантит подумал, что Брюс сошел с ума, если задает такой вопрос преступнице. Морэ предположил, что тот, видимо, решил пожалеть преступницу за молодость, красоту, за принадлежность к слабому полу и пытается облегчить ее участь. Эдварду Брюсу пришла в голову мысль, уж не влюбился ли, часом, его братец в эту девицу, поскольку не раз говорил о ней в восторженных тонах. И лишь Черный Дуглас понял: Роберт ценит дружбу Карлейля, знает его как хорошего воина, знает о его любви к жене и не хочет бесповоротно лишиться верного друга, уже потерявшего первую жену полтора десятка лет назад.У Джиллианы голова шла кругом: она ожидала всего, чего угодно, только не такого вопроса, и пыталась заставить себя мыслить трезво и разумно. Конечно, самым правильным и честным с ее стороны стал бы ответ: я заслуживаю отсечения головы. Такой приговор, несомненно, вынесли бы настоящему мужчине. И справедливо. Око за око. Смерть за смерть... Но она не хотела... не могла позволить, чтобы с ее губ сорвалось слово, после которого уже не будет ничего. Совсем ничего. Пустота и темень...Она сделала над собой усилие и произнесла слова, за которыми тоже могла стоять смерть, но и боль. Длительная боль. А боль она умела терпеть.– Сто плетей, – сказала она.В притихшем зале послышался крик Агнес. Кто же не понимал, что и тридцати плетей бывает достаточно, чтобы наступила смерть?.. Карлейль на мгновение прикрыл глаза. Гнев покинул его, осталась лишь печаль. Он услышал, как Брюс спокойно проговорил:– Нет, леди, так не пойдет. Во-первых, вы хотели отомстить за собственного отца, а дочерняя или сыновняя преданность всегда казалась мне одним из лучших качеств в человеке...Карлейль вновь открыл глаза. Ему показалось, в зале стало светлее. Брюс намерен сохранить ей жизнь: он понял, что Джиллиана осуждает себя и не хочет бороться за свою жизнь, и решил это сделать вместо нее.– …Во-вторых, – продолжал Брюс, – в обвинении, которое вы предъявляете, есть большая доля истины. Нам всем должно быть стыдно за то, что Уоллеса выдали врагам. И вполне возможно, такого бы не случилось, если бы все мы, кто воевал с ним рядом и так любил и ценил его, если бы мы все проявляли больше ума и осторожности... Нет, леди, подумайте получше о своем наказании.Она долго не размышляла. Теперь ей стало ясно, что человек, которого она чутк не убила, почему-то не хочет лишать ее жизни. Но к чему ей такая жизнь? И все-таки отчего бы не побороться за нее?..– Пятьдесят плетей, – сказала она не очень уверенно. Карлейлю хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока она не рассыплется прямо здесь и не сможет уже говорить глупости и превращать вопрос жизни и смерти в идиотский торг: сто плетей, пятьдесят, сорок пять...Что касается Роберта Брюса, то Карлейль окончательно понял: тот уже простил Джиллиану, но старается сохранить свой статус и сделать так, чтобы не выглядеть чересчур всепрощающим... Вполголоса он что-то сказал Джиллиане. Затем проговорил более громко.– Да, было бы правильно поступить с тобой так, как ты предлагаешь. Но ведь... – Он наклонился в ее сторону, словно собирался сообщить ей что-то по секрету. – Дело в том, что король не ты, а я. И решать предстоит мне – по совести и по закону. А я хорошо знаю, что и совести, и закону не противоречит милосердие, потому как иначе ни один правитель не заслужит преданности и любви своих подданных.Он замолчал, с удовлетворением вглядываясь в широко раскрытые синие глаза преступницы; она не сумела скрыть в них проблеска радости и надежды. Выдержав паузу, в течение которой он мельком взглянул на Карлейля, надеясь, что тот понял и оценил его игру, Брюс наконец во всеуслышание провозгласил:– Двадцать пять плетей! И ни на одну меньше. Он в упор посмотрел на Карлейля и добавил:– А вам, милорд, следует самолично осуществить наказание супруги, после коего она должна будет принести нам с вами свои извинения: мне – за беспочвенные и оскорбительные подозрения, а вам – за то, что своим предосудительным поведением бросила тень и на вас, ее мужа... Приговор окончательный и должен быть приведен в исполнение немедленно!Он неторопливо опустился на свое кресло, заменявшее ему монарший трон.В зале никто не шелохнулся. Те, кто знал об отношениях, царивших между супругами в доме Карлейля, понимали: Брюс дал сейчас своему другу Джону верное средство взять верх над строптивой половиной – средство, к которому тот никак не решался прибегнуть сам из опасения сделать хуже. Но при теперешнем раскладе то же самое действие выглядело совершенно иначе: не прихотью жестокого супруга, а справедливым, даже слишком мягким наказанием за вполне определенную вину, возмездием, которое любой правоверный католик примет с должным пониманием его справедливости и непредвзятости.Другими словами, она попала в ловушку, которую сама же себе расставила, позволив гордыне и безрассудству сыграть с собой коварную штуку.Услышав решение Брюса, Джиллиана вздрогнула, словно плеть уже опустилась на ее плечи, и бросила взгляд на Карлейля, однако ничего не сумела прочитать у него на лице, во всяком случае, ничего похожего на выражение торжества или удовлетворения.Брат Уолдеф молчаливо поблагодарил небеса за то, что у них в Шотландии такой мудрый правитель, а у взбалмошной женщины – не менее мудрый муж.Однако по испуганному виду Агнес никак нельзя было сказать, что она довольна принятым решением: ведь двадцать пять плетей – ужасная, невыносимая пытка, реки крови и изуродованное на всю жизнь молодое тело.В свою очередь, Черный Дуглас боролся с самим собой, чтобы громко не рассмеяться: его позабавила умелая игра Брюса, и он не без удовольствия предвкушал, как посмотрит на голую задницу Джиллианы, послушает ее визг. А закончится весь спектакль, полагал он, ко всеобщему удовольствию и успокоению. Хотя ничего хорошего здесь нет, несмотря на благополучный конец. Ведь если достославным шотландским воинам чаще начнут попадаться в жены такие полоумные девицы, кто знает, быть может, через какое-то время англичанам не потребуется даже применять оружие против шотландцев: их всех перережут собственные супруги.После затянувшейся паузы, показавшейся многим вечностью, Джон Карлейль вышел вперед и, поклонившись своему государю и другу, произнес:– Хочу просить вашей милости, милорд.С непроницаемым выражением лица Роберт Брюс мановением руки выразил разрешение говорить.– Прошу, милорд, назначить всего нескольких свидетелей наказания, – сказал граф Карлейль. – Я не могу наказывать свою жену на глазах у всех.– Согласен, – отвечал Брюс, довольный тем, как действующие лица разыгрываемого им спектакля помогают ему. – Выбираю Черного Дугласа и Реймонда Морэ в качестве представителей судебной стороны, брата Уолдефа – от лица церкви и управляющего вашим поместьем Джейми Джилли – как представителя клана. Со мной будет пятеро.– И еще Агнес, моя сестра, – сказал Карлейль. Брюс подавил улыбку. На всякий случай хочет, подумалось ему, чтоб и сестре преподать урок.– Согласен, – повторил он и крикнул: – Очистить зал от всех, кроме названных.Все время, пока решалась ее судьба, Джиллиана стояла с опущенной головой и гулко бьющимся сердцем; ей хотелось вновь сорваться с места и умчаться куда глаза – глядят. Казалось сейчас, что человек, находившийся рядом с ней, вовсе не тот, кто стал ей мужем несколько месяцев назад и чьей любовью и привязанностью она пренебрегла; не тот, кто мучил и удивлял ее своим нежеланием вступать с ней в решительную схватку, кого она порой считала чрезмерно слабым; не тот, кто был таким искусным и желанным любовником... Человек рядом с ней казался сейчас чужим, незнакомым, и перед ним она испытывала чувство сродни страху.– ...И знайте, я не намерен спускать с нее всю шкуру, – услышала она слова Карлейля, сказанные достаточно громко, для того чтобы слышали все, выходившие из зала. – Хочу, чтобы сегодня ночью она была в состоянии лежать передо мной на спине.Тут уж Черный Дуглас не выдержал и разразился оглушительным булькающим хохотом, который отдался эхом в дальних концах пустеющего помещения.Джиллиана почувствовала, что краснеет до корней волос. Она начала понимать, во что собирается Карлейль превратить готовящуюся экзекуцию: не столько в наказание болью – он ведь уже знает, что боли она почти не боится, – сколько в наказание стыдом. И еще она поняла, что сейчас для нее совершенно бесполезно что-то объяснять, возражать, пытаться ответить – она только еще больше опозорит себя в глазах присутствующих. А Карлейль... что ж, он сегодня лишь инструмент для исполнения наказания.Однако следующие слова Брюса напомнили ей, что истинным инструментом является все-таки не Карлейль: холодок пробежал у нее по спине, и она содрогнулась, когда услышала, как Брюс приказал Джейми, чтобы тот принес пастушью плеть из коровника.Все знали, что пастушья плеть длиной в восемнадцать дюймов представляла собой тонкий проволочный прут, упрятанный в кожаную оболочку. Если применять его умело и достаточно милосердно, можно не попортить шкуру коровы или быка.Джейми Джилли по привычке улыбнулся, словно его посылали по очень приятному поводу, но быстро согнал с лица улыбку и выскочил из зала, расталкивая медленно выходящих людей.Помещение опустело, в нем повисла напряженная тишина. Джону Карлейлю вспомнился вдруг день, когда он впервые увидел Джиллиану и она произвела на него впечатление удара молнии, падения звезды на землю. А что потом? Во что она превратила свою собственную и его жизнь? И чем чуть не окончились все ее бравады самостоятельности для нее самой, да что для нее – для всей Шотландии!.. Ему хотелось надеяться, что она поняла наконец, как она упрямо, неразумно и глупо вела себя... И неужели то страшное, что чуть не случилось в замке Брюса сегодня ночью, не повлияет на ее дурной характер, не исправит ее?.. Что ж, если же нет, то... То он просто не знает, что делать...Его мысли прервало возвращение Джейми с плетью, которая выглядела достаточно грозно и зловеще. Взяв ее из рук управляющего, Карлейль впервые с той минуты, как Джиллиана покинула ночью их общую спальню, обратился непосредственно к ней.– Не раз за последнее время вы пытались задеть меня, мое достоинство, – ровным и холодным голосом произнес он. – Но сегодня ночью вы совершили нечто намного худшее: надругались над памятью отца... Да, именно так, – продолжал он, ибо она, вздрогнув, подняла голову, и ему показалось, что она собирается возразить. – Именно так, потому что Уильям Уоллес, которого я имел честь знать лучше, нежели вы, предпочел бы умереть, но только не причинить урона Шотландии, которую любил всей душой. А в настоящее время, когда именно Роберт Брюс воплощает надежды Шотландии на свободу, вы, леди, осмелились нанести ему и ей смертельный удар. Если бы ваш замысел удался, кого, как не вас, назвали бы предателем страны и своего отца?Джиллиану жгли его негромкие ясные слова. Она ощущала, как с нее, словно шелуха, спадает налет гордости своей миссией мстителя, раскалывается праведный образ ангела справедливости и она остается лицом к лицу с другой правдой, не своей собственной, с правдой, которая оказалась сильнее, чем та, которую она придумала для себя. Она не опускала головы, слушая слова Карлейля, но в душе ощущала пустоту и глубочайшее уныние.Карлейль угадывал ее состояние, но сохранял непроницаемое выражение, не выдавая своего удовлетворения или сочувствия.– Джейми, – произнес он так же холодно и бесстрастно, – подвинь сюда вон ту скамью.Управляющий подтянул одну из больших тяжелых скамей, стоявших возле пиршественного стола, и поставил перед креслом Брюса.– Ложись на нее, жена! – приказал Карлейль. – Лицом вниз.Она собрала все остатки гордыни, какие могла в себе найти, и, передернув плечами, негромко сказала, обращаясь только к мужу:– Я все равно останусь со щитом.– Нет, Джиллиана, – ответил он, чуть ли не впервые назвав ее по имени, – нет, на сей раз ты окажешься на щите.И он кивнул на скамью.Она думала, что не сможет сдвинуться с места, но приказала себе идти и пошла: ноги подчинились. Нахлынувшая слабость отступила, она спокойно, не суетливо, легла на скамью, на живот. Теперь ей предстояло выбрать, куда повернуть лицо: налево – к Роберту Брюсу и Карлейлю или направо – к остальным четверым свидетелям. Она предпочла первых двух.– Агнес, – позвал Карлейль сестру, не сводя глаз с Джиллианы.Когда та подошла, он протянул ей свой короткий кинжал:– Разрежь ей одежду на спине. Только будь осторожна, не поцарапай кожу.«Как он заботится о ее коже, – подумала Агнес, не в силах сдержать слезы, – а сам тем временем держит в руке ужасную плеть».Почувствовав легкие прикосновения Агнес к своему телу, Джиллиана спросила, с трудом сдерживая дрожь в голосе:– Надеюсь, он не станет связывать мне руки?– Нет, – услышав вопрос, сказал Карлейль, как ей показалось, с некоторым презрением, – она же не боится боли.Своими словами он хотел вдохнуть в нее новые силы к сопротивлению. И кажется, это ему удалось. «Быть может, –подумал он, – если нашему браку суждено выжить, то происходящее пойдет ей на пользу».Все уже было готово для начала экзекуции; Агнес вся дрожала, но тщательно скрывала дрожь, то же происходило с Джиллианой. Сейчас она думала только об одном – чтобы поскорее все началось и поскорее кончилось, чтобы исчезли все глазеющие мужчины, молчаливые, но любопытные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36