Не понимаю, как я умудрилась так отстать и меня никто не хватился. Сестры, наверно, думали, что я, как обычно, иду впереди всех. Неожиданно возле меня вырос чей-то силуэт. Присмотрелась: это Мишель.— Чалыкушу! Ты?! — удивилась она. — Почему так медленно плетешься? Почему одна?Я показала на свою правую ногу, перевязанную у щиколотки платком.— Разве ты не знаешь? Когда мы играли, я упала и разбила ногу.Мишель была славная девушка. Ей стало жаль меня, и она предложила:— Хочешь, помогу тебе?— Уж не собираешься ли ты предоставить в мое распоряжение свою спину?— Конечно, нет. Это невозможно… Но я могу взять тебя под руку. Что ты скажешь?.. Нет, нет, по-другому… Положи мне свою руку на плечо. Держись крепче, я обниму тебя за талию. Так тебе будет легче. Ну как? Меньше болит?Я послушалась Мишель, — действительно, идти стало легче.— Спасибо, Мишель, — улыбнулась я. — Ты замечательный товарищ!Немного погодя Мишель сказала:— А знаешь, Феридэ тоже влюбилась и делится с Мишель своими секретами.Я остановилась.— Ты это серьезно говоришь?— Ну да…— В таком случае отпусти меня. Немедленно!Я сказала это повелительным тоном командира, отдающего приказ.— Ах, большая глупышка! — засмеялась Мишель, не отпуская моей талии. — Неужели ты не понимаешь шуток?— Глупышка? Это почему же?— Неужто девочки не знают тебя?— Что ты хочешь этим сказать?— Да ведь все знают, что у тебя не может быть романов. Виданное ли дело — любовная интрижка у Чалыкушу!— Это почему же? Вы считаете меня некрасивой?— Нет. Почему некрасивой? Ты очень даже хорошенькая. Но ты ведь… глуповата… и неисправимо наивна.— Ты действительно так думаешь обо мне?— Не я одна, все так думают. Девочки говорят: «В любовных делах Чалыкушу настоящая gourde…»В турецком языке я не блистала. Но французское слово gourde мне было знакомо: «фляга», «кувшин», «баклажка», — словом, во всех значениях вещь мало поэтическая. К тому же нельзя сказать, чтобы моя плотная, приземистая фигура чем-то не напоминала один из подобных сосудов. Какой ужас, если вдобавок к «Чалыкушу» мне прилепят еще и прозвище «gourde»! Надо во что бы то ни стало спасать свою честь.И тут я положила голову на плечо Мишель — манера, заимствованная от моих подруг, — потом, бросив на нее многозначительный взгляд, печально улыбнулась.— Ну что ж, можете так думать…Мишель остановилась и изумленно глянула на меня.— Это говоришь ты, Феридэ?— Да, к сожалению, это так, — кивнула я и глубоко вздохнула, чтобы моя ложь выглядела более правдоподобной.Теперь Мишель от удивления даже перекрестилась.— Это прекрасно, чудесно, Феридэ! Но только очень жаль, я никак не могу тебе поверить!Бедняжка Мишель была такой страстной почитательницей любовных историй, что ей доставляло удовольствие быть даже просто свидетелем сердечных переживаний других. Но, увы, я так мало еще сказала, что она не решилась мне поверить и открыто выразить свою радость.Впрочем, я, кажется, зашла в своих признаниях слишком далеко. Отступать было бы просто нечестно.— Да, Мишель, — подтвердила я, — я тоже люблю!..— Всего-навсего только любишь, Чалыкушу?— Ну, разумеется, не без взаимности, grande gourde.Итак, я возвратила Мишель прозвище «gourde», которым она меня только что наградила, да еще в превосходной степени, и ей не пришло в голову возразить: «Это ты gourde. Это твое прозвище».Стоит начать лгать, как сразу же удается еще больше расположить к себе человека. Вот чудо! Теперь Мишель поддерживала меня за талию еще нежнее.— Расскажи, Феридэ… Расскажи, как это было. Выходит, и ты тоже… Правда, любить — это чудесно, не так ли?— Конечно, чудесно…— А кто он? Он очень красив, этот юноша, которого ты любишь?— Очень красив…— Где ты с ним встретилась? Как вы познакомились?Я не отвечала.— Ну… не скрывай…Я прямо из кожи лезла, чтобы не скрывать. «Ах, что придумать? Что сказать?» Но мне ничего не приходило в голову. Нужен возлюбленный, который существует на самом деле, чтобы поразить всех моих подруг. А ведь так трудно, так невероятно трудно найти… хотя бы даже просто в воображении!— Ну, Феридэ, не тяни. А то я всем скажу, что ты пошутила со мной.Мне сразу стало не по себе. Пошутила? Не дай господи! Тогда прозовут не только «фляжкой» или «кувшином»! Я тут же решила: «Надо срочно сочинить любовную историю, от которой бы у Мишель дух захватило».Как вы думаете, кого я представила Мишель в качестве своего возлюбленного?.. Кямрана!— У нас роман с кузеном… — сказала я.— Это тот светловолосый юноша, которого я видела год тому назад у нас в прихожей?— Ну да…— Ах, он такой красивый!Я вам уже сказала, что Мишель была помешана на любовных историях. За все время Кямран навестил меня в пансионе раза два-три. Очевидно, Мишель почуяла присутствие в пансионе молодого человека, как кошка мясо, и тайком подсматривала за нами, когда мы болтали в прихожей. Как странно, не правда ли?На небе зажглись звезды. Стояла осень, но было тепло; казалось, что в воздухе пахнет нескошенной травой.Я всем телом навалилась на Мишель, моя щека была крепко прижата к ее щеке. Я принялась рассказывать ей историю своей несуществующей любви:— Была ночь еще более прекрасная, чем эта. Мы покинули нашу шумную компанию, которая осталась у дома. Я шла впереди, мой кузен сзади… Он говорил мне красивые слова. Сейчас я не в состоянии повторять их, просто не хочу… Оглушительно трещали кузнечики. Мы шли и шли… Аллеи, по которым мы проходили, были залиты лунным светом. Потом мы оказались в тени деревьев затем снова под светом луны, чтобы через минуту опять погрузиться в темноту…— Господи, какой у вас большой сад, Феридэ! — вставила нетерпеливая Мишель.Я испугалась: «Может, у меня получается неестественно?»— Не такой уж он большой. Просто мы не торопились, — продолжала я. — Наконец мы очутились… в конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей, где растет огромная чинара. Дойдя до нее, мы остановились. Я привстала на цыпочки и сделала вид, будто смотрю через забор. Мой кузен нерешительно потирал руки, словно хотел что-то сделать и не мог осмелиться…— Но ведь ты смотрела в соседский сад! Как ты могла все это заметить?— На забор падала тень кузена, мне было все видно.Очевидно, я неплохо вошла в роль: тело мое вздрагивало, голос прерывался, на глаза набегали слезы.— Ну, а дальше, Феридэ, дальше…— Потом вдруг кузен схватил меня за руки…— Ах, как чудесно! Дальше…— Дальше? Откуда я знаю…— Боже, ты остановилась на самом интересном месте!— Потом вдруг на дереве закричала какая-то птица, гадкая, отвратительная птица… Мы испугались и убежали.Я не смогла сдержать слез, припала к груди Мишель и разрыдалась.Неизвестно, сколько бы я так плакала, но, к счастью, наше исчезновение было замечено. Послышались крики девочек, нас разыскивали:Мишель откликнулась:— Идем!.. Мы не можем быстро!.. У Чалыкушу болит нога!..— Ты правильно сказала, Мишель… И я плачу именно поэтому. Теперь мы можем пойти быстрее…
В ту ночь я ревела и в постели, когда все уже спали. Только теперь слезы уже не нужны были для роли, просто я сердилась на себя. Допустим, мне надо было солгать, чтобы доказать подружкам, что я не gourde. Но неужели на свете нет других имен? Почему я заговорила о своем кузене, о Кямране, которого я ненавидела больше всего в жизни? Я поклялась, что завтра утром, как только проснусь, возьму Мишель за руку, отведу ее в сторонку и скажу, что мой любовный рассказ — выдумка.Но, увы, проснувшись на другое утро, я почувствовала, что от моего стыда и гнева не осталось и духу.Так я и не осмелилась сказать правду Мишель, которая теперь смотрела на меня совсем другими глазами и относилась, как к больному ребенку.Постепенно эта легенда стала известна всем. Правда, Мишель, видимо, строго наказывала хранить тайну, так как в глаза мне никто ничего не говорил. Но по взглядам девочек, по их смеху я понимала, что они хотят сказать. Это наполняло меня удивительной гордостью. Мне пришлось даже отказаться от болтовни и проказ. Теперь в глазах подружек я стала молодой девушкой, влюбленной в кузена. В этой роли мне никак не подходило прыгать, точно кукла на веревочке, и проказничать.Но, как говорится, от самой себя не убежишь. Когда по вечерам на последней перемене я брала Мишель под руку и продолжала шепотом выдумывать все новые и новые небылицы, я иногда снова становилась похожей на бесенка.
Однажды мы опять возвращались с прогулки.Мишель в тот день почему-то не ходила с нами. Она встретила меня у ворот, схватила за руку и стремительно потащила в глубь сада.— У меня для тебя новость, — сказала она. — Она тебя обрадует и огорчит.Лицо мое выразило недоумение.— Сегодня в пансион приходил твой блондин-кузен.Я была поражена.— Разумеется, он хотел повидаться с тобой. Ах, если б и ты осталась!..Я не могла поверить. Разве Кямран пришел бы в пансион, не будь на то какой-нибудь важной причины? Наверное, Мишель ошиблась.Однако я не высказала Мишель этих сомнений и, сделав вид, будто верю, сказала:— Что же, вполне естественно. Молодой человек пришел повидать девушку, за которой ухаживает.— Как, наверное, досадно, что тебя не было, да?— Разумеется.Мишель погладила меня по щеке.— Но ведь он опять придет, раз любит…— Несомненно.В тот же вечер сестра Матильда вызвала меня и передала две разрисованные коробки конфет, перевязанные серебряной тесьмой.— Это принес твой кузен, — сказала она.Я не любила сестру Матильду, но в эту минуту с трудом удержала себя, чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать в обе щеки.Значит, Мишель не ошиблась: Кямран действительно приходил в пансион. Если среди воспитанниц еще и оставались такие, которые сомневались в достоверности моей сказки, то теперь, увидев эти две коробки, они должны были подумать иначе. Как чудесно!..В одной коробке были разноцветные конфеты с ликером, в другой — шоколад в позолоченных бумажках. Случись это полгода назад, я утаила бы сладости даже от самых близких подруг. Но в этот вечер, когда мы готовили в классе уроки, мои коробки ходили по рукам. Каждая девочка брала одну, две или три конфетки, кому сколько совесть позволяла.Некоторые девочки издали делали мне многозначительные знаки. Я же, изображая смущение, отворачивалась в сторону, улыбалась. Как чудесно!..Возвращая мне назад коробки, в которых, к сожалению, уже виднелось позолоченное дно, Мишель зашептала:— Феридэ, представь, будто эти конфеты преподнесли тебе по случаю обручения.Моя сказка обошлась мне слишком дорого. Но что поделать?Прошло три дня.Шел урок географии. Я трудилась над цветной картой для экзаменов. Рисовать красками мне всегда было трудно; от неловкости я без конца путала краски, пачкала себе руки и губы.И вот, когда я была занята этой мазней, вошла дочь привратника и сказала, что в прихожей сидит мой кузен, который хочет меня видеть. Помню, я растерянно оглянулась по сторонам, обернулась к воспитательнице, не зная, как поступить.— Ну, что ты ждешь, Феридэ, — сказала она. — Оставь карту на месте. Иди повидайся с гостем.Оставить карту — нетрудно. Но с каким лицом я выйду к Кямрану?Девочка, рядом с которой я сидела, смеясь, протянула мне маленькое зеркальце. На лицо, особенно на рот, страшно было смотреть. На уроках, где приходилось писать, я вечно совала ручку в рот, теперь же, во время рисования, мусолила кисть, поэтому губы мои пестрели желтыми, красными и даже фиолетовыми пятнами. Что предпринять? Оттереть платком, а тем более смыть водой с мылом — сейчас невозможно, только еще больше размажешь краски.Дело было, конечно, не в Кямране. Ему я могла показаться в любом виде. Но перед подругами, которые, узнав, кто пришел, уже ехидно посмеивались, я должна была изображать влюбленную девицу или даже невесту. Ах, будь она неладна, вся эта комедия!Проходя по коридору, я заглянула в зеркало. Боже мой, что делать? Будь я одна в эту минуту, здесь, перед дверью в прихожую, я никогда бы не осмелилась туда войти. Но, увы, вокруг были посторонние, которые могли иначе истолковать мои действия.Итак, делать нечего. Я с силой толкнула дверь и бурей влетела в прихожую. Кямран стоял у окна. Подойти к нему сразу?.. Но тогда надо что-то делать — например, обменяться рукопожатием. А ведь так можно испачкать чистенькие и нежные ручки кузена.Я опять увидела на столе два пакета, перевязанные серебряной тесьмой. Не трудно было догадаться, что они предназначались мне. У меня не оставалось иного выхода, как превратить все в очередной фарс, а раскрашенные руки и губы объяснить обычным моим детским сумасбродством. Приподняв подол черного передника, я сделала перед коробками самый изысканный, глубокий реверанс. Потом, предусмотрительно вытерев пальцы о подол, я послала коробкам несколько воздушных поцелуев и утерла при этом лишний раз свои размалеванные губы.Кямран, улыбаясь, подошел ко мне. Я принялась его благодарить:— Какая трогательная забота, Кямран-бей-эфенди… Хотя шоколад и конфеты с ликером являются в какой-то степени платой за мое молчание, однако меня уже мучают угрызения совести… В чем дело?.. Всего несколько дней назад вы приносили мне сладости. Очевидно, и в этих коробках я найду то же самое. Поистине, невозможно описать их прелесть! По мере того как они тают во рту человека, тает и его сердце…— На этот раз, — сказал Кямран, — вы увидите нечто более ценное, Феридэ.С наигранным волнением и нетерпением я развязала пакет, который мне протянул Кямран. Там оказались две книги в позолоченных переплетах, наподобие детских сказок с картинками, какие дарят маленьким детям на рождество. Очевидно, кузен по какой-то непонятной для меня причине решил подшутить надо мной. Если он только ради этого решил сюда прийти, право, это уже нехорошо.Я не выдержала и дала ему нагоняй. Я говорила суровым тоном, который никак не вязался с моими размалеванными губами:— За каждый из ваших подарков следует благодарить. Но позвольте сделать небольшое замечание. Несколько лет тому назад вы были ребенком. Правда, всем своим важным и серьезным видом вы походили на взрослого, однако все-таки оставались ребенком, не так ли? Слава аллаху, вы мужаете с каждым годом, превращаясь в молодого человека, похожего на героя из романов с картинками.
1 2 3 4 5 6 7 8