«Это просто вожделение, и ничего больше! — зло упрекала она себя. — Поддаться этому чувству — мерзость и слабость. Не обращай на него внимания. Забудь о нем. Выкинь его из головы».
Она шагала по комнате и плакала, злясь на собственную слабость и клянясь, что будет сильной. Наконец, успокоившись, она вытерла слезы, пригладила пальцами растрепанные волосы и аккуратно заправила рубашку в сидевшие на ней в обтяжку брюки.
Однако в ту самую минуту, когда она вышла из заточения спальни в горницу и увидела Джима сидящим в кухне за квадратным столом из сосновых досок, такого закаленного и сильного, но выглядевшего таким одиноким, ее предосторожность и решимость улетучились, как дымок в горах на октябрьском ветру.
В тот короткий миг, когда он еще не заметил ее прихода, выражение его лица невыразимой болью задело ее за душу. Он выглядел таким печальным, погруженным в тоскливые мысли, что у Брайони от изумления защемило сердце. Затем внезапно он очнулся от меланхолического забытья, заметив ее, и выражение его лица изменилось. Джим встал, вежливый и отстраненный, и сказал холодным, ровным тоном:
— Ты, верно, голодна. У нас есть вяленая говядина, бисквиты и апельсины, из тех, что мы покупали в деревне. А также кофе. Хотя, может быть, ты предпочитаешь текилу?
Она разглядела открытую бутылку на столе перед ним и отрицательно покачала головой.
— Устраивайся. — Он поднял бутылку, отошел от стола и шагнул к грубо сложенному камину у западной стены горницы. Подкинув дров в небольшое пламя и не оборачиваясь, Джим сухо сказал: — Ужинай, я не буду тебе мешать.
Воцарилось молчание, напоминавшее грозовые облака перед бурей. Брайони старалась не думать о том, что перед этим произошло, как она себя чувствовала и как он выглядел, когда она вышла из спальни. Все внимание она обратила на еду и заставила себя поесть.
В хижине было всего две комнатушки — горница с кухней и спаленка. В кухне имелись печка и вдоль стены у окна буфет. У квадратного стола — два стула. Не считая еще нескольких предметов, больше мебели не было. О прежних обитателях напоминали лишь побитые сковородки и плошки, старая оловянная кружка да щетка, разбросанные тут и там. На дощатом полу у камина лежал тканый коврик оранжево-бурого цвета. У очага располагалась деревянная скамья потемневшего дерева. Все нехитрое жилище было крохотным и скудно обставленным. Не просто было устроиться в таком домике мужчине и женщине, чувства которых были воспламенены. Убрав остатки ужина, Брайони бросила осторожный взгляд на Техаса, но он стоял спиной к ней, всматриваясь в пламя. Потом он поднял бутылку с текилой и сделал большой глоток. У Брайони засосало под ложечкой.
Когда все было убрано и кухня подметена, она прошла к окну со стороны фасада. На горы спустилась тьма, густая и плотная, непроницаемая ни для звезд, ни для луны. Ночь была тиха и насыщена ароматом хвои. Неожиданно почувствовав жажду пространства и покоя подальше от мужчины, беспокойно мерившего шагами горницу, подальше от напряженной тишины, повисшей в этих четырех стенах, она пошла к выходу, открыла дверь и вышла на крыльцо.
В этот миг раздался такой удар грома, что от испуга она ринулась обратно в дверной проем и громко взвизгнула. Раскаты грома лавиной прокатились по небу и отозвались оглушительным эхом в горах. Ее пронизал холодный ветер. По земле, хижине и деревьям застучали тяжелые капли дождя. Из бездны неба на горы обрушилась дикая и своенравная буря.
Джим схватил Брайони за руку и втащил в хижину, крепко захлопнув дверь. Она тяжело дышала, пораженная внезапным налетом бури.
— Пожалуй, следует тотчас закрыть все окна на засовы, — заметил он. — Погода разыгрывается не на шутку.
— Откуда взялась эта гроза? — поинтересовалась девушка, следуя за ним в спальню, где он закрепил деревянные ставни на окнах, предохранив от ударов ветра, который грозил разбить их о стену. — Вечернее небо было таким ясным, погода была такой тихой. Ведь при заходе солнца не было ни облачка.
— В горах бури налетают внезапно, — коротко ответил он, устремившись обратно в горницу, где быстро и ловко также закрепил ставни. Затем подбросил еще дров в очаг. — Как удачно, что эту ночь мы проведем под крышей!
— Да, это просто здорово.
Брайони вновь быстро оглядела хижину, довольная тем, что их уютно защищают стены и кровля, а в камине пылает огонь. За окнами резко похолодало, наступила прохладная октябрьская ночь. По окнам барабанили капли дождя, снова загремел гром, и она передвинулась поближе к мерцающему оранжевым светом пламени. Джим принес одеяло и укутал ей плечи. Это было то самое индейское одеяло, которое навеяло ей там, в деревне, какой-то отблеск воспоминаний. Брайони посмотрела на него.
— Ты дрожала, — спокойно сказал он. — Иди сюда поближе.
Она устроилась на коврике перед камином и устремила взор на бушующие языки пламени, в котором постреливали дрова. А Логан отошел к окну и прислонился к стенке. Когда началась гроза, он отставил в сторону бутылку с текилой и больше не прикасался к ней. Теперь в тишине он смотрел на девушку, которая примостилась на коврике, обняв колени и устремив взгляд на огонь.
В конце концов Брайони не могла больше выносить это молчание. Она подняла голову и встретилась с Джимом глазами; от выражения его лица у нее екнуло сердце. Под густыми каштановыми волосами, пряди которых беспорядочно падали на красивый лоб, горели глаза, в которых читалась такая тоска, такая тяжкая печаль, что у девушки заныло сердце.
Его живые и умные голубые глаза потемнели наподобие грозовой ночи за окном и наполнились такой жуткой тоской, которую уже не могли скрыть его обычная показная беззаботность и холодность. Вокруг рта образовались мрачные складки, и тень легла на бронзовое от загара лицо. Казалось, его преследовали призраки; печаль, отражавшаяся на его лице, шла откуда-то из самых глубин души. Точно такое же лицо у него было, когда она неожиданно появилась из спальни, застав его врасплох, после чего он мгновенно переменился. Но теперь, казалось, он не осознает того отчаяния, которое она читала в его глазах. Он смотрел на нее, а у нее расширились глаза и сердце болело так, будто его пронзили кинжалом.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Брайони протянула к нему руку. В мгновение ока он был рядом, встал на колени и взял ее за руку.
— О Техас, — шепнула она с комком в горле, ибо нельзя было ошибиться: его глаза засияли, как звезды, когда она протянула к нему руку.
— Что нужно сделать? — спросила она, потираясь щекой о его ладонь. — Я не могу видеть тебя таким несчастным. Это из-за меня?
Она сама не верила, что это возможно, но ее сердце неудержимо билось от предположения, что она может так влиять на его настроение. Горькая усмешка появилась на его губах.
— Из-за тебя? — Он издал короткий смешок. — И да, моя куколка, и нет. — В отчаянии он провел рукой по своей шевелюре. — Как бы объяснить тебе? Ведь это чертовски трудно. Ну, слушай.
Он повернул ее лицо к себе и заговорил с неожиданной страстью:
— Мне приходилось делать такие вещи, из-за которых другие люди становились несчастными. Я причинял им боль, ужасную боль. И в особенности тому человеку, которого я обожал больше всех на свете. Я был болваном, глупцом да к тому же жестоким. — Его рот от презрения к себе скривился. — Наверное, теперь пришел час расплаты. Что бы я ни чувствовал, как бы ни страдал, все это по моей вине. Вовсе не твоей или кого-то другого. Понимаешь? Я не заслуживаю и капли твоей жалости.
— В тебе есть доброе начало, — прошептала девушка, вновь повторив слова, сказанные ею в первую ночь после похищения. — Мне все равно, что ты натворил в прошлом. И я не верю тем ужасным вещам, о которых меня предупреждал Фрэнк в отношении тебя. Я пыталась, но не смогла. Напротив, я вижу доброту, честность, даже благородство. Вот почему…
— Продолжай, — потребовал он, когда она в смятении замолчала. — Продолжай. — Он подложил ладонь под ее подбородок и приподнял ее голову так, что она была вынуждена встретиться с ним глазами. Его собственные индигово-синие глаза смотрели проникновенно и испытующе. — Скажи, что ты хотела высказать.
Она не могла отвести глаз от его лица.
— Я собиралась сказать, что поэтому люблю тебя, — просто вымолвила она.
Джим со свистом вобрал воздух и притянул ее к себе, но она освободилась, упершись руками в его грудь.
— Нет, Техас, это безумие. Я не могу допустить этого! Я замужем за Фрэнком.
— Пусть этот Фрэнк Честер провалится в преисподнюю! — обняв, он привлек ее к себе. Атласные волосы, обвивавшие ее шею, соблазнительно и нежно гладили его подбородок. — Я заставлю тебя забыть Фрэнка Честера, моя куколка! Заставлю тебя забыть, что ты вообще когда-нибудь была с ним знакома! — поклялся он.
— Техас, нет! — Она отчаянно пыталась урезонить его, все еще не имея возможности шевельнуться в его крепких объятиях. — Я хочу тебя, это правда. Да простит меня Всевышний, это правда. Но это нехорошо! Мы должны бороться с этим желанием, надо пренебречь им…
— К чертям это все, — прорычал он, и прежде чем она могла что-то еще сделать или сказать, он запечатлел на ее губах такой безумный поцелуй, что все остальное вылетело у нее из головы. Под наплывом чувств, забурливших в ней с этим поцелуем, она погрузилась в такой океан желания, из которого не было обратной дороги. Его руки сновали по ее телу, гладили ее, возбуждали до такой же степени, до какой был возбужден он сам. Она подняла руки и притянула его к себе, уже не думая ни о чем, кроме любви. Она провела пальцами по его густым, шелковистым волосам, затем распахнула рубаху, следя глазами за бугристыми мускулами на его груди.
— Техас, Техас, — стонала она, когда он взял в ладони ее груди и ласкал их до тех пор, пока она не задохнулась от удовольствия. Он снова поцеловал ее, его губы обожгли ей рот, веки, шею. Она погрузилась в мир восторга и забыла обо всем на свете.
А еще через минуту они, обнаженные, лежали на коврике, и танцующие блики пламени красно-золотистым светом перемещались по их прогибающимся телам. За окнами ревел ветер, раскаты грома прокатывались по горам, но они ничего не слышали. Брайони чувствовала себя в железных объятиях, ощущала огненно-жгучие поцелуи на губах, поглаживание пальцев, которое попеременно было то нежным, то напористым, и в конце концов поняла, что сейчас умрет от желания. Он лег на нее, и она водила руками по всему его телу, жадно осязая и исследуя все бугорки и выемки, одновременно охватывая его бедра своими ногами и привлекая его все ближе и ближе к себе. Он слегка прикусил ей мочку уха, поцеловал впадинку у горла и помучил ее груди языком и зубами, пока она не застонала в экстазе. Техас завис над ней, его темно-голубые глаза впились в ее глаза, страсть сотрясала его мощное тело, и лицо его еще более потемнело.
— Я люблю тебя больше жизни, — хрипло произнес он, с глубоким удовлетворением отметив ее неуемный пыл. — И теперь, как и прежде, ты моя. Отныне и навеки, моя куколка, ты моя.
Его слова еле дошли до нее, погруженной в океан страсти, но девушка уловила, что их смысл заключается в том, что он ставит на ней клеймо как на своей собственности.
— Да, — шепнула она, в то время как отчаянное желание сотрясало все ее хрупкое тело.
Волосы обвивали влажными прядями ее зарумянившееся и лучившееся светом лицо, и она до конца прильнула к его мощному телу, когда он вошел в нее с бурной напористостью.
— Да, Техас, я твоя, — выдохнула она. — Только твоя. А ты мой. — Ее рот приоткрылся, встречая и ища его, и их тела сплелись, снедаемые желанием, страстью и любовью.
Дождь барабанил по крыше хижины всю ночь. В чернильно-черном небе вспыхивали молнии, на секунду освещавшие ударявшиеся друг о друга стволы деревьев, умытые дождем скалы, ручей, сиявший, как серебристая ртуть, и пенившийся от ливня. Гром гремел и гремел, волнами прокатываясь от одного черного пика к другому. Ночь полнилась звуками, порожденными бурей. Но два любящих сердца не обращали на это никакого внимания. Далеко за полночь они обнимали и любили друг друга, высвободив всю страсть, столько времени копившуюся в них. И наконец, когда жемчужно-розовый восход солнца прогнал с бледного небосклона последние остатки дождя, они уснули, не выпуская друг друга из объятий.
Глава 23

Наступил ноябрь с его морозными ночами и свежими, прохладными днями. Осенние ветры, дувшие с гор, царапали кожу так, будто несли с собой колючие песчинки. Все птицы и звери попрятались в своих гнездах и логовах, горных пещерах и трещинах, в то время как мужчина и женщина, укрывшиеся в уединенной мескитовой хижине, вели простую жизнь отшельников и все более радовались своему счастью.
Женщина, знавшая себя под именем Катарина Честер, перестала даже думать о своем муже Фрэнке. Он стал частью ее прошлого, частью забытой ею жизни и был ей нужен, как пятое колесо телеге.
Техас извлек ее из того туманного прошлого и дал ей любовь, нежность и чувство безопасности, каких она никогда не испытывала под кровом Фрэнка Честера. Что бы она ни чувствовала по отношению к Фрэнку, какие бы причины ни побудили ее выйти за него, все это исчезло из ее памяти и никогда не вернется. Она не желала возвращаться к нему, и теперь ее не волновало, вернется ли к ней память.
Отныне ее интересовало только то, что происходило с ней в данное время. Чудесные дни в хижине с Техасом наполняли ее таким счастьем, о котором она не могла и мечтать. Освободившуюся от всяческих страхов и тревог девушку было просто не узнать. Подобно цветку, прежде заглушенному сорняками, а затем внезапно оказавшемуся на свободе на прелестном солнечном лугу, она расцвела и вернулась к радостям жизни. Она стала женщиной Техаса, и ей больше ничего не было нужно.
В начале декабря задули такие жестокие ветры, что Брайони и Джим были вынуждены оставаться в хижине шесть дней кряду. Когда наконец погода установилась, Техас поехал на охоту, ибо запасы их продовольствия подошли к концу, а Брайони хотелось приготовить жаркое из оленины или фазана, чтобы хоть немного отогреться после жестоких холодов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38