– Пойдемте, я покажу вам, где Саймон спрятал трофеи. – Квинт схватил Камерона за руку.
– Хорошо, пошли.
– Я с вами. – Баско ловко сплюнул в огонь. – Меня заставят продавать этот старый хлам, и я не могу дождаться, пока наш командир назовет немыслимую сумму, которую нужно выручить от продажи.
Камерон всегда сам оценивал стоимость вещей, пожертвованных на дело спасения короля, – ему приходилось этим заниматься с тех пор, как Баско однажды вернулся с горстью монет после продажи драгоценностей и одежды стоимостью в несколько сот фунтов. Арендатору вырученная сумма, несомненно, показалась огромной, а для организации, которой постоянно требовались деньги, потеря оказалась настоящим ударом. Баско озлобило это доказательство его незнания стоимости ценных вещей, и Камерон старался произвести подсчет суммы, которую можно было выручить, не тыкая Баско носом в его невежество.
Камерон всю жизнь вел эту тонкую политику – сначала с отцом, теперь с Баско, и ему это порядком надоело. Судя по тому, что он потерпел неудачу с отцом, не было смысла ожидать успеха и с Баско.
Ночь была темна, а луна надежно спряталась за тучами, и Камерону пришлось зажечь факел, чтобы осветить трофеи. Он сунул осмоленную палку в огонь и, пока шел к фургону, тщательно укрывал пламя своим плащом. Квинт шел следом, а за ним брел Баско, что-то тихо бормоча себе под нос.
Поздоровавшись с толпящимися около фургона людьми, Камерон посветил мерцающим факелом над грудой сваленных на полу сокровищ. Ему хотелось зарыдать от чувства утраты. Он провел пальцем по необычайно красивому серебряному распятию, и сердце его сжалось. Кто же пожертвовал сокровище, которое сотни лет хранилось в семье? Крест был явно старинный и изготовлен с поразительным мастерством.
Камерон прекрасно знал все, что приходилось предпринимать тем, кто жертвовал эту фамильную драгоценность: они втайне нанимали сочувствующего роялистам свечника, который изготавливал восковую форму изделия, передавали ее серебряных дел мастеру для покрытия самым дешевым, самым тонким слоем серебра, а затем заменяли подлинное сокровище копией на случай, если какой-нибудь приверженец республики спросит о местонахождении хорошо известной вещи.
Так делали по всей Англии отцы и матери молодых людей, выступающих на стороне короля, жены и дочери мужчин в возрасте. Они опустошали стены и шкафы своих домов, лишали страну ее наследства, уничтожая сотни произведений искусства, жертвуя семейные состояния. Камерон и сам поступил точно так же с сокровищами Бенингтон-Мэнора: он отдал все для спасения Карла Стюарта и выведения Англии на путь свободы и новых возможностей.
Серебро, золото – все было свалено как попало. Зачем беспокоиться, если все будет переплавлено, чтобы снабдить деньгами тайную армию короля. Среди вещей стояло несколько сундуков. Камерон открыл один из них и увидел роскошные меха, которые, несомненно, придется тайно переправлять во Францию, потому что никто не решится купить и носить их здесь, в Англии, на глазах у пуритан.
Во втором сундуке были чьи-то яркие шелковые платья. Хорошая ткань, но пуритане благосклонно относятся только к одежде темных цветов. За эти платья можно будет выручить лишь часть их стоимости, да и то при условии, что с них заблаговременно удалят кружева.
Камерон покопался в хорошо упакованных вещах, надеясь, что кто-нибудь догадался засунуть на дно сундука сапоги, но его пальцы наткнулись только на что-то завернутое в полотно. Он потянул за шнурок, стягивающий сверток, и увидел скользкое шелковое платье, при свете фонаря сияющее как расплавленное золото. Женское платье, несомненно, дорогое сердцу той, которая пожертвовала его, – ведь оно было так заботливо упаковано.
Несмотря на то, что в неверном свете факела трудно было как следует что-либо рассмотреть, он был уверен: такое платье выгодно оттенит золотые искры глаз Джиллиан.
Нахлынувшие неясные мечты, грезы о том, как она будет выглядеть в шелковом платье с распущенными волосами, заставили его решиться.
– Это я куплю сам, – сказал он, удивившись тому, каким скрипучим вдруг стал его голос. – Я заплачу больше, чем за него дадут, если продавать обычным путем.
Квинт осклабился.
– Теперь мы знаем, почему мистер Камерон не может наполнить наши утробы, – он слишком влюблен в мисс Боуэн, чтобы думать о еде.
– Так вы покупаете это платье для мисс Боуэн? – Родермел покачал головой. – Эй, Баско, может быть, именно это тебе следовало сделать, когда ты приглашал ее покататься?
– Ты приглашал мисс Боуэн кататься? – Камерон в изумлении уставился на Баско.
– А что такого? Еще совсем недавно в деревне я был на хорошем счету. У меня имелась славная ферма, дела мои шли хорошо. Так что я вовсе не перешел границы, когда пригласил ее покататься – многие девушки сочли бы это за честь. Только вот она меня отшила. Конечно, я же не сын рыцаря, – Баско словно выплевывал слова, – и мне не свалился с неба замок.
Ярость вспыхнула в душе Камерона, но он быстро ее погасил. С платьем он допустил ошибку; но позволить себе показать, насколько ему не нравится, когда о Джиллиан говорят как об обычной женщине, как о задравшей нос барышне, которая заносчиво отклонила приглашение арендатора, было бы катастрофой. Зная Джиллиан, нетрудно предположить, что она отказала Баско из нежелания оставлять отца без присмотра.
– Впрочем, я только потом рассмотрел, что она слишком тощая, – продолжал Баско, – слишком чопорная для меня, да и упрямая тоже. Я хочу женщину с пухлыми губами, с ямочками на щеках и чтобы в голове у нее была одна-единственная мысль: как мне угодить.
Факел в руке Камерона дрогнул. Теперь он понимал, за что Баско так его ненавидел. Кроме того, он знал, что чопорность Джиллиан происходила из страха быть застигнутой в затруднительном положении.
– Довольно болтать о мисс Боуэн, – оборвал он Баско.
– А леди позволит вам надеть не нее это платье, или вам интереснее будет его снимать? – не унимался тот.
Камерон бросил факел на землю, и пламя погасло.
Тут же двое его людей бросились к нему и схватили его за руки, а остальные не стали церемониться с Баско. Кто-то сильно ударил его в челюсть, и теперь он бесформенной грудой лежал у ног Камерона.
– Не обращайте внимания на Баско, – шепнул на ухо Камерону Квинт. – Его, конечно, здорово задело, когда лорд Харрингтон передал вам командование отрядом, но гораздо больше его разозлило то, как легко вы вселились в дом к мисс Боуэн.
– Я не оставил ей выбора.
– Это точно. И у вас, конечно, нет на нее никаких видов. Только с Баско вы полегче, мистер Делакорт, – сейчас для нас важен каждый человек.
Камерон дышал так часто, как будто пробежал целую милю, но в конце концов он глубоко вдохнул и заставил себя расслабиться, а затем, соглашаясь, коротко кивнул. Те, кто удерживал его за руки, убедившись, что к нему вернулось самообладание, отпустили его.
– Скажите этому сукину сыну с поросячьими глазками, что он должен выручить не меньше четырехсот фунтов. – Камерон сам удивился тому, насколько ровно прозвучал его голос. Однако он не мог сделать вид, что не заметил оскорблений Баско. – И еще скажите, что если он еще когда-нибудь произнесет имя мисс Боуэн, то это будут его последние слова.
– Вы же знаете, ему нравится злить вас.
– Тем более он сильно пожалеет, если сделает это еще раз.
Камерон собрал всю свою волю, чтобы, переступая через Баско, не пнуть его.
– Я пошел домой, а вы будьте начеку, – произнес он на прощание и быстро зашагал в гостеприимное безмолвие леса. Домой. Вот уже два года как он не вспоминал это слово. Весьма странно, что неудобный соломенный тюфяк на полу комнаты-кладовой с медикаментами он воспринимает как дом, но именно это воспоминание влекло его, заставляя преодолевать долгий утомительный путь.
И все же ему надо быть осторожнее. Смотри-ка, – распекал он себя, – готов убить человека за слова, которые может сказать кто угодно». Завернутое в холст платье поскрипывало под рубашкой, куда Камерон его засунул. Он защищает ее честь, приносит ей подарки, о месте, где ждет Джиллиан, думает, как о своем доме… Не рано ли?
Дом.
Сама мысль о доме подняла в его душе такую острую тоску, что Камерон чуть не споткнулся. Он потерял свой дом, а путь, который теперь избрал, лишал его всяческой надежды обрести другой.
Глава 8
Камерон маленькими глотками пил заваренный Джиллиан чай с мятой, но к печенью даже не притронулся, как будто все еще обижался на нее за то, что накануне она его заподозрила в воровстве хлеба, и теперь он собирался в отместку морить себя голодом.
Джиллиан ожидала, что его измученный вид вызовет у нее удовлетворение, но вместо этого она заметила темные круги у него под глазами, необычную бледность и вспомнила, что Камерон весь день проработал у них в саду. Теперь ей хотелось, чтобы он съел и свое, и ее печенье.
– Нас с отцом пригласили приехать сегодня утром к сквайру Хортону из-за разыгравшейся у него подагры, – сообщила Джиллиан.
– Как это – пригласили? – Услышав новость, Камерон выпрямился.
– Вчера вечером, пока вас не было, пришел слуга сквайра.
– И он спокойно прошел внутрь?
– Мартин проводил его до двери, а потом стоял рядом, пока слуга рассказывал, в чем дело.
Камерон сдержанно кивнул, как будто его единственной заботой было услышать, что Мартин выполнил возложенные на него обязанности охранника. Джиллиан ждала, что он спросит, держала ли она язык за зубами, не выдала ли настоящую причину его появления в доме, но он промолчал, только залпом допил чай.
– Я уж начал думать, что вашего отца больше никто не вызовет. Сейчас я буду готов.
– Плохая отговорка! – Она с отвращением швырнула салфетку. – Я могла отправить присланного обратно с запиской, в которой рассказала бы все, что здесь произошло, и республиканские солдаты могли бы уже ждать вас, чтобы арестовать.
– Отчего же вы этого не сделали? – Он откинулся назад и рассматривал ее, прищурив глаза.
Она открыла было рот, чтобы ответить, но ее гнев растаял под пронизывающей силой его взгляда. Ей было неспокойно оттого, что все внимание Камерон Смит сосредоточил на ней одной и его загадочные глаза смотрели только на нее.
– А может, сделала, хотя, может быть, и нет. Все равно вы бы не узнали…
– Если бы вы меня предали, Джиллиан, я почувствовал бы это сердцем – так же как и вы.
Она почувствовала бы, если бы Камерон желал ей зла. О Боже! Джиллиан чуть не затрясло. Она знала это почти с самого начала, осознавала это своей женской сущностью, при его прикосновениях скорее трепетала от волнения, чем дрожала от страха. Камерон добровольно не причинил бы ей вреда, так же как она не сделала бы ничего такого, что могло привести к его аресту, осуждению; и казни, отделению этой благородной головы от широких сильных плеч.
«Вы будете доверять мне, хотите того или нет, – предупреждал он. – Вы увидите, что начнете заботиться обо мне, воспринимать мое дело как свое собственное».
– Вы так во мне уверены, – прошептала она. – Тот рыцарь, который учил вас, как похититель и похищенный…
– Это… – он прервал ее и постучал себя по груди напротив сердца, – это не имеет никакого отношения ни к похитителю, ни к похищенному. Я не хочу о них говорить.
Камерон оттолкнулся от стола, поднялся и наклонился над ней, держась руками за крышку стола. Он ничего не говорил, а она смотрела на него в упор, и голова ее кружилась от услышанного.
Если бы другой мужчина прижал руку к сердцу, это было бы равноценно объяснению в любви, по меньшей мере, признанием в нежных чувствах. Со стороны Камерона Смита, сделавшего ее своей пленницей и заявившего, что спокойно пошлет ее на смерть, если это будет соответствовать его целям, такой жест может оказаться уловкой, с помощью которой он пытается подчинить ее.
– Встретимся на улице, когда Мартин пригонит фургон, – наконец сказал Камерон, и вместо ответа она лишь молча кивнула.
Нога сквайра Хортона распухла до таких угрожающих размеров, что было невозможно даже надеть на нее носок, и поэтому он уложил ее на горку из диванных подушек. Покрытая волосками кожа покраснела, натянулась, и теперь казалась покрытой пчелиным воском от лодыжки до колена. Джиллиан сразу стало жаль старика – ему было очень больно.
– Опять вы пьете портвейн, – принялся распекать сквайра Хортона Уилтон.
– Совсем капельку, друг мой. – Лицо Хортона стало таким же красным, как и нога.
– Я сам видел размеры ваших бокалов; Вам приходится наливать гораздо больше капельки, чтобы просто смочить такой бокал изнутри, не говоря о том, сколько достается вам.
– Взгляните на его ногу, коллега, – подозвал доктор Боуэн Камерона, – и дайте ваши рекомендации.
Камерон присел на корточки возле распухшей конечности сквайра и так свирепо нахмурился, что Джиллиан подумала, не намерен ли он справиться с подагрой с помощью одной только злости. На этот раз Камерон оказался в затруднительном положении, и ему надо было как-то скрыть свое невежество. Он украдкой бросал взгляды то на больную ногу, то на доктора Боуэна, и Джиллиан показалось, что она прочла намек на просьбу о помощи, что так не соответствовало его свирепому виду.
Джиллиан следовало бы посмеяться над ним, однако вместо этого у нее возникло странное ощущение, будто Камерона все это и в самом деле сильно волнует. Для человека, не заинтересованного в той работе, которую он сейчас делает, не имело смысла так волноваться по поводу возможной неудачи в постановке диагноза.
Джиллиан не могла отделаться от чувства, что у Камерона в жизни было слишком много таких неловких моментов, и он стал чрезвычайно болезненно реагировать в тех случаях, когда не оправдывал возлагаемых на него надежд.
– Поговорите с ним, доктор, чтобы отвлечь внимание от боли, пока вы его осматриваете, – шепнул Камерону Уилтон.
– Гм… сквайр Хортон, ваш садовник очень умело делает обрезку, – сказал Камерон. – Я редко видел деревья, обрезанные лучше, чем у вас.
– О, вы разбираетесь в садоводстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36