Вечером мы легли спать сытыми.
Однако один олень для деревни – это немного, и скоро голод вновь воцарился в наших вигвамах. Черный Филин начал поговаривать о резервации, когда весна пригрела землю. Олениха, так и не оправившаяся после выкидыша, серьезно заболела, и лечить ее было некому, потому что Лось Мечтатель тоже умер. Наверное, белый доктор мог бы ей помочь.
Тень не спорил с отцом. Воинственный дух покинул шайенов. Люди умирали каждый день. Дети голодали, а взрослые устали бороться за существование. Наверное, резервация была не худшим выходом из создавшегося положения, поэтому, когда в деревню явились два солдата, обещая еду и кров, если Черный Филин не будет воевать, он согласился.
– Может быть, на сей раз бледнолицые сдержат свое слово, – не очень убежденно произнес он. – Если же нет, хуже все равно не будет.
– Отец, ты перестанешь быть свободным, – с горечью сказал Тень. – Разве это не хуже?
– Я устал бегать от них, – ответил ему Черный Филин. – Я устал от войны. Наш народ должен подчиниться или погибнуть.
– Ты ли это говоришь, отец, – печально прошептал Тень. – Наверное, мы больше не увидимся.
– Пойдем с нами, – попросил его Черный Филин. – Ты не можешь один воевать с бледнолицыми.
Тень горько рассмеялся:
– Я не такой дурак. Но я не отдам им свою свободу.
Я плакала, глядя, как два воина обнимаются на прощание. Как всегда, меня глубоко тронули любовь и уважение, которые они питали друг к другу.
– Пусть будет мирным твой путь, мой сын, – торжественно произнес Черный Филин.
– Пусть хранит тебя Великий Дух, – ответил ему Тень, и мы покинули вигвам Черного Филина.
Через час шайены сложили свои вигвамы и ушли из Медвежьей долины навсегда. Мы с Тенью стояли рядом и смотрели им вслед.
ГЛАВА 13
Весна-лето 1877 года
Сошел снег, и земля снова возродилась. Деревья покрылись свежей листвой, а горы и долины многокрасочным ковром весенних цветов. В реках было много воды, и она была холодная, как лед. Красный Ветер и моя кобылка Солнышко быстро потолстели на сочной травке. Тень убил бизона, и мы наелись на славу. Он был Адамом, а я Евой, и на земле не было никакого зла, а только любовь, радость и смех. Мы вели себя как счастливые беззаботные дети. Плавали в ледяной воде, боролись, как медвежата, гонялись друг за другом по лесу и любили друг друга под ясным синим небом. Однако такое блаженство не могло продолжаться вечно.
Я напевала себе под нос что-то веселое, счищая остатки мяса с оленьей шкуры.
Тень сидел рядом и точил стрелу. В это время я обдумывала, как бы сказать ему, что в декабре у нас будет ребенок, но не успела ни на что решиться, потому что Тень вдруг выронил лук и встал.
Прищурившись, он смотрел на противоположный берег. Проследив за его взглядом, я тоже увидела четверых всадников, скакавших прямо на нас. Райские кущи испарились, словно их и не было.
– Солдаты? – спросила я дрожащим голосом, ненавидя, само это слово.
– Нет, – ответил удивленный Тень. – Индейцы. Апачи.
Апачи? Здесь? Так далеко от дома? Не могу сказать, что обрадовалась, когда они вошли в реку. Из всех индейцев, живших на западе, апачи считались самыми дикими и кровожадными. Хуже даже, чем команчи.
Тень подхватил ружье, когда четыре воина вышли из воды. Они были невысокого роста, плотные, одинаково одетые в дешевые полотняные рубашки, потертые кожаные штаны и высокие мокасины. Только один держал в руках ружье. Остальные были вооружены луками и стрелами. Остановившись футах в десяти от Тени, они молча глядели на него. Тень заговорил первым, как положено:
– Мои братья проделали долгий путь. Разделите с нами и обед и расскажите нам, зачем вы приехали в страну Тси-тса-тса?
Все четыре воина кивнули и спешились. Тень принес свою трубку, и пятеро мужчин сели, скрестив ноги, в тени дерева и курили, пока я занималась их лошадьми и готовила похлебку. Я научилась быть хорошей женой шайена, поэтому подождала, пока поели мужчины, а потом вернулась к моей оленьей шкуре, внешне не выказывая никакого интереса к нашим гостям.
У одного из апачей на левой щеке был шрам. Этот воин говорил по-английски и, если кому-то нужно было помочь, выступал в роли переводчика. Поев, он рассказал, зачем они приехали.
– Когда-то апачи были гордым народом. На всей земле не было воинов храбрее. А потом вожди сломали стрелы и заключили мир с бледнолицыми. Мы хранили мир, потому что почитали наших вождей. А теперь вождем стал Танза. Он очень старается быть хорошим вождем, но у него ничего не получается. Бледнолицые поселили нас в Сан-Карлосе. Да, в Сан-Карлосе, – повторил он с отвращением. – Бледнолицые дают нам в резервации еду и одежду и хотят, чтобы мы нянчились с коровами.
Он плюнул в костер, и глаза у него загорелись ненавистью.
– Но ведь мы воины, а не женщины. Мы хотим сражаться! У нас нет жен и нет детей. Они умерли. Их убили бледнолицые. Мы… – он показал рукой на своих трех товарищей. – Мы слышали, что Два Летящих Ястреба великий вождь. Но даже великий вождь не может сражаться в одиночку. Если ты не откажешь нам, мы пойдем за тобой, куда ты скажешь.
Четыре пары черных глаз, не отрываясь, смотрели на Тень в ожидании ответа.
– В этом сражении у нас нет надежды выйти победителями, – спокойно проговорил Тень. – Вам это наверняка известно.
– Мы знаем, – торжественно заверил его апач со шрамом на левой щеке. – Но лучше умереть в бою, чем нянчиться с коровами бледнолицых.
– Лучше умереть мужчиной, чем жить как собака, – поддержал его еще один воин.
– Правильно, – сказал третий. – В бою смерть легкая и быстрая. Все лучше, чем медленно умирать от голода в Сан-Карлосе.
– Мне надо подумать.
По голосу Тени я поняла, что он очень взволнован оказанным ему доверием. О чем тут было думать? Пять воинов против армии всех Соединенных Штатов. Я это понимала. Апачи это понимали. И Тень понимал тоже. И все равно в его глазах вспыхнул огонь. Он был воином. И я знала, что он уже захвачен сумасшедшей идеей.
Тень и апач со шрамом, которого звали Бегущий Теленок, не ложились спать всю ночь. Накрывшись шкурой, я слушала, как они вспоминают былые времена, благословенные времена до прихода бледнолицых, когда краснокожие люди владели здешними землями и Великий Дух с улыбкой глядел на своих детей.
– Белых очень много, – с горечью проговорил Бегущий Теленок. – Убиваешь десятерых, на их место приходят сотни. Я думаю… Я думаю, что их бог, наверное, сильнее всех наших богов вместе взятых.
На другое утро явились три воина сиу. Днем – еще шесть шайенов. Все это были вооруженные воины, готовые умереть в бою рядом с Двумя Летящими Ястребами, единственным боевым вождем, не ушедшим в резервацию.
Я часто слышала о таинственном способе связи, известном как мокасиновый телеграф. Теперь я видела его в действии. Не проходило дня, чтобы в нашем лагере не объявились два-три воина пешком или на конях. С быстротой огня распространилась среди индейцев весть о том, что вождь шайенов Два Летящих Ястреба не сдался бледнолицым, и юные воины с горячей кровью поспешили к нам. Они уже попробовали, что значит жить в резервации, и это пришлось им не по вкусу. Еду доставляли не вовремя, и ее было недостаточно, а дать краснокожим в руки оружие, чтобы они сами добывали для себя мясо, белые никак не могли, поэтому народ голодал. Бесчестные индейцы, бывало, перекупали продукты, предоставляя остальным спасаться, как кто может. Родители отдавали свою еду детям и медленно умирали. Воины, пережив смерть своих детей, пережив смерть родителей, пережив смерть жен, бежали в Медвежью долину.
К концу месяца к нам пришли двадцать пять воинов – апачи, сиу, черноногие, киова. У них не было семей, и они жили единственной мечтой сразиться с белыми, которые убили их соплеменников и отобрали у них их землю, уничтожили многочисленные стада бизонов и заставили самих индейцев вести скотскую жизнь.
Я никак не понимала, почему они решили объединиться против белых, когда стало уже слишком поздно. Ведь все могло обернуться для индейцев совсем иначе, если бы они отставили в сторону свои мелкие разногласия.
Еще двадцать воинов пришли к нам в следующие несколько дней. Когда Тень увидел их, всего двадцать, но неудержимо рвущихся в бой, он дал согласие стать их вождем. Опять война!
Поначалу я сражалась рядом с ним. В кожаных штанах, в куртке с бахромой, со стянутыми на затылке волосами и разрисованная, как все индейцы, я была неотличима от них, по крайней мере, на расстоянии. Я хорошо помню только первый бой. Все остальные тонут в калейдоскопе лиц, ружей, луков, в ужасном шуме и дыме выстрелов.
Первая наша вылазка случилась против небольшого отряда кавалерии. В первый и, наверное, последний раз мы превосходили противника числом. У меня был отличный винчестер, и я целилась в лошадей, не в силах повернуть оружие против людей, которые принадлежали моему народу.
Однако мое решение не убивать солдат было недолговечным, потому что в один малоприятный момент я увидела направленное на меня ружье. Время как будто остановилось. Я разглядела голубые глаза всадника и шрам в виде сердечка у него на левой щеке. Он был примерно моего возраста, может быть, немного старше, и я подумала, что он, наверное, женат и даже… почему бы нет?… уже отец. Форма на нем была грязная, руки черные от пороха. Я видела длинный коричневый палец, прижавшийся к спусковому крючку.
Потом ко мне вернулось ощущение времени, и я поняла, что он убьет меня, если я не убью его первая. Не знаю как, но я все же нажала на спусковой крючок, а потом, как завороженная, смотрела на расплывающееся красное пятно у него на груди. Он упал с лошади, и только тогда я со всей отчетливостью поняла, что убила своего соплеменника. Это было гораздо хуже, чем убивать индейцев, когда они напали на наш дом в Медвежьей долине. Еще много недель мне снилось по ночам его лицо.
Тень всегда чувствовал мое настроение, и на сей раз он тоже старался как мог успокоить меня. По ночам, когда мы оставались одни, он рассказывал мне о своей юности, вспоминал забавные приключения и сказки, передававшиеся из уст в уста многими поколениями индейцев, чтобы рассмешить меня и заставить забыть об убитом мной человеке.
Однако настоящий покой моему измученному сердцу несли его сильные руки, потому что только в его объятиях я чувствовала себя защищенной от всего мира, ополчившегося против нас. Иногда мне казалось, будто все сошли с ума, и только наша с Тенью любовь остается нормальной и неизменной.
Время шло, и воспоминание об убитом всаднике постепенно поблекло, однако испытанный мной ужас я так никогда не смогла по-настоящему забыть.
А наши сражения продолжались своим чередом. Теперь уже ни один патруль не чувствовал себя в безопасности в наших местах. Мы нападали на них чаще всего по утрам, едва начинался рассвет, убивали всадников и уводили с собой их лошадей.
Больше всего мы любили, когда нам попадались отряды с грузом оружия, продуктов, одежды. Что нам было нужно, мы забирали, а остальное отправляли в огонь. Мы не брали пленных, и когда я видела мертвых женщин и детей, то заставляла себя вспоминать резню у Песочного ручья и сотни других, в которых гибли индейские женщины и дети. Конечно, от этого у меня не становилось спокойнее на душе, зато я могла с пониманием относиться к той ненависти, которую испытывали индейские воины.
Нападали мы на форты, поздно ночью забрасывая их стрелами, а потом скрываясь. В таких случаях мы никогда не вступали в бой, потому что нашей задачей было напомнить белым о том, что мы живы, и внести смятение в их души.
Бывали у нас и довольно крупные стычки с армейскими частями, но это случалось редко. Как только удача поворачивалась к нам спиной, мы убегали. Нас было слишком мало, чтобы мы могли позволить себе большие потери, поэтому мы бросались в разные стороны, а потом встречались в заранее обговоренном месте.
Это была походная жизнь, когда не удавалось даже спокойно поспать из страха перед врагами. И все же никто не жаловался и никто не уходил.
Меня поражало, как Тень умудрился сколотить сплоченный военный отряд из тех воинов, что пришли к нам, потому что не только их верования были разными, но и тактика ведения боя тоже. Искусные наездники, сиу и шайены, сражались из любви к сражениям, ища лично для себя почестей и славы.
Апачи же предпочитали пеший бой. Они были непревзойденными мастерами маскировки и исчезали на глазах, словно их никогда не было. Они тоже стремились к личной славе, однако никогда не ввязывались в драку, если не были уверены, что победа на их стороне. До того, как они пришли к Тени, они были совершенно убеждены, что только дурак нападает на превосходящие силы врага.
Теперь все изменилось. Воины дрались не за почести и славу, не за лишние перья в волосах, а за свою жизнь и свободу.
Для меня эта жизнь была очень нелегкой, ведь я была единственной женщиной среди пятидесяти воинов. Я с ужасом думала, что мне придется готовить на всех, но Тень сразу же дал понять, что я только его женщина. Он прямо заявил, что если кто посмеет обидеть меня словом или жестом, будет иметь дело с ним, а если кому-то не нравится мое присутствие в отряде, то он готов уйти и пусть они ищут себе другого вождя. Думаю, он таким образом проверял, насколько может им доверять и насколько они дорожат им самим, однако никто не выразил недовольства моим присутствием, хотя у остальных жен в лагере не было.
Когда стало заметно, что я беременна, Тень запретил мне участвовать в набегах. Втайне я была этому очень рада, потому что мне совсем не нравилось стрелять в людей, тем более в белых.
В том году я часто оставалась одна, потому что Тень и его воины, спрятав меня понадежнее, отсутствовали иногда по нескольку дней. Один раз они потеряли в бою десять человек. Еще трое были ранены. Один из них – мальчик-шайен лет пятнадцати или шестнадцати от силы. Пуля попала ему в живот. Три дня он боролся за жизнь, и три дня я не отходила от него. Я бы все сделала, лишь бы он не мучился, но могла только положить ему руку на лоб, чтобы он знал, что умирает не в одиночестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35