Что для одной, врача «Скорой помощи», что для другой, не слишком-то, повторимся, высокооплачиваемой писательницы, сумма в пятьдесят тысяч долларов (нет, пятьдесят три, включая и драгоценности) оказалась запредельно большой, о ней можно было только мечтать. В дополнение к деньгам Алена быстренько позволила себе помечтать и о ноутбуке. Своего она лишилась прошлой зимой, когда водила за нос частного детектива Долохова. Бандитская пуля – натуральная бандитская пуля! – прикончила ее ноутбук, а с тех пор Алена никак не могла разбогатеть, чтобы позволить себе новый. Правда, у нее еще оставался стационарный домашний компьютер – на нем и валяла свои романчики.
– Не, сыночек, – с сожалением покачала в это время головой Марья Николаевна. – Ошибся ты, точно говорю. Ну откуда у них такие деньжищи! Ты хоть в квартиру войди, посмотри, как они живут. Какие там драгоценности да золотишко, какие там доллары? Людка вон бюджетница, в регистратуре в нашей поликлинике еле-еле свои полторы тыщи в месяц высиживает. Муж ее малость побойчей, в автосервисе пристроился, но тоже с его зарплаты не больно-то накопишь. Они вон холодильник в кредит взяли, так раньше Людка в булочной две пачки масла и два батона на ужин брала, а теперь только один! И масла одну пачку! Подтянули пояса, а как же, кредит надо отдавать!
Почему-то при этих словах все поглядели на сдобный Людкин животик. Неведомо что подумали прочие, однако Алена стопроцентно была убеждена, что его обладательнице вообще надо думать забыть о батонах на ближайшие годы.
Однако Марья Николаевна утрет нос любому Штирлицу в сборе разведданных! И, похоже, она убедила молодого следователя.
– Черт, неужто наврал Крендель? – пробормотал он обескураженно. – Вот сволочь. Вот и верь после этого, что признание обвиняемого – царица доказательств! Ну, это ему даром не пройдет, Кренделю! А вы, гражданка Логинова, раз так – извините за беспокойство. До свидания.
Он прощально кивнул всем, повернулся и зачастил ногами по ступенькам.
Людочка сделала своим полненьким тельцем такое движение, словно хотела броситься ему вслед и уже даже руку протянула – схватить за шиворот и вернуть! – но немедленно опомнилась. Хмуро окинула взглядом собравшихся, буркнула что-то невнятно, отпрянула за свою дверь и так ею хлопнула, что по «хрущобе»-ветеранке прошел ощутимый гул.
– О-о! – снова сказал Костя и начал спускаться куда более проворно, чем поднимался.
– Эй, сыночек! – вдруг всплеснула руками Марья Николаевна. – Погоди!
Костя обернулся с недовольным видом:
– Чего еще?
– Да я не тебя! – отмахнулась бабуля. – Слышь? Молодой человек! Когда этот твой Крендель доллары стянул, а?
Снизу послышались торопливые шаги, и на площадке снова возник парень в кожанке:
– В 1998 году, в августе. А что?
– Матушка Пресвятая Богородица… – Марья Николаевна взялась за сердце.
– Долго ж он думал, этот Крендель. Что ж это его вдруг разобрало сознаться, интересно?! – усмехнулась Света.
– А мы его только недавно повязали, и у него, видать, от переживаний одна почка отказала. Сейчас на искусственной лежит, ну и, видать, решил некоторое количество грехов на земле оставить, чтоб не тянули в пучины адские, – с забавной, какой-то старомодной словоохотливостью объяснил парень.
Алена смотрела на него во все глаза.
«Колоритный персонаж. Не взять ли интервью? Может, как-нибудь пришью к сюжету? Да и про Кренделя смешно до нелепости!»
– А ведь он, очень может быть, не соврал, вот что я вам скажу! – торжественно объявила Марья Николаевна. – Тут раньше, в 98-м, другие люди жили. Это их, наверное, ограбили! Только у нас в подъезде об этом никто не знал…
За дверью послышался громкий разочарованный вздох и удаляющиеся шаги. Итак, Людочка стояла в своей прихожей и подслушивала. Наверняка обдумывала, как взять свои слова обратно. А теперь поняла, что это вряд ли удастся.
– Другие люди? – насторожился «колоритный персонаж». – Кто такие?
– Муж с женой, – охотно сообщила Марья Николаевна. – Лопухины. В 98-м аккурат и разошлись: она от него ушла, а все, что вместе нажили, ему оставила.
– Ах, какая женщина! – пробормотал Костя мечтательно. – Мне б такую!
– А тут дефолт устроили. Помните, сколько народу тогда разорилось… Наши сыновья тоже потом на пустом месте начинали, все снова-здорово, так и не очухались. Ну и этот Лопухин очень сильно переживал. Угодил с инфарктом в больницу, да и не вышел оттуда. Я тогда дивилась: ну что ж так убиваться-то? А может быть, его еще и ограбили? Ведь все аккурат в августе и грянуло! Одной рукой его этот Крендель обобрал, другой – Ельцин с Чужаниным да с Чупа-чупсом. Главное дело, что за напасть на Нижегородчину?! Чужанин – наш бывший губернатор, Чупа-чупс тоже отсюда на верхи выполз, да сюда же и вернулся, дожирать то, что еще не пожрал! Вот червяк на ножках, а?!
Алена нетерпеливо покачала головой. Если бабульки заведутся насчет неправедных властей – это пиши пропало. Что характерно, Алена готова была согласиться с Марьей Николаевной по всем позициям. Она тоже усматривала некий жутковатый знак судьбы в том, что виновники обрушившегося в 1998 году на Россию кризиса оба явились из Нижнего. Этакие «Минин и Пожарский» – только со знаком минус. Нет, с десятью минусами! У Алены, как и у многих, был к господам Чужанину и Чупа-чупсу свой личный счет. Вернее, его полная и окончательная ликвидация. Супруги Ярушкины после того рокового августа перестали быть людьми преуспевающими! Но, по легкости и легкомыслию своей натуры, Алена не любила оглядываться на прошлое – тем паче на грустное прошлое. Она вообще предпочитала не вспоминать и не размышлять о печальном, а потому хотела закончить этот разговор как можно скорее.
И тут в кармане Светиной куртки запел мобильник. Звонил из машины шофер Пак. Поступил вызов: мужчина бросился с балкона, видимо, попытка суицида, реанимация с доктором Денисовым на другом вызове, надо срочно ехать линейной бригаде.
Кое-как простились с Марьей Николаевной и оперативником, побежали вниз. Уже забираясь в салон, Алена вспомнила, что так и не познакомилась с «колоритным персонажем», не знает, где его теперь искать.
Ну, стало быть, судьба такая. Вернее, не судьба!
Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август
Не раз подмечала, что люди из народа порою бывают проницательней нас, так называемой интеллигенции. А уж образности и точности их выражений можно только дивиться. У моего покойного отца служил некоторое время лакеем малый по имени Николай. По выучке это был слуга старого закала, перебывавший во многих семьях, а по повадкам… Он был маленького роста, имел пушистые усы, не особенно казист с виду, что не мешало ему пользоваться головокружительным успехом у всех горничных, портних, белошвеек, нянек и т.п. из близлежащих домов. У него имелась гитара, украшенная бантом, и иногда он меланхолически перебирал струны. Нас-то, господ, он стеснялся, однако для «барышень» своих частенько пел, и это делало их необычайно мягкими и податливыми. Николай считался среди всех лакеев нашего дома записным сердцеедом и, само собой разумеется, знатоком женщин. Я была еще девочкой в ту пору, но очень хорошо помню, что с прислугой Николай любил высказаться насчет слабости «дамского нутра».
Неудивительно, что я, дочь судебного следователя, воспитываемая им, вместо так и не родившегося сына, совершенно в спартанской обстановке, всегда хотела быть только работником юстиции. Отец мой меня непоколебимо поддерживал. Хоть встречала я немало скептиков, да и поступление в университет далось мне нелегко из-за массы расхожих предрассудков, однако именно Николай навеки поселил во мне глубинную, потаенную, тщательно скрываемую неуверенность в своих силах. Всего лишь два или три раза мне пришлось слышать в детстве эти на редкость циничные и пренебрежительные слова по поводу женского «нутра» и его слабости, однако рассуждения сии навеки запали в мою память. Николай выражался не просто в том смысле, что курица не птица, прапорщик – не офицер, а баба – вовсе даже не человек. Николай проповедовал – серьезно и убежденно! – что господь бог нарочно наложил на женский ум (разумеется, более слабый и несовершенный, нежели ум мужской!) некий запрет, нарушать который не только грешно, но и опасно. Да и слабость «дамского нутра» содеяна Творцом в целях сбережения рода человеческого – дабы женщины, жены, матери не оскоромились вседозволенностью, которой неустанно искушает их враг рода человеческого.
Ну и разное прочее в этом же роде проповедовал многоумный Николай, однако слова о слабости «дамского нутра» я всегда трактовала буквально. Что и говорить, я посматривала свысока на многих своих сестер по полу. К примеру, ни одну из моих подруг по гимназии или кузин невозможно вообразить в анатомическом театре в качестве досужей посетительницы и зрительницы. Я же всегда гордилась крепостью своих нервов. Однако крепки они оказались лишь до поры до времени, выяснилось, что жизнь еще не подвергала меня по-настоящему серьезному испытанию. То, что привелось мне увидеть в тамбуре пятого вагона пассажирско-товарного поезда, поразило меня настолько, что потребовалось все мое мужество и все молитвы, которые только могла в это мгновение вспомнить, я обратила к господу нашему, дабы не попустил моего вселенского позора перед ехидным и зловредным Смольниковым, дал силы и стойкость перенести это испытание.
Господь отозвался на мои молитвы, избавил меня как от обморока, так и помог справиться с позывами неукротимой рвоты, вдруг охватившими меня. Однако прошло немалое время, пока я хотя бы немного свыклась с отвратительными картинами, то и дело всплывающими в памяти. Вот только теперь смогла буквально за шкирку подтащить себя к письменному столу и взяться за дневник, который я обещала покойному отцу вести чуть не ежедневно.
Тем паче что за два пропущенных дня произошло немало событий.
Происшествие первое – стала известна личность женщины, чье тело было найдено в сундуке на волжской отмели.
Сие произошло по случайности. Разумеется, описание неизвестной было помещено городским полицейским управлением в «Нижегородском листке» и в «Нижегородских губернских ведомостях». Однако, как водится, приметы сии были редкостно расплывчаты и неопределенны: неизвестная особа женского пола, росту среднего, лицо чистое, возраст около тридцати, волосы рыжеватые. Впрочем, это уже кое-что! Все-таки «волосы рыжеватые» не столь распространены, это относится скорее к особым приметам, которые так часто помогают выяснить личность того или иного человека. А вот когда читаешь в «Губернских ведомостях» заявления уездных полицейских управлений или присутствий по воинской повинности о каких-нибудь уклоняющихся от призыва Петрах Ивановых или Иванах Петровых и встречаешь там что-нибудь в этом роде: «Двадцати семи лет, роста среднего, волосы русые, лицо чистое, грамотен», – то невольно воскликнешь, перефразируя Кирилу Петровича Троекурова: «Да кто ж не среднего роста, у кого не русые волосы, не чистое лицо! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с этим Петром Ивановым или Иваном Петровым, а не догадаешься, с кем бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные!»
Повторюсь: установить личность неизвестной помогли именно ее волосы – не столько рыжеватые, конечно, сколько красивого каштанового оттенка. Имя ее оказалось – Наталья Юрьевна Самойлова, двадцати девяти лет. Г-жи Самойловой хватился некий Сергей Сергеевич Красильщиков, конторщик нижегородского отделения пароходной компании «Кавказ и Меркурий». Он забеспокоился о своей невесте (по сути – сожительнице), которая давно к нему не хаживала, хотя прежде посещала чуть не каждый день. Красильщиков сначала предавался ревности: не отыскался ли у него соперник, – затем забеспокоился всерьез. Он на ножах с братом Натальи Юрьевны, а потому не мог явиться к ней в дом и осведомиться, не заболела ли она и по какой причине пренебрегает встречами. Когда он все-таки решился на сие, прошло три или четыре дня. Обуреваемый тревогой, Красильщиков подстерег и подкупил кухарку, когда та шла на базар, и она поведала ему, что Натальи Юрьевны дома нету уже который день, хозяин (разумелся брат пропавшей) бранит ее на чем свет стоит, потому как убежден, что она проводит время со своим сожителем, и грозиться нажаловаться на Красильщикова его начальству в контору «Кавказа и Меркурия». То есть произошло обыкновенное бытовое недоразумение, по причине коего покойница столь долго и оставалась неопознанной.
В анатомический театр на освидетельствование трупа Сергей Сергеевич Красильщиков и Евгений Юрьевич Лешковский, брат Самойловой (она была прежде замужем, да овдовела, но фамилию, понятное дело, носила мужнину), явились одновременно и держались одинаково отчужденно – до той минуты, как им предъявили мертвое тело.
Я исподтишка поглядывала на них. Такое впечатление, что оба втихомолку надеялись: вдруг это окажется не Наталья Юрьевна? Однако – увы… Узнав ее, брат и жених повели себя вполне одинаково: издали громкий потрясенный крик, потом поглядели друг на друга – и кинулись… о нет, не обняться и не зарыдать дружным хором о дорогой усопшей! Они с равным усердием принялись тузить и колошматить друг друга, выкрикивая самые ужасные оскорбления и, по сути, обвиняя один другого в убийстве молодой женщины.
Какое-то время мы все: я, полицейский, прибывший со мной, санитар покойницкой и эксперт-патологоанатом стояли остолбенев – это от растерянности. Я, впрочем, очнулась быстрее остальных и закричала:
– Разнимите их, господа, что же вы медлите!
На Красильщикова и Лешковского навалились и растащили их по углам, однако они продолжали громко браниться. Из этой перебранки внимательному уху стало ведомо кое-что интересное. Оказывается, Лешковский был категорически против романа сестры с незначительным пароходским служащим. Наталья Юрьевна получила после смерти мужа очень недурное наследство (пожалуй, ее можно было назвать завидной невестой!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7