Он мчится, словно не касаясь сугробов, а волчицы и шагу сделать не могут, потому что тонут в снегу, вязнут в нем.
А между тем солнце садится, мгновенно падают сумерки. И серая тень тает в них. И тогда одна из волчиц садится на лапы, задирает морду к белому серпику молодого месяца, который вдруг четко проглянул на почерневшем небе, и начинает выть. А другая просто ложится на снег, сворачивается клубком – да так и лежит, несмотря на то, что поднявшаяся поземка заметает ее, заметает с головой…
Лида проснулась с таким сердцебиением, что села и какое-то время давила руками на грудь, словно боялась: вот сейчас сердце выскочит, выскочит…
Ничего, обошлось. Перевела дух, легла на спину, выпростав руки поверх одеяла и пытаясь успокоиться.
Сон как сон, ничего в нем нет страшного. Даже очень красивый сон, хотя и мрачновато-фантастический такой, в стиле не то Фарли Моуэта, не то Джека Лондона. Однако антураж вполне родимый, деревенька уж такая а-ля рюс, что дальше некуда! Причем полное впечатление, что Лида уже видела раньше эти закраины леса, похожие на крылья огромной птицы, и эту беспорядочную россыпь домиков видела…
Она уже начала задремывать вновь, когда вдруг вспомнила, что приснилась-то ей, оказывается, деревня, где стоял теткин дом. Лида получила его после теткиной смерти. Деревня называлась смешно – Авдюшкино, и последний раз Лида там была уже глубокой осенью, после первых заморозков, когда ездила насобирать калины.
С чего бы это вдруг ей приснился старый дом? И какие-то волчицы – красные, фантастические… И серый волк… Серый…
Она вдруг вскочила, еще не вполне осознав, что собирается сделать. Кинулась в коридор, зажгла свет, открыла нишу, где на гвоздиках, вбитых в изнанку дверцы, висели все ключи: запасные от квартиры и от почтового ящика, а также ключи от подвала, от чердака, еще какие-то старые, просто так, на всякий случай, оставленные еще теткой… На каждом гвоздике была заботливо наколота бумажечка с соответствующей надписью: «Чердак», «Подвал», «Почта». Была здесь и бумажка с надписью: «Авдюшкино». Однако ничего, кроме бумажки, на гвозде не оказалось. Ключ от деревенского дома исчез.
19–20 декабря 2002 года
– Так, прогоняем следующую сцену. Марютка роняет спицу, лезет под стол и видит, что вместо сапог у женихов копыта. Таращит на них глаза – ее лицо надо показать крупно, поэтому ты, Капитонов, вон там заляжешь и будешь караулить, понял? Потом она выбирается из-под стола и снова садится со всеми с таким видом, словно палку проглотила. Толкает в бок сестру…
– Не получится, Лола сидит с той стороны стола.
– Забыли имена! Сколько раз говорить – забыли свои имена! Оставили их за дверью, потеряли, выкинули вон! Не Лола, а…
– Варя, Варя, успокойся, Саныч. Варьку-то ты с той стороны стола посадил!
– Да? Правда. Ошибочка вышла. Переползай, Варюха, к Марютке и прялку прихвати.
– Саныч, бога ради, давай я лучше буду вязать, а? У меня веретено в пальцах не поворачивается!
– А ты его крепче держи – и повернется.
– Да ну его на хрен, я и так все ногти себе об эту куделю поломала. Давай я буду спицами вязать, а прядет пускай Марютка, у нее все равно ногти обгрызенные.
– Да ради бога, мне без разницы…
– Как это без разницы?! И что? Что она должна ронять? Веретено?
– А почему бы и нет?
– А за ним вся эта хренотень с прялки не потянется? Куделя или как ее там? Лида! Лидочек, ты меня слышишь? Эй, где автор? А, вижу. Слушай, как там по всем вашим фольклорным законам? Прялка может уронить веретено? Бли-ин… В смысле, пряха может его уронить – без ущерба для творческого процесса?
Лида качнула головой:
– Не получится. Веретено не упадет – повиснет на нитке. Поэтому спицы останутся у Марютки.
– Ребята, ну если нельзя спицами, можно, я хоть крючком буду плести? Какую-нибудь салфеточку, а? – со слезами в голосе простонала Лола, она же Варя.
Лида устало прикрыла глаза. Иногда на репетициях или записях «Деревеньки» ей казалось, что она находится в сумасшедшем доме. Актеры вообще народ своеобразный, суматошный и сумбурный, а эти ребята были в большинстве своем пока еще студентами театрального училища, безумно счастливыми оттого, что их выбрали сниматься в самой любимой, самой рейтинговой передаче канала «Око Волги» – «Деревенька». Это было любимое дитя Лиды Погодиной – некий развеселый капустник по мотивам мифологических баек о всяких там чертях, водяных, русалках, леших, банниках, овинниках, домовых, дворовых, сарайниках, амбарниках, степовых, полевых, межевичках, луговичках, полудницах, кладовиках, блудах, манилах, уводилах, белых бабах, белых змеях и прочих «вторых», как называла эту таинственную братию русская демонология. Режиссер Саныч – его на самом деле звали Александром Александровичем Лаврентьевым – был сыном Лидиной научной руководительницы по защите диссертации, знакомился с материалом, что называется, из первых рук и еще два года назад, когда Лида защищалась, взял с нее страшную клятву, что когда-нибудь она напишет для телевидения такой фольклорный сериал. Лида, конечно, слово дала – ну кто станет ссориться с сыном своего научного руководителя?! – но заниматься ничем таким не собиралась. Деньги ей были особо не нужны, а связываться с психдомом под названием «Студия телевидения» было страшновато. Однако после того, что испытала Лида зимой прошлого года, ею овладела такая чудовищная депрессия, что надо было искать хоть какое-то средство, чтобы прийти в себя и зацепиться за жизнь. Она сама казалась себе живущей в психушке, причем не в общей палате, а в карцере для особо нервных больных! И тогда на помощь пришли эти обожаемые ею существа, которые, как известно, населяли раньше каждый лес, каждый водоем, каждое подворье и каждое поле. Раньше – когда в них верили. Ну а как верить перестали – все они и вывелись.
С первых же выпусков «Деревенька» обрела поразительную популярность. Она успешно конкурировала не только с самыми забойными передачами местных, нижегородских, телеканалов вроде «Воскресной гостиной», «Автостопа», «Чудаков на букву М», «Действующих лиц», но порою затмевала по популярности даже общероссийский «Городок». А в области, согласно опросам, вообще ничего не смотрели в то время, когда по «ОВ» шла «Деревенька». Ее героям – вышеперечисленным «вторым» – приходили пачки писем! Зрители от мала до велика почему-то принимали их всерьез. Совершенно как популярных певцов или телевизионных ведущих. Им объяснялись в любви, у них спрашивали житейских советов, их звали в гости куда-нибудь в Сеченово, Васильсурск или в Курмыш. И Лида начала надеяться, что с ее помощью, а также с помощью неугомонного Саныча, конечно, и всех этих психов из театрального училища «вторые» начнут возрождаться из небытия и потихоньку заселять родимую землю.
Живут же в Западной Европе добрые духи природы – эльфы, феи и злые карлики, стерегущие сокровища, гномы и кобольды! А на Олимпе, говорят, до сих пор иногда слышна поступь бессмертных богов. Так почему бы не ожить тем, кто веками подкреплял знаменитое русское двоеверие?!
– Лида, ты что, спишь? – заорал экспансивный Саныч. – Я тебя второй раз спрашиваю: может, лучше Марютка еще раз уронит спицу – чтобы удостовериться в том, что видела?
Ответить Лида не успела – в студии внезапно погас свет, и со второго этажа, с пульта, донесся голос ассистента режиссера, который размечал расстановку камер и монтаж кадров, пока Саныч прогонял сцены с актерами:
– Ребята, давайте прервемся на минуту! Посмотрите, что гонят по шестому каналу!
На студийных мониторах, на которых только что мелькала учиненная Санычем разноцветная фольклорная суета, появилось худое черноусое лицо с возбужденно, как бы даже не в лад мигающими глазами. Это был лучший репортер канала «Дубль В», а может, и всего Нижнего Новгорода, ведущий передачи «Трудный итог». Звали парня Владимир, чаще – Вовочка, за пристрастие к анекдотам про этого всенародно любимого аморального дебила, ну а фамилия его (репортера, конечно, а не дебила!), словно по заказу, была Мигало. С другой стороны, если есть на свете фехтовальщик Кровопусков, почему не существовать человеку с лицевым нервным тиком по фамилии Мигало?
При виде туго обтянутого кожей лица Вовочки, имеющего на плохо настроенном мониторе несколько лиловатый, словно бы трупный оттенок, Лиду замутило. Почудилось: вокруг снова расползся запах нашатыря, которым ее приводила в чувство Клавдия Васильевна. Именно она вызвала милицию и «Скорую» к соседям, почуяв неладное. Но, конечно, не ее вина была, что кто-то из этих двух служб находился на прикорме у телевизионной программы «Трудный итог», а потому немедленно звякнул Мигало о трагическом случае на улице Полтавской. И поэтому ноздря в ноздрю с врачами и милицией (обе бригады появились в семнадцатой квартире практически одновременно) возник здесь и вертлявый усач с микрофоном в зубах, а при нем – толстый крепкий парниша с глазами истинного телеоператора-репортера: они, чудилось, видели все происходящее и спереди, и слева, и справа, а порою даже и сзади, такими швыдкими были, и вообще, создавалось впечатление, что глаза эти обладали способностью вращаться в орбитах и поворачиваться радужкой внутрь. Что и говорить, в «Трудном итоге» работали крутые, безочарованные профессионалы, видевшие-перевидевшие все на свете. И первым проявлением этого профессионализма у них было то, что Мигало к моменту прибытия на место съемки совершенно непостижимым образом успевал вызнать всю подноготную о жертвах того или иного преступления, о VIP-персонах, влипших в скандал, – словом, обо всем происшедшем. Рассказывали, что он не раз и не два вычислял преступников даже раньше компетентных органов, в процессе ведения репортажа! Но отнюдь не получал за это благодарность в приказе по компании «Дубль В» вместе с именными часами от начальника нижегородского УВД, потому что у Мигало что было в уме, то и на языке, и эти самые преступники успевали сделать очень длинные ноги, загодя во всеуслышанье предупрежденные болтуном-профессионалом. Однако это ничему не научило Мигало и его осведомителей, а потому он продолжал являться в самых неожиданных местах с внезапностью стихийного бедствия и, возбужденно дергаясь всем лицом, мгновенно начинал репортаж. Пожалуй, Лида очнулась именно от звука его голоса, а не от запаха нашатыря. Очнуться-то она очнулась, но головы с толстых, уютных колен Клавдии Васильевны поднять пока не могла. Лежала, изредка смахивая набегающие слезы, собираясь с силами, чтобы встать, и волей-неволей слушала напористый голос Вовочки Мигало:
– Съемочная группа «Трудных итогов» находится в квартире семнадцать дома номер семь «а» по улице Полтавской. Здесь произошло преступление, которое поражает своей наглостью. Тяжело ранены – среди белого дня, можно сказать, ранним утром, в одиннадцатом часу! – хозяин квартиры, актер театра драмы Иван Швец, и его друг, студент театрального училища Валентин Скориков. Сейчас вы видите работников милиции, осматривающих место преступления, и врачей, которые оказывают первую помощь раненым. Да, и любимец публики Швец, и его друг остались живы: убийца оказался не профессионалом. К их общему и нашему, конечно, счастью! Ведь и Швец, и его приятель – по-настоящему хорошие актеры. Впрочем, правильнее было бы назвать Скорикова не просто приятелем, но и сожителем хозяина квартиры, ибо эти двое известны своими нетрадиционными пристрастиями. И не сомневаюсь, что одной из первых версий, выдвинутых милицией, будет именно тема ревности – суровой мужской ревности, так сказать.
Лида покачала головой…
– Сволочь ты! – раздался истошный крик Саныча, и Лида очнулась, сообразив, что она уже не в пахнущей кровью квартире Ваньки и Вальки, а в студии и видит дергающееся лицо Мигало не наяву, а на мониторе. К монитору-то и вызвал их Саныч. – Сволочь ты, Мигало! Трупоед поганый! Антропофаг! Ни стыда у тебя, ни совести! Твое какое дело, на хрен, кто с кем спал, спит и будет спать? Нет, клянусь, если он только брякнет, что ребята снимались в «Деревеньке», я ему вчиню тако-ой иск… нет, я его просто убью! Найму киллера и убью, вот вам святой истинный крест! – И Саныч размашисто перекрестился распечаткой сценария сегодняшней сцены.
– Он ничего не скажет, не волнуйся, – пробормотала Лида. – Когда он меня узнал, то сразу придержал язык.
Саныч посмотрел вприщур на Лиду и медленно кивнул. Он понял, почему заткнулся Мигало… Дело, конечно, было не в том, что в душе Вовочки вдруг проснулись честь и совесть: эти чувства профессионалы-репортеры выжигают в своих душах каленым железом. Или ты порядочный человек – но неудачник, или тварь бесстыжая, продажная, безжалостная – но истинный журналист. Мигало принадлежал к числу «истинных мастеров», а значит, вместо души у него было портмоне, вместо головы – компьютер, а вместо сердца… нет, даже не пламенный мотор, а калькулятор. Он прекрасно знал, что представитель президента в Нижегородском округе, Владлен Сергач, тот самый, при официальной поддержке которого и процветает канал «Дубль В», в то же время является тайным держателем акций компании «Око Волги», то есть именно на этих деньгах держится «Деревенька». Разумеется, «деревенщики», как и все порядочные люди, терпеть не могли Сергача, с подачи которого вся страна не столь давно рухнула в дефолт (за что, надо полагать, он и был награжден этой «шубой с царского плеча» – своей хлебной и не пыльной должностью), однако твердо придерживались мнения, что с паршивой овцы – хоть шерсти клок, и охотно брали Сергачевы деньги на новые и новые выпуски «Деревеньки». Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя; свобода буржуазного писателя, художника или актрисы напрямую зависит от денежного мешка… и далее по тексту. Таким образом, не один Мигало был крутым профессионалом. Но, повторимся, Вовочка, имея вместо сердца счетную машинку, отлично знал: одно некорректное словечко в адрес «Деревеньки» немедленно вызовет у Сергача жуткую реакцию отторжения, и тогда «Дублю В» может здорово не поздоровиться.
1 2 3 4 5 6 7