Хлебом его не корми, дай запарить запозднившегося посетителя баньки до смерти, а то и ободрать с него клочьями кожу с живого! Однако известен случай, когда человек, спасаясь в полночь от упыря, гнавшегося за ним с ближнего кладбища, забежал в баню и взмолился о защите у ее хозяина.
Упырь потребовал своей добычи, но банник оказался непреклонен. Сказавши: “Он мой гость, он у меня защиты просил!” — начал биться с упырем, спасая человека, и бились они до третьего петушиного крика, когда всей нечисти предписано провалиться в бездны преисподние. Человек ушел живым, хоть и поседел за эту ночь, как лунь.
— Батюшка — домовой, — выдавил Алексей, чувствуя себя при этом изрядно глупо: то, что естественно звучало в их стареньком доме в Васильках, выглядело сущей нелепостью в чопорной столичной зале.
— Дозволь в твоем обиталище обретаться, не обидь, я ведь не со злом явился, а к дядюшке, из Васильков нынче же прибыл, но его дома нету, я только испить немножко хотел, горло с дороги пересохло.
Внезапно позади него раздалось невнятное восклицание. Волосы на затылке Алексея поднялись дыбом. Осенив себя крестным знамением, он оглянулся, готовый увидеть бог весть что, самую несообразную нечисть, но только не то, что увидел.
В дверях, ведущих из прихожей, стояла дама в длинном черном плаще и широкополой шляпе и смотрела на Алексея с таким же изумлением, с каким он смотрел на нее.
Впрочем, уже через мгновение глаза нашего героя выразили иное чувство.
Господи! Какая же она была красавица!
Июнь 1790 года.
— Я ожидала сегодня великого князя с супругою.
— Кажется, императрица только сейчас заметила, что сын не появился на куртагё .
— Что там опять у него в Гатчине? Очередные манёвры?
В голосе ее звучала язвительная насмешка. Вообще то, она явно не была огорчена отсутствием сына — без него Екатерина чувствовала себя свободнее.
Ей мешали его осуждающие взгляды, да и вообще присутствие тридцатичетырехлетнего сына для женщины, любовнику которой всего лишь двадцать три, а ей самой… впрочем, не стоит об этом.
Гатчина была подарена Павлу с одной целью: удалить от двора, от людей эту одиозную фигуру, и этот подарок, который был сделан для того, чтобы от него отвязаться, пришелся ему необыкновенно по душе.
Как северная деревенская резиденция, Гатчина была великолепна: дворец, вернее, замок, представлял собой обширное здание, выстроенное из тесаного камня, прекрасной архитектуры.
При дворце имелся обширный парк, в котором росло множество старинных дубов и других деревьев. Прозрачный ручей вился вдоль парка и по садам, обращаясь в некоторых местах в обширные пруды, вернее, озера. Вода в них была до того чиста и прозрачна, что на глубине двенадцати-пятнадцати футов видны были камушки, в этих прудах плавали большие форели и стерляди.
Однако вовсе не красотами природы влекла Павла Гатчина — здесь он устроил себе особый мирок, во всем отличный от ненавистного петербургского.
За неимением другого дела, вся деятельность его нетерпеливой натуры свелась к устройству так называемой гатчинской армии — нескольких батальонов, отданных под его непосредственную команду. И забота об их обмундировании и выучке поглотила его всецело. Наконец-то он смог где-то насадить тот милитаризованный порядок, к которому властно влеклась его душа (вот уж теперь можно было не сомневаться, что он истинно сын своего отца!)
Мечты о порядке в государстве преобразовались в хлопоты о строгой дисциплине, которая в идеале являлась воинской дисциплиной.
Однако не зря говорят, что Павел был натурой противоречивой. Его не менее властно влекли к себе рыцарские идеалы, воплощением которых для него с раннего детства был Орден госпитальеров, или иоаннитов, сиречь орден Святого Иоанна Иерусалимского, чаще называемый просто Мальтийским, оттого что уже в течение нескольких веков резиденция великого магистра ордена располагалась на острове Мальта.
Проникновение госпитальеров в Россию началось еще в петровские времена, когда, христиане пытались выступать единым фронтом против мусульман.
В ту пору братство называлось в России Ивановским, по имени святого патрона ордена. Петр отправил на Мальту с официальной миссией графа Бориса Шереметева, который воротился оттуда с мальтийским крестом на груди, первым из русских сделавшись кавалером и рыцарем!
Однако союза не получилось, потому что процветающий орден требовал слишком большой цены за свои услуги.
Екатерина в свое время обратила внимание на значение Мальты в стратегическом отношении и просчитала те выгоды, которые можно извлечь для России из дружбы с гроссмейстером ордена.
Одарённая необыкновенным искусством отыскивать себе союзников в самых неожиданных местах, использовать для этого самые странные случаи, она вошла в тайные переговоры с тогдашним гроссмейстером ордена, принцем Роганом, и старалась привлечь госпитальеров на сторону России в ее войне с турками.
В обмен на это было установлено великое приорство ордена в Речи Посполитой. Роган заключил секретный союз с Екатериной, и рыцарские корабли, под предводительством командора Фляксляндена, соединились с русским флотом, возглавляемым графом Алексеем Орловым, в Архипелаге.
Однако союз Екатерины с Роганом был разрушен происками министра Людовика XV Шуазеля, грозившего отнять у ордена все имущество, которым он владел во Франции, если отношения с Россией не будут прерваны.
Под угрозами французского короля Роган отказался от всех обязательств перед Россией.
Однако он передал нашему правительству все карты и планы, которые были заготовлены орденом для экспедиции на Восток. Екатерина сохранила к ордену некое странное чувство, которое можно было бы назвать политической любовью, и продолжала помогать ему.
Она передала это чувство и это отношение сыну, однако не учла того огромного впечатления, которое романтика рыцарства, отречения от мирских благ во имя воинских подвигов, (а воинские подвиги страстно влекли милитаризованную душу Павла), произведет на цесаревича.
Тут тоже не обошлось без старого масона и мистика Никиты Панина.
Когда его воспитанник был еще подростком, он получил от Никиты Ивановича в подарок книгу “История гостеприимных рыцарей святого Иоанна Иерусалимского, называвшихся потом Родосскими, а ныне мальтийскими рыцарями. Сочинение г-на Верно де Обефа, члена Академии изящной словесности”.
Грубые и мужественные лица рыцарей, их подвиги во имя Христова и Гроба Господня очаровали наследника русского престола так, как никогда не очаровывали его деяния великих Предков по защите и расширению границ в России.
Он не любил свою страну и боялся ее. Ему показалось, что сверкающий кристалл Мальтийского рыцарства создаст вокруг него необходимый круг света, в котором можно будет скрыться от всех тех ужасов, подозрений, разрывающего честолюбия — от всего, что терзало чувствительную и в то же время сухую душу Павла.
Именно поэтому, учредив еще в 1776 году известный Инвалидный дом для русских матросов, великий князь посвятил его ордену и велел поместить на фронтоне здания восьмиконечный мальтийский крест, который казался ему похожим на звезду небесную.
Менее романтические натуры усматривали в нем сходство с пауком.
Екатерина, женщина трезвомыслящая, отнюдь не была так уж увлечена мальтийскими рыцарями, как прежде, во времена дружбы с Роганом. Последнее разочарование вызвал у нее блестящий Юлий Литта, необыкновенный красавец и молодец, широкоплечий, с ослепительными черными очами, богатырского роста, в 1789 году явившийся на русскую службу.
К тому времени он был капитаном галеры (а надо сказать, что основной службой рыцарей была оборона Средиземного моря от турецких пиратов, поэтому все они считались отменными моряками), а в России тогда вообще всех иностранцев встречали с распростертыми объятиями.
Неудивительно, что 7 марта 1789 года состоялся указ о принятии мальтийского кавалера и тамошнего флота капитан — командора, в нашу службу капитаном генерал-майорского ранга, с жалованьем 1800 рублей в год плюс к тому на стол по 150 рублей в месяц.
Не прошло и полугода, как Литта за участие в первом Роченсальмском сражении, где он командовал галерами правого фланга, был произведен в контр-адмиралы, получил золотую шпагу и Св. Георгия 3-го класса.
Однако кампания следующего года не была благоприятна для русского оружия, и причиной сего стал именно наш черноглазый кавалер, который мог быть хорошим исполнителем чужих приказов, однако принимать самостоятельные боевые решения оказался не способен.
Его подчиненные не могли понять его приказов, не видели смысла в его действиях. Литта был уволен от русской службы “впредь до востребования”, что означало дипломатичное “навсегда”.
Прекратив боевую деятельность, он обратился к занятиям более мирным: сделался ходатаем по делам своего ордена, который изо всех сил желал найти покровительство в России, чтобы возместить свои потери в других странах.
Папским нунцием в Петербурге в то время был брат Литты, Лоренцо, а то, что наследник русского престола самозабвенно увлечен игрой в рыцарей, открывало перед госпитальерами перспективы поистине баснословные.
В этом братстве, как и во многих других тайных обществах, огромное значение придавалось внешним обрядам, и детская душа Павла тянулась к их эффектности и внешнему блеску так же сильно, как тянулась она к парадам, артикулам и воинской муштре.
Поэтому в тот жаркий июньский день, когда Екатерина радостно убедилась, что нелюбимый сын снова заигрался в свои гатчинские игрушки, он был занят отнюдь не ими.
В Гатчине чествовали святого Иоанна Крестителя — покровителя Мальтийского ордена — и принимали в ряды госпитальеров капитан — поручика русской армии Петра Талызина.
Апрель 1801 года.
— Дядюшка, говорите? — повторил Бесиков с таким ехидным поджатием губ, что Алексею мгновенно сделалось ясно: ни единому его слову смуглявый дознаватель не верит, поэтому нечего и пытаться что-то говорить.
Однако бедняга все еще не оставил надежды развеять витавшее над ним ужасно подозрение:
— Дядюшка! Троюродный! Пётр Александрович был кузеном тетушки Марьи Пантелеевны Талызиной, а также матушки моей, покойной Анны Пантелеевны Улановой, в девичестве Талызиной тож.
—Давно ли вы виделись с генералом?
— Никогда! — истово замотал головой Алексей. — Не имел чести такой.
Письмо его, о запрошлый год пришедшее, в коем он приглашал меня в Санкт — Петербург, обещал оказать при надобности протекцию и даже представить ко двору, — это письмо, да, я читал.
— В позапрошлом году звал в гости? А что ж вы столь долго собирались принять приглашение?
— Тетушка не пускала. В ту пору мне едва семнадцать сравнялось, вот она и говорила, не дорос, мол, я еще до столичного житья. Тут-де, в столице, вертеп разврата на каждом углу, всяк норовит ближнего своего облапошить да под монастырь подвести, ну так я первым среди них и буду, — признался Алексей с тем простодушием, которое всегда было его первейшим качеством.
— Тетушка ваша, вижу, мудрая дама, — хмыкнул развалившийся на стуле Варламов, поднося ко рту трубочку.
Могучий Дзюганов тотчас подал ему огоньку и Алексей быстро уставился на Бесикова. Не, потому что тот казался ему столь уж симпатичным, скорее наоборот! Он предпочитал смотреть на Бесикова, поскольку багровая рожа Дзюганова с ее непропорционально большим лбом, крохотными, глубоко упрятанными глазками и бородавкою на щеке внушала истинный страх.
— Да уж, — кивнул Бесиков приятелю и вновь вонзил в Алексея свои буравчатые глазки.
— Отчего ж нынче намерения многоуважаемой Марьи Пантелеевны столь разительно переменились, что она решилась —таки отпустить вас в здешние вертепы?
— Так ведь я наследство получил — сообщил Алексей со всей возможной искренностью
— Наследство? Какое же это наследство?
— После батюшкиной кончины я сделался обладателем Васильков с прилегающими землями, а также трехсот душ народу.
— Не бог весть что, но у иных и этого не имеется, — одобрительно кивнул Варламов, но Бесиков нахмурился:
— Не постигаю связи…
— Ну как же? — заторопился объяснить Алексей.
— Покуда был живой батюшка, всем у нас в доме и в деревне заправляла тетушка. Батюшка был человек тихий, болезненный, ну, тетушке и пришлось волей-неволей взвалить на себя все хлопоты.
Она меня и дорастила, образование мне дала, потому что сама некоторое время вместе с моей матушкой обучалась у лучших учителей нижегородских, и языки до сих пор знает изрядно, и на музыках играет, на клавикордах и мандолине.
Дедушка мой, покуда состояние не спустил, был богач, на дочерей ничего не жалел. Они когда-то первыми невестами в Нижнем слыли. Потом-то, когда дедушка проигрался в дым-прах, еле смог пристроить маменьку за Васильковского помещика Уланова, вдовца, бывшего ее на двадцать годков старше.
Ну, а Марье Пантелеевне так и не сыскалось партии: не идти же, в самом деле, столбовой дворянке за купчика какого-нибудь! Матушка померла, рожая меня, так что тетушке пришлось…
— …волей-неволей взвалить на себя все хлопоты, — докончил за него фразу Бесиков со своей злоехидной усмешкою;
— Экая жалостная история! — покачал головою Варламов. — А подай-ка ты мне, брат Дзюганов, еще огоньку, что-то гаснет трубочка, не быть ли дождю?
— Извольте продолжать! — нетерпеливо махнул рукою Бесиков, и Алексей зачастил, словно отвечал урок:
— Марья Пантелеевна мне родная тетушка и вырастила меня, однако же не сказать, чтобы я всем доволен был, как хозяйство поставлено и дом ведется.
Вот и известил ее, когда батюшка отдал богу душу: отныне сам-де буду во все дела вникать, как положено законному владельцу имения.
В полевые работы, в разведение скота, в уплату податей. А на ней останется дом и все огородные дела. Ах так, ответствовала тетушка, ну, в таком разе прощай, племянник Алешенька, завтра же я отъеду от тебя прочь.
Давно мечтала упокоить старость свою в монастыре, вот и поеду в Дивеево, там, сказывают, объявился святой старец Серафим, при нем община сестер, у них и стану искать себе пристанища.
1 2 3 4 5 6 7