Никакие заботы мужа, никакие его беды, болезни, горести, а также радости или достижения для нее не существовали. Когда Кученей все же давала себе труд о них задуматься и озаботиться, то лишь постольку, поскольку это касалось ее и ее нужд. Муж ссорится с ненавистными боярами и насаждает в стране опричнину – это поможет Кученей добиться для своего любимого брата Салтанкула звания окольничего или нет? Чтобы сломать сопротивление думы и народа, царь вместе с семьей уезжает на неопределенный срок в Александрову слободу, покидает государство без пригляду – но позволит ли он жене взять своих девушек, которые развлекали ее, любительницу скоромных забав как с мужчинами, так и с особами одного с собой пола?..
Смиренниц невинных не водилось среди этих смелых, дерзких девушек, которых Мария Темрюковна долго подбирала для своего окружения, отсеивая затворниц и праведниц и не обращая ни малейшего внимания на родовитость. Для парадных выходов и приемов у нее имелось сколько угодно почтенных боярынь, однако самыми ближними были вот эти пятеро. Если и ходили смутные слухи о не всегда пристойных забавах, которым предается молодая государыня в своих покоях, то доподлинно, толком никто ничего не знал: девки царицыны горой стояли друг за дружку, а прежде всего за госпожу, храня тайны своих игрищ.
Одной из любимейших царицыных забав была игра в ворона и голубок.
Облаченная в черный шелковый кафтан и мужские шаровары (когда могла, царица предпочитала одеваться по-мужски, а в собственных покоях женского одеяния никогда не нашивала, чувствуя себя в нем, словно в оковах и веригах одновременно), Мария Темрюковна металась по просторной палате, а девицы, полураздетые, в одних тонких исподних рубахах, должны были от нее убегать.
Черная вороница Мария Темрюковна была проворна и ловка. Каждую пойманную голубку она награждала поцелуем в губы, и порою этот поцелуй затягивался, словно ни жертва, ни вороница не могли прервать удовольствие. При этом Кученей гладила голубку в таких укромных местечках, так умело ласкала, что девка потом едва стояла на ногах. Однако от этих бесстыжих ласк девки не утрачивали девства, и, когда какая-нибудь любимая царицына наперсница выходила замуж, ее окровавленные простыни с гордостью предъявлялись посрамленным гостям, мигом заглушая все пакостные шепотки.
Конечно, женские ласки для распутной Кученей были всего лишь пресной водичкой по сравнению с терпким вином мужских объятий. Не зря, не зря государь с самой первой встречи бешено ревновал жену к ее собственному брату! Именно Салтанкул был ее первым мужчиной. Они стали любовниками в ранней юности. Но потом, когда Темрюк Черкасский задумал перебраться в Россию, он призвал к себе опытную повитуху, о которой было известно, что она мастерски превращает потаскух в невинных девиц, и велел ей зашить ложесну Кученей, да так, чтобы никто и заподозрить не мог, что она давненько утратила девство. Князь Черкасский, который был старше дочери всего на пятнадцать лет (его женили совсем мальчишкой), и сам не мог спокойно смотреть на ее поразительно красивое лицо, у него тоже горела кровь при мысли о ее волнующем теле, но он понимал, что может найти утешение у других женщин, в то время как прекрасная Кученей принесет ему нечто большее, чем мимолетное наслаждение: богатство и высокое положение. После этого он от души выпорол сына и дочь: Салтанкула – чтоб не смел больше трогать сестру, Кученей – чтоб покрепче сжимала свои стройные ножки перед мужчинами. Обоих унесли чуть живыми. Повитухе же полоснули по горлу лезвием, дабы не сболтнула лишнего, и Темрюк начал готовиться к переезду в Московию.
За хлопотами он не заметил, что дети его усвоили тяжелый урок очень своеобразно: Салтанкул наряжал сестру в мужской наряд и забавлялся с ней противоестественным способом, словно с каким-нибудь пригожим мальчишкой из горного аула, среди которых находилось немало желающих доставить удовольствие молодому князю. Кученей же страстно полюбила боль, и чем сильнее охаживал ее плетью брат, тем более был уверен в ее наслаждении. Этого же она требовала и от мужа.
Кстати сказать, лекарь Бомелий, человек опытный и проницательный, при одном из осмотров догадался, что Кученей перенесла серьезное хирургическое вмешательство по женской линии. Именно старания повитухи привели к тому, что у нее вряд ли могли быть дети. Вдобавок сам Бомелий украдкой опаивал ее снадобьями, вообще исключающими всякую возможность зачатия.
Разумеется, он делал это не сам, не по своей злой воле, а по тайному указу государя – вернее, не указу, а намеку. Иван Васильевич очень скоро разгадал бешено честолюбивую натуру жены и всего ее семейства и прекрасно понимал, что рождение сына у второй жены будет означать неминучую смерть его сыновей от Анастасии: Ивана и Федора. По рассказам стариков, Грозный знал, как тягалась его бабка Софья Палеолог со своим пасынком Иваном Молодым, а потом и с сыном Ивана Дмитрием за наследственный трон, какие козни плелись при этом – кровавые козни! А Мария Темрюковна с братцем даже и исхитряться не станут – мигом отравят или задушат мальчишек, которые станут им помехою на пути к власти. А чуть позже или одновременно с сыновьями погибнет и сам Грозный… Именно поэтому он обрек жену на бесплодие.
Конечно, черкешенка вовсе не страдала от несбывшегося материнства. Сын ей нужен был всего лишь как средство достичь абсолютной власти и получить полную свободу действий. Она-то думала, что, сделавшись царицею, обретет волю вольную и сможет творить все, что ей заблагорассудится, однако слишком строги были правила теремной жизни того времени. Ох, как проклинала Кученей ту самую Софью Палеолог, мужнину бабку! Ведь до той поры, пока не пришла на Русь византийская царевна, обычаи были куда проще. Государыням, княгиням и боярыням дозволялось посещать храмы Божий вместе с мужьями, обедать за одним столом с мужчинами, гулять где захочется… Теперь же Кученей сидела в своих палатах, как птица в клетке, и одно было у нее развлечение: переодевшись, украдкой выскользнуть из Кремля на Поганую лужу, где происходили казни строптивцев-бояр, недовольных мощным засильем опричнины – нового детища Ивана Грозного, который пытался собрать Русь в единый государственный кулак. Вид крови, смертей, звуки мучительных стонов и криков пробуждали чудовищное вожделение царицы.
Свобода, недостижимая свобода… Она сводила царицу с ума!
Вот отцова мать Кученей – в ее честь Темрюк и назвал любимую дочку, – после того, как овдовела, велела построить себе двор поодаль от своего аула. Когда женское одиночество становилось невыносимым, уезжала туда, и по ее приказу нукеры, преданные госпоже, как псы, приводили к ней на ночь красивых пастухов и охотников. Им завязывали глаза, и никто не знал, куда их ведут, с кем проведут они ночь. Если гость не мог доставить госпоже настоящее наслаждение – а по слухам, она была так неутомима и жадна до мужской ласки, что иные юнцы умирали в ее постели, – его убивали. Но за тем, кто уходил живым, строго следили, и, стоило ему распустить язык, вскоре он получал удар кинжала под ребро.
Вот если бы Кремль принадлежал ей, Кученей… Если бы все те молодцы-опричники, которых муж сейчас собирает вокруг себя, чтобы давить боярство, принадлежали ей! Среди них были такие красавцы, что у Кученей становилось мокро между ног при одном взгляде на них.
Не будет этого никогда! Даже если она овдовеет. Умри Грозный, ее запрут в монастыре.
О Аллах, на что обрекла она себя, согласившись пойти за московского царя? Ее держат в клетке, в клетке! Здесь, в золоченой клетке Кремля, она и умрет с тоски…
Помог ей не кто иной, как Салтанкул. Новоиспеченный окольничий испугался, что обуреваемая бесами похоти сестрица выдаст себя царю, откровенно заведет любовников – и тогда разразится страшная буря, которая сметет всех Черкасских с лица земли. Салтанкул знал, что опала государева настигает всю родню того человека, на которого гневался царь. Еще свежа память о том, как уничтожались семьи предателей Адашева и Курбского! И Салтанкул решил по возможности утишать неистовое сластолюбие сестры. Не самолично – этак его через неделю на погост свезли бы! – а с помощью других мужчин.
По Москве пополз тайный слушок: завел-де Михаил Темрюкович у себя девку-черкешенку (с самого Кавказа привез!), которая в постели такое вытворяет, что и в самом скоромном сне не увидишь. Наши, дескать, бабы рядом с нею – просто перины сырые, немятые. И так-то она скачет, и этак-то выворачивается. Однако сношаться с нею возможно только ночью, под непроницаемым покровом тьмы и тайны. Да и то не всякому! Никто не мог понять, почему этого парня или мужчину Темрюкович до своей рабыни допускал, а этому давал от ворот поворот.
Ответ был прост: выбор делала сама Кученей.
…В последнее время самым любимым развлечением царицы стало смотреть женихов. От веку дворцовые девушки должны были приводить присватавшихся к ним на царицыно погляденье. В назначенный день и час будущий жених являлся в укромный покойчик и там высиживал на лавке или метался из угла в угол, зная, что в это время его придирчиво озирает из соседней горенки сквозь потайное отверстие в стенке сама государыня. Явиться собственнолично она могла только перед очень знатным человеком либо близким к царю, ну а женихов всяких там сенных девок да постельниц с вышивальницами смотрела потаенно.
Больше всего Мария Темрюковна радовалась, когда девушки-сироты просили ее саму найти им женихов. С полным на то правом она могла тогда отправиться в Грановитую палату, куда в обычное время вход был заказан, и глазеть в окошечко на холостых красавцев, собранных нарочно для смотрин у крыльца. Как правило, они заранее знали, какой именно невесте ищут жениха, и либо выставлялись как могли, если кус был лакомый, либо нарочно скромничали, держали глаза потупленными да стояли столбами в надежде, что не поглянутся ни царице, ни невесте. Впрочем, иные молодые глупцы не могли отказать себе в удовольствии похвалиться нарядом и повадкою просто так, не для дела, а лишь бы обратить на себя благосклонный взор этой таинственной особы – царицы, о красоте которой ходили легенды, но зреть которую дано было не каждому.
Но с просьбами выбрать жениха к Марии Темрюковне обращались очень редко, лишь когда невеста была совсем бедна и надеялась получить приданое от государыни. Ведь в таких случаях женихов царица приискивала из числа самых невзрачных уродов, на которых девушка сама и не глянет никогда. А тут, хочешь не хочешь, – придется идти под венец. Не спорить же с царицею! Поговаривали, что самое малое две девицы лишили себя жизни после навязанного им выбора, предпочли пламя адское жизни с малоумными да гугнявыми, которые пользовались особенным расположением Марии Темрюковны.
Да и смотрины уже выбранных женихов порою превращались в настоящую пытку. Никогда нельзя было заранее угадать, даст государыня согласие на брак или нет. Царица, которая девок своих бивала нещадно, драла как Сидоровых коз, порою вдруг преисполнялась такой заботы о них, что самый писаный красавец казался недостойным взять в жены ее служанку. И чем пригляднее был жених, тем вероятнее следовало ожидать царицына отказа…
А потом, когда молодец несолоно хлебавши брел из дворца, к нему подходил какой-нибудь весельчак из ближнего окружения Михаила Темрюковича и брался развеять тоску-печаль. Красавца ночью приводили с завязанными глазами в некий дом, а выпускали лишь под утро, ошалевшего, измученного, томимого одним только желанием: вновь испытать запретные, невероятные ласки.
Но как ни были осторожны Кученей и ее братец-сводник, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Однажды, расшалившись в ночных забавах, царица накалила в огне свой перстень и заклеймила кого-то из своих нечаянных любовников, словно норовистого жеребца. А перстень был непростой – двуглавый орел, государев герб. Парень оказался глазаст и умом крепок: живо сложил два и два, получил четыре – и до смерти перепугался. Невтерпеж ему стало, что государя, коему он обязан всеми благами и удачами (парень был из числа опричников, обласканных царем), подло обманывает его же собственная жена. Конечно, идти доносить на нее было все равно что самого себя на кол посадить, но парень знал грамоте и подкинул государеву псу Малюте Скуратову подметное письмо…
Надобно сказать, что Иван Васильевич давно уже охладел к жене и теперь не прочь был бы развязаться с ней. Но как? В монастырь сослать за бесплодие, как некогда отец, великий князь Василий Иванович, сослал Соломонию Сабурову? Можно бы, но больно хлопотно. Вот если бы Кученей померла невзначай… Однако что-то мешало ему отдать тайный приказ Бомелию – чтобы изготовил какое-нибудь смертное питие для царицы. Уж больно красива была эта дикая степная кошка! И лоно ее таило бездну наслаждений, что очень много значило для сластолюбивого царя.
Подметное письмо заставило Ивана Васильевича одуматься. Пощады за измену не будет! Однако Грозный при всей своей вспыльчивости и лютости был умным человеком. Он прекрасно понимал, что публичный позор жены сделается позором и для него самого. Был царь Грозный – а станет Смешным. Таким и прослывет в веках. Царица погибнет тайно, от причины непонятной… вот и пришло время отдавать приказ Бомелию. Но лишь после того, как царь совершенно удостоверится, что подметное письмо не лжет, а также после того, как изменница сослужит последнюю службу…
Среди бояр, недовольных нововведениями царя, изо всех сил противостоящих опричнине, был Иван Петрович Федоров-Челяднин, бывший глава Боярской думы. Государь очень хотел бы попрать этого дерзкого, богатого, уважаемого всеми человека. Он исподволь стал внушать Федорову-Челяднину мысль, что хочет сделать его не только думским, но и земским главою да еще и наградить черноземными землями. Поверивший этим посулам Федоров-Челяднин и не заметил, как отступился от прежних своих сотоварищей-бояр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43