«Миша, у тебя большие задатки, поступай на сцену!»
Сонька захлопала в ладошки:
— Как это благородно — представлять на театре. Играть Шекспира!
Поговорили так, поговорили, да вдруг Сонька к делу приступила. Заявляет:
— Михаил Аркадьевич, мне необходимо по деликатному делу отлучиться. Не затруднит вас за моей поклажей посмотреть?
— Буду как верный часовой охранять! — улыбнулся юнкер.
Спустя минут пять Сонька вернулась и говорит:
— Поезд к Клину подходит, тормозит. Страсть как кваса хочется, да боюсь от поезда отстать — он всего семь минут стоит.
— Какие разговоры! Квас принесу. Только уж теперь вы за моим чемоданом присмотрите! — крикнул юнкер и поспешил в буфет. Сонька для отвода глаз оставила свою поклажу висеть — там какие-то тряпки были, а сама подхватила чемодан юнкера — полным ходом — в другие двери.
Поймали Соньку недалеко от станции. Отвели в участок. Стали допрашивать. По документам она значится Симой Рубинштейн. Кричит, ногами топает:
— По какому праву вы меня задерживаете?
Зачем мне этот паршивый чемодан нужен? В нем кроме мундира и пары рубах нет ничего. Я его взяла по ошибке вместо своего. Очень похожи. Там триста рублей у меня лежит. Требую: верните мой чемодан!
Юнкер, по милости Соньки отставший от поезда, поверил этим словам. Просит полицейских:
— По ошибке девушка взяла мои вещи! С такими глазами невозможно лгать.
Сонька дала подписку о невыезде из Клина, но с первым же поездом сбежала в Москву.
Что касается юнкера, то он последовал совету великого драматурга и в тот же год поступил в Малый театр, играл под псевдонимом «Решимов» и считался одним из ведущих актеров. Его имя украшает «Театральную энциклопедию».
…До ушей Соньки дошла слава Решимова. Она посетила Малый, смотрела спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Решимов исполнял свою коронную роль — Глумова. Сонька написала записку: «Великому актеру от его первой учительницы», вложила в громадный букет роз и вместе с золотыми карманными часами вручила бывшему юнкеру. Розы она купила, а часы в антракте сперла у какого-то генерала.
Но и Соньку эта история кое-чему научила: с поличным она уже никогда не попадалась.
ДОМ С МЕЗОНИНОМ
Динкевич вошел в сонькино купе с букетом Цветов:
— Прислала тетушка, со своей клумбы! Она молит за вас Бога, графиня Софья Ивановна!
…У Соньки тряслись поджилки, каждый раз при звуке шагов в коридоре вагона, у нее сжималось сердце: «Не за мной ли?» Но все на этот раз обошлось благополучно.
На площади Николаевского вокзала в Москве десятки извозчиков предлагали свои услуги:
— Уважьте лошадок, барыня! За двугривенный с ветерком на край света домчим! Не конь — черт в упряжке! На ходу, право слово, искру из булыжников кажинный раз высекает. У него одна нога здеся, а вторая на Басманной! Садись, испытай себе в удовольствие!
— Гись, бестолковые! — раздался грозный посвист. — Милости прошу, графиня! — к барыне подлетела дорогой работы изящная лакированная коляска, запряженная парой сильных каурых жеребцов. Кучер в белой шляпе с высокой, раструбом, тульей, соскочил с козел, откинул ступеньки и помог барыне взойти вовнутрь. Это был давно разыскиваемый за воровство и мошенничество румынско-подданный Хуня Гольдштейн. Лошадей он взял под залог в прокатной конторе. Помог он подняться в коляску и Динкевичу. Последний сказал:
— Братец, поезжай-ка на Арбат. Там в номерах моя семья остановилась.
Часа через полтора, взяв уличного лихача, продавцы и покупатели подъехали на двух колясках к большому двухэтажному дому с каменным цоколем и мезонином. На воротах блестела золотом табличка:
Графиня Софья Ивановна Тимрот
Гости с трепетом и восхищением разглядывали бронзу, фарфор, новые бархатные портьеры, глубокие мягкие кресла, кожаные диваны, старинные книги в шкафах, громадные картины на стенах.
Величественный дворецкий — его роль исполнял другой румынско-подданный — Михель Блювштейн, для пущего эффекта натянул на голову громадный дамский парик и обильно посыпал его пудрой. Он басил, почтительно склоняя голову перед покупателями:
— А теперь прошу осмотреть сад с цветниками, оранжереей, хозяйственные постройки, конюшню на 12 лошадиных персон. А вот у нас пруд с живыми карасями. Извольте заметить, сильно плещут хвостами. За прудом — живописные руины.
И вдруг он поднял глаза на Соньку:
— Простите, графиня! Его высочество граф сегодня утром прислали вам из французского Парижа телеграмму. — Дворецкий вынул из кармана старинного, с золотым шитьем камзола колокольчик и позвонил:
— Анюта, телеграмму!
Тут— же, молнии подобна, вылетела из дома девица лет 15-ти в сарафане и кокошнике, персонаж оппереточный. Это дочка Михеля исполняла роль сенной девки. На серебрянном подносе она с поясным поклоном протянула барыне телеграмму. Сонька близоруко сощурилась, обратилась к Динкевичу:
— Окажите любезность, сударь, прочтите! Я лорнет в комнатах оставила.
Педагог с восторженным придыханием произнес: «Сонечка, в ближайшие дни состоится мое представление королю и вручение верительных грамот. Согласно протоколу обязан быть вместе с супругой. Немедля продай дом и выезжай. Целую, твой Тимрот».
…Через полчаса наша компания входила в по мещение, украшенное вывеской «Нотариальная контора» и находившееся почти против женского Алексеевского монастыря. Их радушно приветствовал упитанный человек с копной курчавящихся волос:
— Графиня, какая честь моему заведению! Чем могу служить?…
— Дом продаю.
— Да, я слыхал, что вы с мужем надолго уезжаете в Париж. Завидую вам, среди европейской культуры будете жить! — Нотариус повернулся к скромному молодому человеку, сидевшему в углу за бюро: — Дмитрий Петрович, пишите купчую крепость: год, месяц, число — прописью! — в такую-то нотариальную контору — укажите адрес! — явились лично мне знакомые графиня Софья Ивановна Тимрот, урожденная Бебутова, и…
Через час все формальности были закончены. Склонив седую голову, Динкевич тщательно отсчитывал Соньке все, что он нажил за свою честную нелегкую жизнь — 125 тысяч рублей.
— Завтра после полудня можете въезжать в свои чертоги! — помахала графиня перчаткой новому хозяину. — А ревуар!
КОНЕЦ КОМЕДИИ
На другой день бывший педагог въехал в дом. Вся его семья зажила по-царски. Блаженствовали они до той поры, пока не явились настоящие хозяева — два брата-архитектора Артемьевы, сдавшие по газетному объявлению свой дом на тот срок, что ездили они в Италию.
Как догадался читатель, нотариальная контора существовала только несколько часов. Их, впрочем, вполне хватило, чтобы обмануть доверчивого провинциала. Роль нотариуса разыграл Ицка Ро-зенбанд, тоже бывший сонькин муж и тоже разыскиваемый полицией. Помощника его исполнил некто Хрущов, прежде под судом и следствием не состоявший.
Сонька, разгулки ради, отправилась в родную Варшаву. Сидя как-то в гостиничном «Люксе», она со скукой проглядывала газеты. Вдруг в отделе происшествий «Московского листка» ее внимание привлекла маленькая заметка:
Самоубийство
Вчера в одном из дешевых номеров Кокоревского подворья нашли постояльца, висевшего в петле. Выяснилось, что самоубийца — бывший директор гимназии в Саратове по фамилии Динкевич. Будучи одурачен какими-то мошенниками, он лишился всего своего состояния. В припадке отчаяния Динкевич наложил на себя руки.
Сонька весело подбросила газету вверх, захохотала:
— Ну, дубина, ну Фоня Квас! Нашел ради чего вешаться — из-за денег! Да этого мусора кругом — хоть лопатой греби. Ха-ха! — Она внимательно посмотрела на себя в зеркало, поправила прическу и не без гордости заметила: — Только для этого нужно иметь голову, а не пустую тыкву.
ЩЕДРОСТЬ
Пользуясь доверчивостью людей, Сонька действительно гребла деньги едва ли не лопатой. Охотилась за большим, но не брезговала и малым. Однажды из Одессы ехала по железной дороге в Москву. У случайного попутчика вытащила семь тысяч двести рублей.
С вокзала двинула в какие-то номера на Мещанской. Возле Сухаревой башни слезла, расплатилась с извозчиком и далее пробиралась пешком (конспирация!). Вдруг к ней обратилась нищенски одетая женщина с двумя младенцами на руках.
— Барыня, — взмолилась женщина. — Муж мой был сцепщиком на Рязанской дороге, да угодил под колеса. Совсем прожилась. Не дай с голода окочуриться, помоги сколько можешь!
— Ах, бедняжка! — Сонька горько вздохнула. Казалось, вот-вот слезы польются из ее глаз. Она протянула пять рублей: — Возьми!
Упала женщина на колени, не знала как благодарить. Достала платочек носовой, тщательно завязала в него пятерку и положила в карман. Сонька, прощаясь, ловко вытащила платок. Кроме пяти рублей, там нашлось еще 17 нищенских копеек. (Любопытно, что Сонька не стыдилась рассказывать своим «соратникам» об этом случае. Те весело гоготали). И все же преступников схватили. Главную роль в их разоблачении сыграл частный пристав Ребров. Мои читатели встретятся с ним в рассказе «Дьявольский перстень».
ЭПИЛОГ
Московский окружной суд 19 декабря 1880 года постановил: Михеля Блювштейна и Ицку Розенбанда направить в арестантские роты. Хуню Гольдштейн отдать в исправительное арестантское отделение на три года, а затем выслать за границу с воспрещением возвращаться в пределы Российского Государства.
Относительно Соньки приговор звучал так: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбанд, она же Рубинштейн, Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».
Из Сибири Сонька бежала. Она вновь обманывала, воровала, организовывала убийства, ворочала награбленными капиталами. Итог этой бурной и нечистой жизни вполне естественный: она оказалась на каторжном острове Сахалине.
Побывавший здесь в 1891 году А.П.Чехов исследовал быт преступников. Естественно, что он посетил в камере и такую знаменитость, как Сонька. Вот что он писал: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы, на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой, и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух как мышь в мышеловке, — и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею».
В одиночной камере и с кандалами на руках Сонька провела невообразимо долгое время — два года восемь месяцев. После этого страшного наказания, левая рука у нее почти перестала двигаться. В присутствии нескольких сотен арестантов, другая сахалинская знаменитость — безжалостный палач Комлев оголил ей спину и так дал двадцать ударов розгами, что бедная женщина едва доползла до своей камеры. Каторжники весело ржали: Соньку за ум уважали, восхищались ее «подвигами», но не любили.
В камере ей тоже не давали покоя. На Сахалин приходили пароходы с иностранными (!) туристами. Начальство приказывало выводить Соньку во двор. Рядом ставили кузнеца и надзирателей. Снимали на фото и продавали желающим. Фото называлось «Заковка знаменитой Соньки Золотой-Ручки».
За особую плату разрешалось побеседовать с несчастной каторжанкой. Понятно, что она никогда не была откровенной. И лишь на склоне своих дней призналась одному журналисту из Германии (разговаривали по-немецки): «О чем жалею? О своих дочерях, их у меня две. Говорят, что они вынуждены за гроши, чтоб с голода не умереть, представлять на сцене. — И помолчав, добавила: — Наверное, я ошиблась, что избрала такой путь жизни. Ведь природа меня щедро наградила талантами. На более благородном поприще я могла бы стать и богатой, и знаменитой!»
Впрочем, славы эта женщина имела вдосталь. К сожалению, позорной.

ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО В ДОМЕ ВОЕВОДЫ

ВЛАДИМИРУ ПЕТРОВИЧУ КВАСОВУ
Утром 10 сентября 1754 года Москву со скоростью молнии облетела страшная весть. Толпы любопытных окружили дом пензенского воеводы Жукова, что расположен в приходе Федора Студита на Большой Никитской. Рассказывали, что когда малолетний сын воеводы Петр заглянул в спальню матери, то нашел ее убитой. Рядом с ней лежало мертвое тело ее дочери, которой шел 16-й год.
Даже старожилы не могли припомнить ничего подобного. Жизнь в Белокаменной обычно текла тихо и благочестиво.
Императрица Елизавета Петровна, отличавшаяся мягким нравом и не переносившая всякую жестокость, приказала учредить следствие. Вскрывшиеся обстоятельства потрясли россиян бессердечностью злодеев.
БЕГЛЫЙ КАПТЕНАРМУС
— Беда в одиночку не ходит, — стала с некоторых пор повторять Аграфена Ивановна, супруга пензенского воеводы Жукова. У нее были веские причины для тяжелых вздохов.
Еще совсем недавно ее большой каменный дом близ Никитских ворот был полной чашей. Восемь господских покоев украшены зеркалами, комодами и стульями красного дерева, восточными коврами. А еще — три людских покоя, баня с горни» цей, ледник, погреб, набитая добром кладовая палата, каретный сарай, конюшня с 12 стойлами, сад, огороды для овощей… Живи себе в удовольствие!
Господь послал Жуковым трех детишек. Под опекой матери 13-летний Петруша и красавица-разумница Надюша. Старший, Лешка, служил каптенармусом лейб-гвардии Преображенского полка. С него все беды и начались. Вначале он просрочил отпуск и не вернулся в полк. Причина — многочисленные карточные долги.
Весть эта дошла до Жуковых, когда они все вместе проводили лето в своей усадьбе под Пензой. Взвился отец от ярости, налилась сизой кровью его бычья шея:
— До царицы ведь слух дойдет! Опозорил, подлец! Убью Лешку как собаку! — топал воевода ногами.
Но несчастья лишь начались. Вскоре пришло послание от беглого каптенармуса:
Милостивые родители Матвей Захарович и Аграфена Ивановна! Пишет вам сынок ваш Алексей и во первых строках желает благополучного здоровья.
1 2 3 4 5 6 7