Дворянин знает двор, где он должен работать, смерд — хозяина, которому должен служить, хороший хозяин никогда не выгонит холопа, потому что холоп — его руки и сила… А у меня ничего нет, никому я не нужен. — Он на мгновение умолк, потом закончил: — Я человек с поля…— Как же это случилось, почему?— Я же сказал тебе, Малуша, князь Ярополк убил брата своего Олега в земле Древлянской, а теперь скликает полки из Чернигова, Переяслава, Родни, собирает новую дружину, и мы, гридни Святослава, ему уже не нужны.— Значит, тебе дадут пожалованье?— Пожалованье? — Тур даже засмеялся. — Какое уж там пожалованье! Богатому нужно столько, что бедному ничего не останется. Святославовых воинов Ярополк не пожалует — иные воины ему нужны.— Почему?— Князь Ярополк хорошо знает, что мы не поднимем меч против своих братьев.— На кого же он задумал идти?— Известно, на Владимира, новгородского князя.— На сына моего Владимира? — На лице Малуши отразился испуг. — Нет, он не сможет его одолеть, он не убьет его.— И я так думаю, Малуша! Он хочет его убить, но ему не одолеть Владимира… Нет, Малуша, — добавил он, — и ты и я — мы еще должны жить!
4
Еще издалека, от Стрыева кургана, откуда в ясную погоду видно все вокруг до самых каменных скал, Микула увидел родной Любеч. Пять лет — это было много и в то же время так мало, незаметно промелькнули эти годы в походах на чужбине, должно быть, и в Любече за это время не произошло никаких перемен.Однако перемены были, и чем ближе подходил Микула к родному селению, тем больше их замечал. Разумеется, перемены эти заметны были не в городище, где когда-то начал селиться их род, — там по-прежнему высились насыпанные тысячами рук валы, за ними уходили в степь, исчезали вдалеке поросшие деревьями могильные курганы старейшин рода и всего племени.Перемены произошли в самом Любече. Это были уже не выселки членов рода, откуда Микула уходил на рать, а большое селение, целый город.Больше всего поразил Микулу терем, стоявший выше Любеча на холме. Там, он хорошо это помнил, было двори-Ще его брата Бразда, там стоял раньше лучший, чем у других, но обычный дом.За эти годы Бразд построил на дворище терем со многими постройками и верхом, с двумя башнями по углам, круглыми слюдяными окошками, поблескивавшими сверху, как глаза хищной птицы, с голубятнями, а вокруг всего двора, охватив, наверно, целое поприще, высилась теперь стена из толстых бревен, на верху которой торчали острые колья…«Словно князь», — подумал Микула о брате.И не один только терем брата стоял теперь на горе на окраине Любеча — справа, тоже окруженный стеной, только без острых кольев, чернел добротный терем еще кого-то из любечан, слева — терем без ограды, возле самого леса -знакомая Микуле с прежних времен корчийница брата Сварга.Нижняя часть Любеча поразила его: тут были хижины, большие и маленькие, дымки вились над землянками, повсюду слышались человеческие голоса, у берега покачивались на волнах десятки лодий со спущенными парусами.«Не тот Любеч, что прежде! — подумал Микула. — Людей словно больше стало, да и расползлись они во все стороны…»Ему хотелось только одного — поскорее очутиться на родном дворище, но ноги его не слушались. Микула поднимался по приднестровским кручам медленно, останавливался, чтобы перевести дух, и взобрался наконец на вал старого городища.Тут ему повезло: сразу же за валом он увидел женщину; высоко занося над головой тяжелый заступ, она разбивала сухую землю.— Виста! — закричал Микула. — Эй, Виста, это я! Слышишь?!Заступ выпал из рук женщины; не веря своим глазам, она вскинула руки, пошла, побежала, бросилась вперед, на склон, на вал городища.— Мику-у-ла-а! Боги! Ми-и-ку-ула!Он стоял перед нею — с непокрытой головой, в серой от пыли сорочке и таких же ноговицах, с мечом у пояса, со щитом и котомкой за плечами, потемневший от ветров и солнца.Но Виста ужаснулась, потому что Микула был совсем седой, лоб его пересекал широкий шрам, сквозь расстегнутый ворот видны были рубцы на груди.Она шагнула вперед, бросилась ему на шею, обняла, поцеловала, орошая слезами лоб, щеки, коснулась руками его груди.— Цел! Цел! Вот и пришел домой! — промолвил Микула, взглянув на хижину, которая еще глубже вросла в землю, на сломанную телегу, поросшую бурьяном посреди двора, на ржавый лемех рала, стоявший там, где он его оставил, у стены хижины.И по непонятной причине случилось с ним нечто неожиданное. Из глаз вырвалась, поползла по щеке, прокатилась по седой бороде и упала в траву крупная, как горошина, слеза.— Не плачь! — сурово сказал он Висте. — Смотри, — уже сердито добавил он, — своими слезами все лицо мне измочила. — Он провел рукой по щеке и смешал свою слезу со слезами Висты. — Ты лучше скажи, как тут?— Что мне тебе сказать? — ответила она. — Все, как было. Где ты был так долго?Он обернулся, словно хотел окинуть взглядом пройденный путь.— Далеко был, — глухо отозвался он. — Ратоборствовали мы. Теперь уже враги сюда не придут… Вот только князя нашего Святослава не стало…— Слышала. Пойдем домой, пойдем, Микула.И они двинулись — бегом по склону вала, медленнее по двору.— Слышала, слышала, — говорит Виста. — От многих слыхала про князя. И уж думала, если князь голову сложил, то и твои кости возле него.— Но я жив! — воскликнул Микула. — Жив, Виста! Вместе, согнувшись в три погибели, потому что дверь за долгое время осела еще больше, сошли они по ступенькам в землянку, остановились сразу за порогом. В углу тлел огонь, его красноватые блики освещали дощатый помост, темные стены, кадку, в которой поблескивал кружок воды, пустые, перевернутые доньями кверху корчаги, горшки.Микула медленно прошел вперед, снял с плеч котомку и щит, отцепил от пояса меч, сложил оружие перед очагом, низко поклонился огню и чурам, жившим под ним.И кто знает, то ли услыхали и узнали чуры Микулу, то ли свежим ветром пахнуло от раскрытой двери, но только огонь в очаге сразу ожил, полыхнул, желто-красные языки поднялись над углями.— А как живет род наш? — спросил Микула, усевшись у очага.— Все, как было… Нет рода.— А братья Бразд и Сварг?— Бразд теперь не брат нам… Посадник княжий, новый терем выстроил…— Видел. Ладный терем. А брат Сварг?— Что Сварг? В старой его корчийнице десятки холопов Работают, да еще одну поставил у дороги на Остер.— А другие родичи наши? — Все дальше и дальше люди от людей. — Почему же, Виста?— У кого земля и гривны, у того сила и правда, только у нас никогда ничего не было.И тут Виста спросила у Микулы, поглядывая на котомку, лежавшую на полу неподалеку от очага:— А ты, Микула, принес что-нибудь?Он даже не понял, о чем она спрашивает.— Ты о чем говоришь?— Что у тебя в суме, — задыхаясь, спрашивала она, — гривны, золото, серебро, богатство?Микула посмотрел на нее, словно не узнавая.— Богатство? О, как же, есть, вон оно, в котомке.— И мне можно взять, посмотреть?— Смотри, смотри!Она торопливо схватила и развязала котомку, принялась все из нее выкладывать.— Сорочка? Да ведь она вся в крови… И ноговицы… Опять кровь! А это что? Какие-то семена?— Дань взял, — усмехнулся Микула. — Это гречиха. Виста растерянно опустила руки.— А где же… где же, Микула, — спросила она, — золото, серебро?— Не знаю, где оно, — тихо произнес Микула. — Не нашел. После короткого молчания он добавил:— Что там богатство?! Вот был я в Киеве, искал дочку нашу Малушу… Нет ее, Виста! Весной умерла… В Днепре утонула…Он взял из котомки несколько зерен гречихи, бросил их в огонь:— За упокой ее души.Виста заплакала, как плачут дети, безутешно, навзрыд…
5
Вскоре Микула побывал у брата своего Бразда. Любеч невелик, куда ни пойди — его терема не минуешь, не хотел бы идти, так все равно княжий посадник позовет.— Слыхал, слыхал, что воротился ты с брани, Микула, -отгоняя псов от ворот, говорил Бразд. — Что же ко мне так долго не шел? Загордился?— С чего бы я стал гордиться, брат? — ответил на это Микула. — И чем?— А кто тебя знает? Мы здесь на земле сидим, а ты воин… Пойдем-ка в дом.Они вошли в терем, где в это время топила печь жена Бразда Павлина. Микула поздоровался с ней, но молчаливая, всегда словно чем-то недовольная Павлина почти не ответила на его приветствие. Пришли со двора три сына Бразда — Гордей, Самсон и Вавила. Микула их даже не узнал; недавно были дети, от земли не видать, а теперь высокие, жилистые, сильные, как и их отец.— Сыны у тебя, вижу, могучие, — сказал Микула. — Растут, вернее, уже выросли.— А как же! — засмеялся Бразд. — Так оно и идет на свете: одни протягивают ноги, другие идут по дороге, одно погибает, другое вырастает… А сыны у меня и в самом деле могучие.— В отца пошли, — засмеялся и Микула.— А что ж, — согласился Бразд. — Должно быть, так и есть, в меня, в отца.Сыновья недолго пробыли в тереме — они, как видно, всегда появлялись тут, когда кто-нибудь приходил к отцу, -охранить его, защитить. А сейчас они, увидев, что к отцу пришел его брат Микула, сразу вышли: родной дядя не возбуждал в них любопытства. Исчезла из терема и Павлина: не хотела угощать брата Микулу.— Где же ты побывал? — полюбопытствовал Бразд. — Куда ходил?— Зачем спрашиваешь? — махнул рукой Микула. — Сам знаешь, когда-то и ты ходил на брань, ныне я побывал, а предки наши, брат, всю жизнь не слезали с коней…Упоминание о предках, как видно, не понравилось Бразду, и он сердито махнул рукой:— Не слезали с коней? Так это когда было?! К чему бы я ныне стал сидеть на коне? Ты расскажи лучше о себе. Я слыхал, что сеча с ромеями была большая, нам тут тоже пришлось потерпеть: давали князьям волов, коней, хлеб… и людей не раз давали…— Великие брани были над Дунаем, — вздохнул Микула. -Не знаю, как и выстояли… Вместе бились болгары и мы. Но выстояли, не посрамили Русской земли, только лишились князя Святослава…— Что ж, князю честь и слава, — спокойно произнес Бразд. — Теперь у нас Ярополк. Достойный князь, Святославич… На столе киевском сидит твердо, вся земля его слушается… А ты как, Микула, будешь теперь служить в дружине Ярополка или возьмешь рало вместо меча?— Мой меч ходит там, где враги земли нашей, а тут, в доме отцов, возьму рало.— Что ж, — сказал Бразд, — хорошо сделаешь. Уж мы, княжьи люди, теперь землю рассудим… А ты сам где думаешь рало водить, на княжей земле или на своей?— Где же теперь земля княжья, а где моя?— Как велит закон, княжье всегда остается княжьим. Что принадлежало Ольге, стало Святославовым, от Святослава перешло к Ярополку. А ты ступай туда, где и раньше был.— Перед бранью, — вздохнул Микула, — пахал я над Днепром, в песках.— Оставайся и ныне там. Княжьи земли выше по Днепру, там и знамена стоят.Братья помолчали. Микула собрался уходить.— А ты не забыл, брат, — неожиданно сказал Бразд, — что перед самой бранью брал у меня купу?— Купу у тебя? Но ведь ты сам тогда говорил, что эта купа не от тебя, а от князя. А я, брат, князю Святославу служил, пока сил хватало, кровь вместе с ним за землю Русскую проливал. Слышишь, Бразд, я в последнюю ночь перед смертью князя сидел рядом с ним, беседовал, и он меня благодарил за все, так неужто же я купу не отработал?— Не знаю, что ты делал на поле брани и о чем говорил с князем Святославом. Не знаю и того, какую дань золотом и серебром привез ты с брани… Что не мое, то не мое…— Золото с брани? Опомнись, брат, что ты говоришь? Да неужто ты думаешь, что я ходил на брань ради золота и ради него стоял плечом к плечу с князем Святославом?— А чего ради ходил ты на рать?— Если бы ты знал, ради чего я ходил! — с болью ответил Микула. — Но раз ты так спрашиваешь, я сам уж не знаю, зачем ходил.— Оставим этот разговор, — сурово сказал Бразд.— Брат!— Я тебе не только брат, но и посадник княжий. Ты взял у меня в купу коня, жита три четверика, новое рало… Окажу милость, как велит князь Ярополк: за то время, что был на рати, урока не возьму, а весной ты должен возвратить купу Не сумеешь сразу — будешь платить оброк, не вернешь купу не отработаешь оброка — холопом станешь на княжьем дворе, Микула молчал.— И не гневайся на меня, брат, — добавил Бразд. — Рус-ская земля нынче не та, что прежде. Князь князю уже не* брат, хотя они и одного рода. Что же делать нам, простым людям? Кто сумеет — раздобудет, неумелый — все потеряет… Так говорит князь, так и Бог велит.Микула пристально посмотрел на брата.— Ты, значит, христианин?— Христианин, — гордо ответил Бразд. — Разве моя вера хуже твоей? Посмотрим, брат, как помогут тебе твои боги!
6
Ходил Микула и к брату Сваргу. Шел с тяжелым сердцем -после встречи с Браздом все вспоминал ночь после похорон отца, когда остались они, три сына Анта, в отцовском доме и когда оба брата, и Бразд и Сварг, брали его за горло, требовали раздела наследства. Нет, что Бразд, что Сварг — его недруги, ввек не пошел бы к ним, да разве обойдешь в Любече терем посадника или корчийницу?Впрочем, брат Сварг встретил Микулу совсем иначе, чем Бразд. Идя через выгон к опушке леса, где стояла корчий-ница, увидел Микула брата. У него все было как раньше: черная от копоти корчийница стояла у самого леса, над нею вился синий дымок, где-то внутри стучали два молота, брат Сварг искал что-то среди железного хлама на дворе. Он издали увидел человека, медленно направлявшегося в сторону корчийницы, приложил ладонь к глазам, присмотрелся.— Неужели Микула? — промолвил Сварг, когда Микула приблизился.— Он и есть, — отозвался Микула.— Челом тебе, брат, челом! — радостно воскликнул Сварг и быстро пошел навстречу брату. Обнял его, даже поцеловал.Микула ответил на его приветствие и сам обнял брата, поцеловал, хотя, правду говоря, был очень удивлен и целовал Сварга холодными устами.— Пойдем же в дом, брат Микула! — говорил Сварг. — Дай посмотреть на тебя, какой ты стал. Смотри-ка, ей-ей, ты выглядишь лучше, выровнялся как-то, словно помолодел! Нет, брат Микула, ты теперь настоящий дружинник княжий!Корчийница брата Сварга только издали казалась такой же, как раньше. На самом же деле к ней сзади было теперь пристроено несколько клетей, рядом с корчийницей с одной стороны Микула заметил землянки, возле которых ползали голые ребятишки, еще несколько землянок было с другой стороны, а в самом лесу, спрятавшись от людских глаз, высился огражденный острым частоколом терем, где, услыхав голоса, надрывались псы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11