Сергеев-Ценский Сергей
Дрофы
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Дрофы
Рассказ
I
Выпал глубокий снег не только в степной части Крыма, но и на Южном берегу тоже, однако дрофы, степные птицы, обычно зимующие в Крыму, не хотели этому верить. Перелетев через горный хребет, они кружились над побережьем стаями в несколько штук, но иногда и в одиночку, отбиваясь от стай, - в поисках незаснеженной земли, где могли бы попастись неделю-другую, пока не стаял снег.
Напрасно, - не было ни клочка, не закутанного в белый саван.
Вытянув ноги и шею, огромные, серые, на широких черных, с исподу белых, крыльях, они носились даже и над морем, точно решившись в отчаянье перемахнуть через все море к берегам Анатолии, однако, пораженные неоглядностью моря, возвращались снова к бесприютному пляжу, облизанному слабым прибоем.
Они замечали в горах темные полосы и неслись, шумно рассекая холодный плотный воздух, туда, но эти полосы были обрывы, отвесные скаты голых скал, на которых можно было кое-где присесть для отдыха, но не пастись: на этих обрывах не рос даже и мох.
Выбиваясь из сил, дрофы садились прямо в снег не только в лесу на полянах, но даже и невдалеке от людского жилья: они теряли уже представление об опасности от людей, потрясенные катастрофой, грозившей им всем смертью от голода.
Не от холода, потому что холодно не было. Циклон, принесший сюда снежные тучи, сменился затишьем. Небо было чистое, высокое, зеленоватое над горами, где садилось уже солнце.
По шоссе вдоль берега моря, на довольно значительной, впрочем, высоте над ним, шла небольшая легковая машина, которая везла двух немецких штабных эсэсовских офицеров - майора и обер-лейтенанта.
По шоссе тут часто ходили грузовики и легковые автомобили, - снег был достаточно примят, густого леса по обеим сторонам не было, только кусты от пней срубленных деревьев, поэтому, несмотря на извилистость, шоссе, хотя и не на всех участках, все-таки было видно и взад и вперед. Около татарской деревни, километрах в двух, на спуске к морю, офицеры немецкие заметили толпу мужчин и женщин с лопатами - там чистили снег с дорог.
- Какой первобытный народ эти татары, ффа! - сказал, презрительно сморщив холеное лицо, обер-лейтенант. - И не то чтобы ленивый, но совершенно ничего не умеет делать!
- Ничего, мы их научим работать, - процедил сквозь зубы майор, стряхивая пепел с папиросы, и добавил значительно: - Я говорю: "мы" германцы, так как не допускаю даже и мысли, чтобы Крым был отдан этим мамалыжникам-румынам!
- Действительно, подумать только: отдать такую страну черт знает кому! - несколько деланно возмутился обер-лейтенант. - Пусть, конечно, тешатся надеждами, но мы не такие дурни.
- Как только стает снег, надо будет поохотиться на диких коз и оленей в этих горах, - сказал майор, мечтательно вглядываясь сквозь окошко в вечереющие, подернутые уже синими тенями леса на горах.
- Я слышал, что здесь много развели муфлонов, а ведь шкуры этих диких баранов превосходны для полушубков, - поддержал его обер-лейтенант.
- Да, этот вопрос нужно поднять в штабе неотложно, чтобы не предупредили нас ни мамалыжники, ни итальяшки... Тут даже и белки и куницы есть в этих лесах, а я имею сердце заядлого охотника и не могу никак выбрать времени для охоты, - пожалел себя майор, докуривая папиросу.
Как раз в это время он заметил тяжело и низко пролетевшую мимо дрофу и крикнул шоферу:
- Стоп! Дикий гусь!..
Майор был грузноват, но выскочил из машины с большою легкостью и тут же выстрелил из револьвера, не целясь, в том направлении, куда летела дрофа. До нее было уже далеко, и через два-три мгновения она скрылась за деревьями, но майор выпустил еще две пули ей вслед просто так, с досады.
Обер-лейтенант тоже вышел и тоже вынул из кобуры свой револьвер, оглядываясь, не налетит ли еще дичь, и сказал в утешение майору:
- Охотиться с револьверами в руках можно только за партизанами.
Но майор был безутешен.
- Экая досада! - вскрикнул он. - Конечно, если бы было у меня в руках ружье, то... А что касается этих здешних партизан, то вы сами знаете, как они притихли, когда мы повесили их укрывателя лесника!.. Вон они где летят, эти дикие гуси, - над морем! - показал он рукой на стаю дроф, действительно тянувших далеко внизу над самым морем: они высматривали оттуда место на берегу, где бы можно было им усесться на ночь.
Оглянувшись кругом и увидев, что "диких гусей" поблизости больше нигде не заметно, майор сказал весьма рассерженно и твердо:
- Нет, эту превосходную базу для нашего натиска на Индию мамалыжники не получат!
При этом он сделал энергичный жест в сторону Батуми, потом еще энергичнее, так как наступили уж сумерки, втиснулся в машину. И шофер приготовился уже тронуться дальше, когда неожиданно из-за поворота шоссе показались двое подростков с дубовыми толстыми дубинками в руках; через плечо у одного из них была перекинута дрофа, которую он держал за длинную шею.
- Ага! - торжествующе сказал майор. - Вот он, тот самый гусь, в которого я стрелял! - И выскочил из машины снова.
II
Для отряда партизан, скрывавшегося в горах, глубокий снег внезапностью не был: отряд этот состоял в большинстве из местных людей, отлично знавших, что снег в Крыму хотя и недолго держится, но выпадает ежегодно. К зиме вообще отряд приготовился с осени - все в землянках были сыты, запасы были вплоть до апреля, одеты были все тепло. Однако глубокий снег затруднял действия отряда, не имевшего лыж. Бушевавшая в лесах несколько дней подряд метель, мало того, что замела все тропинки, она завалила местами и балки так, что в них можно было утонуть с головой.
В то же время до партизан дошел слух, что десантный отряд, переправившись через пролив с Таманского полуострова, вышиб немцев и румын из Керчи, занял ее и движется глубже в Крым.
Чтобы проверить этот радостный слух, и были посланы начальником отряда двое подростков на берег моря, к ближайшей из деревень.
Конечно, ожидалось, что должны начаться передвижения сил оккупантов по шоссейным дорогам на восток, навстречу войскам Красной Армии, и начальник отряда планировал, что можно было предпринять партизанам по части минирования дорог, взрыва мостов, нападения на обозы и прочего, что могло тормозить действия врагов.
Подростки - Митя и Васюк - не один раз уже ходили в разведку осенью. Это были сметливые и крепкие ребята. Перед тем как выпал снег, они так же вдвоем ходили в разведку и принесли очень важные сведения, сообразно с которыми отряд сделал засаду ночью на лесном участке шоссе, подбил на заре гранатами два танка и пять автомашин с людьми и боеприпасами и захватил пулеметы и несколько ящиков патронов к ним, не считая автоматов и другого оружия.
Ожидали тогда, что немцы пошлют с разных сторон в горы карательные отряды, и партизаны приготовились к решительным боям, но, углубившись на несколько километров в горные леса, карательный отряд в тот же день повернул обратно: оставаться на ночь здесь явно сочли опасным и ограничились только тем, что ограбили домик лесника и сожгли его.
С одной из гор, на которой именно и были землянки партизан, привыкли видеть в бинокль на лесной просеке беленький домик лесника Акима Семеныча, обстоятельного человека, с которым держали связь. Все леса на горах - до двадцати тысяч гектаров - были заповедником, и подобных домиков в разных местах разбросано было около десятка. Аким Семеныч жил ближе других к береговому шоссе. У него была семья, хозяйство - корова, телка, свиньи. И вот домик этот горел, - это видели, и всем было ясно, что зажгли его немцы. О том, что закололи свиней и увели корову и телку, догадаться было не трудно. Но только в этот день Васюк и Митя увидели, подойдя близко к пепелищу, полузасыпанному снегом, что сделали с самим Акимом Семенычем и его семьей.
Всегда такой неторопливый и в движениях и в словах, сильный с виду, высокий человек, рыжебородый, лет пятидесяти пяти, давний житель леса, больше чем кто-либо другой знавший все его тайны, он неподвижно висел теперь на суку большого бука, склонив голову набок. Руки его были связаны сзади; босые синие ноги почти касались снега, а около них были частые лисьи следы. Линялая розовая рубаха замерзла в запорошенных снегом складках, и на ней заметны были белые полосы птичьего помета.
Лисьи следы особенно густо перекрещивались около развалин сгоревшего домика и сарая, и когда юные разведчики подобрались к ним поближе, то отшатнулись: жена лесника, не старая еще женщина, - ее звали Аксиньей, - и трое ребят - старшей девочке было на вид лет двенадцать - заживо сожжены были тут карателями, и теперь на останках их пировали по ночам лисицы - те самые, которые пробегали под босыми ногами повешенного лесника, пока не трогая их, оставляя их про запас.
Аким Семеныч был охотник, как все лесники, но стрелять в заповеднике строго запрещалось, чтобы не пугать его обитателей, однако охотиться на лис разрешалось, так как они истребляли молодняк диких коз и муфлонов (волки, как и шакалы, в Крыму не водятся). На лис лесники ставили тут капканы, и несколько десятков этих хитрых зверей за свою долгую жизнь в лесу поймал Аким Семеныч.
Митя и Васюк были так поражены увиденным, что ничего не сказали друг другу и только крепче сжали свои толстые дубины, которыми при ходьбе щупали, сколь глубок снег.
Митя был немного старше Васюка - почти шестнадцати лет, - он же был и за старшего в разведках. Оба родились в одном городе - здешнем, южнобережном - и учились до войны в одной школе.
В ближайшей к лесной сторожке деревне они узнали, что лесника и жену его долго пытали и мучили немцы, чтобы добиться от них, где обосновались партизаны, но ничего не добились. Вместе с тем в деревне царило радостное возбуждение: все там таинственно улыбались, подмигивая на восток к Феодосии и Керчи. Кто-то уверял даже, что Красная Армия теперь уже в Карасубазаре; можно было и не верить этому, но важно было то, что об этом говорилось с ярким сверканием глаз. Стороной удалось кое-что важное узнать и насчет движения немецких войск на восток.
Направляясь обратно, нужно было только так же удачно войти с шоссе в лес, как из него вышли: за дорогами и даже тропинками, которые протоптали в снегу дровосеки из деревни, скрытно наблюдали немецкие солдаты.
Разведчики пробирались по обочине шоссе, выжидая, когда стемнеет настолько, что можно будет, хоронясь за пышными дубовыми кустами, не обронившими еще своих желтых листьев, проскользнуть в балку и по краю ее выйти к нужной тропинке до наступления ночи. Ночь обещала быть светлой, и заблудиться они не могли. На дрофу, сидевшую по самые крылья в снегу, они наткнулись неожиданно для себя.
- Смотри! Дрофа! - крикнул Васюк, а Митя уже пустил в нее свою дубинку как раз в тот момент, когда она силилась подняться. - Еще дрофа! возбужденно, но уже тише, сказал Васюк, кивая в сторону летевшей невдалеке от них другой дрофы в то время, как Митя вытаскивал из снега убитую.
Тут-то и раздались с шоссе три револьверных выстрела один за другим, и юнцы вопросительно посмотрели друг на друга.
Стрелять могли только немцы и только в них, между тем отсюда не видно было шоссе, значит, не видно и немцев. Но если не видели немцев они, значит, не видели и их немцы, - в кого же те стреляли?
Был момент смертельной опасности, когда нельзя было двинуться с места, чтобы себя не обнаружить, и все замерло в обоих, но Митю озарила вдруг догадка, что немцы стреляли в ту самую дрофу, которая пролетела, и, когда он высказал эту догадку, пробудилось в обоих мальчишеское любопытство удачливых охотников к охотникам неумелым. Вот тогда-то, взвалив дрофу на плечи, Митя первым двинулся на шоссе, а Васюк, не спросив даже его, зачем это, пошел за ним.
III
Сама очевидность была против торжествующего восклицания толстого немецкого майора: и лейтенант и шофер видели, что дичь не была убита, что она скрылась где-то далеко, откуда ни в каком случае не могла быть принесена так мгновенно; но чересчур сильно хотелось майору, чтобы было именно так, до того сильно, что он забыл и о времени и о пространстве.
- Ага, мальчишка, давай мой гусь!
Он смотрел весело на Митю, протягивая к нему руку в коричневой перчатке.
- Это не гусь, это - дрофа! - невольно улыбнувшись такому незнанию немцем обыкновенных вещей, заметил Васюк, но Митя с большой готовностью скинул с плеча дрофу и протянул майору, сказав в тон ему весело:
- Мы же это видели, как вы стреляли!.. Вот куда попали, глядите, - в голову.
И хотя майор стрелял вслед дрофе, и, при самой счастливой случайности, в голову ей попасть никак не мог, он тем не менее оживленно показывал лейтенанту разбитую тяжелой дубиной голову дрофы и раза три повторил с чувством:
- Вот это - выстрел!
- Однако эта птица - не гусь, она больше гуся, - сказал лейтенант.
- Не гусь?.. Да, вы правы, - она гораздо больше гуся... Колоссальная птица! Мне не приходилось никогда охотиться за подобными птицами, раздумывал вслух майор, взяв дрофу за шею и попробовав на вытянутой руке ее вес. - В ней не меньше, как двенадцать кило!.. Мальчишка, - обратился он к Мите, - это есть не гусь, а?
- Хотя называют так - дрофа, но все равно, - весело ответил Митя, считается даже куда лучше всякого гуся!.. Что перепел, что дрофа - одного вкуса мясо.
- Ага! Вкусный мясо!.. Дро-фа! - торжествующе подхватил майор и, еще раз попробовав тяжесть дичи и полюбовавшись ею, начал укладывать ее в машину.
Он занес уже ногу, чтобы сесть на свое место, но счел нужным спросить все-таки:
- Мальчишка! Откуда идет, а?
- Оттуда вон, - беспечно ответил Васюк, показав рукой вниз, где работал и уже расходился народ.
- Дорогу прочищали там, - еще беспечнее и светло улыбаясь при этом, подтвердил Митя.
- А-а... Куда идет? - снова спросил майор.
Митя только успел назвать деревню, как Васюк вскрикнул:
- Еще две дрофы!
Усталые до изнеможения, две дрофы тянули снизу в лес и шарахнулись, заметив людей на шоссе, однако не быстро, в том направлении, откуда только что пришли юные партизаны.
- О-о, я не могу, нет!
1 2