Нас оставалась всего половина, а у Лисандра стоял в гавани весь флот.
В то время я был изрядно занят. Самосцы готовились провести Игры Геры и, узнав, что я - увенчанный победитель, попросили помочь готовить своих мальчиков-бегунов. Мне это занятие понравилось: нашлось там несколько юнцов, давать которым советы было чистым удовольствием; поэтому я слушал вполуха, когда люди жаловались на Антиоха, на грубость, с какой он обвинял триерархов, что они позволили владычеству на море ускользнуть у себя из рук. Теперь, когда Алкивиад уплыл, он гонял нас на учения вдвое чаще. Лисий и некоторые из молодых триерархов, которые действительно хотели чему-то научиться, не возражали; но другие, которые сами были владельцами своих кораблей, страшно злились, что должны мотаться туда-сюда по приказу какого-то кормчего, и готовы были съесть его без соли. В недолгом времени он решил, что нам нужен наблюдательный пост на Дождливом мысу, по другую сторону пролива, на тот случай, если Лисандр попытается проскользнуть на север и перехватить Алкивиада на обратном пути. Отобрал десятка два кораблей и поместил их за проливом, в Ионии.
Мне это казалось глупостью. В глубине Самоса хватало высоких гор, с вершин которых видны обширные морские просторы, сливающиеся с небом, и острова, ныряющие в облаках, словно дельфины. Мы держали там дозорных, и те могли в любой момент сообщить нам, что затевает противник в Эфесе. И в самом деле, именно один из этих людей, загнав своего мула, примчался в Самос с известием, что прямо перед эфесской гаванью идет морское сражение.
Ему потребовалось несколько часов, чтобы спуститься с горы. Мы подготовились к бою, сняв мачты и весь такелаж, и ждали в полной готовности. Потом с восточных холмов прибыл другой дозорный и доложил, что над Дождливым мысом поднимается огромный столб дыма, словно бы там развели костер из трофеев.
Нам не пришлось долго оставаться в неведении. В подтверждение этих новостей на юг через пролив доковыляли охромевшие корабли, те, что уцелели, с полупустыми скамьями для гребцов и расшатавшимися брусьями набора, с усталыми и прибитыми бедой людьми; палубы их были переполнены ранеными и полуутопленниками, спасенными с тонущих кораблей. Мы помогли выгрузить на берег раненых и послали за дровами, чтобы устроить огненное погребение мертвым.
После трех лет непрерывных побед мы уже позабыли вкус поражения. Мы были войском Алкивиада; когда мы входили в таверну, все прочие воины расступались перед нами, а то и вовсе уходили, если им довелось недавно показать спину в бою, ибо мы не со всяким садились пить - и не делали из этого тайны.
Корабль за кораблем вползал в гавань, подтверждая историю, в которую мы сперва не хотели верить. В то утро Антиох отплыл со стоянки - в дозор, как он сказал, - с парой кораблей, спустил парус перед входом в эфесский порт и на веслах двинулся в гавань, проходя прямо по носам боевых кораблей Лисандра, вытащенных на берег, выкрикивая оскорбления, пока самые готовые к бою не бросились в погоню за ним. Афиняне на Дождливом мысу, видя, что началась схватка, послали несколько кораблей на помощь; спартанцы прислали подкрепление своим, и так до тех пор, пока оба флота не ввязались в бестолковую драку, по частям и вслепую, и, конечно, исход получился именно тот, какой можно было предвидеть, учитывая хотя бы просто их численное превосходство.
На берегу в Самосе уже собиралась грозная толпа, дожидающаяся, пока вернется в порт Антиох. И если бы его начали побивать камнями, думаю, кое-кто из триерархов и пальцем не шевельнул бы.
Что же до меня и Лисия, то мы, хоть и потеряли в этом деле хороших друзей, печалились не только о них. Мы понимали, что Антиох, который в течение двадцати пяти лет был верен Алкивиаду при всех переменах судьбы, сейчас ведет его к падению. После стольких месяцев безделья доверие афинян к нему не выдержит нынешнего бедствия. Его враги получат наконец то, чего им не хватало… Так мы вдвоем и ждали там, наверное, слегка стыдясь своего любопытства, - нам хотелось взглянуть, какой будет вид у человека, который так подвел своего друга, да еще должен доставить ему весть об этом.
– Он что, ума лишился? - спрашивал я. - Он кого угодно мог обойти, держась близко к ветру; разумно задуманное нападение даже при неравных силах дало бы ему хорошую возможность.
– А как ты думаешь, сколько триерархов последовало бы за ним в нарушение приказа, если бы он спросил у них заранее?
– Говорят, он годами приставал к Алкивиаду, чтобы тот дал ему командование. Думаю, он ради своего друга придал этой истории вид случайности, чтобы не нарушать его приказов открыто.
Лисий покачал головой.
– Тут каждого найдется в чем обвинить. Алкивиада - за то, что передал ему командование то ли по лености, то ли по слабости, - видел, как им пренебрегают, и пожалел. И триерархов, которые подзуживали его, пока он не зарвался, словно зеленый мальчишка, только-только надевший доспехи и желающий доказать, что он не хуже других. Но больше всех - его самого: за то, что купил себе удовольствие такой ценой, какую платить было нельзя. Триерархи ненавидят его, но все же встали рядом с ним, чтобы спасти от последствий его глупости; в этом случае даже худшие из них показали себя лучше, чем он. Все эти годы мы считали делом своей чести стоять плечом к плечу, выполнять внезапные приказы, не задавая вопросов, никогда не оставлять попавший в беду корабль без помощи. И все это, доверенное ему, он растратил впустую из-за собственных обид; и вот этого я не могу простить, хоть мне и жаль его… И все это нам отзовется незамедлительно, вот увидишь.
Наконец из-за мыса вывернулся корабль - полузатопленный, он едва ковылял на расщепленных веслах. Он втянулся в гавань, приткнулся к берегу, а толпа ворчала и ждала. Раненым помогли сойти на сушу, других вынесли, а Антиох все еще не показывался. А потом на берег снесли мертвое тело, уложенное на доске. Бриз поднял морской плащ и открыл лицо. Думаю, когда он увидел, каким будет конец, то перестал беречь свою жизнь. Он никогда не боялся смерти, да и людей он не боялся, ни одного - кроме Алкивиада.
Несколько дней спустя показался флот, возвращающийся с Геллеспонта. Когда Алкивиад сошел на берег, его окружила огромная толпа, а я оказался где-то в самых задних рядах; но он был такой высокий, что головы окружающих не скрывали его лица. Я видел, как он озирается вокруг, удивляясь тишине; потом, видно, ему сообщили новости, и я мог бы точно назвать момент, когда он сказал: "Пришлите ко мне Антиоха" - и услышал ответ.
Он стоял совершенно неподвижно, голубые глаза, уставившиеся в одну точку, были пусты. Что толку ему было прятать лицо, когда хотелось спрятать сердце? И тут мне пришла в голову история об их первой встрече, услышанная когда-то от Крития. В орхестре [98] Театра, насколько я запомнил, стоял стол, за которым сидели в ряд седые трапезиты-менялы [99]; чопорные богатые граждане входили по очереди со своими дарами для общественной казны, торжественно вышагивая вдоль прохода; казначеи подсчитывали, глашатай объявлял сумму, даритель отвешивал поклон и отправлялся выслушивать восхваления от своих друзей и сикофантов. Затем появился Алкивиад, откуда-то сбоку, ступая по пыльной траве, - он услышал шум и полюбопытствовал узнать, кого это так приветствуют, если его там нет. Он прошел между сосен, показался наверху, над скамьями, и спросил, что тут творится; и тогда жарко разгорелась его любовь к соперничеству. И вот он двинулся вниз по ступеням - молодой, высокий, сильный и блистательный, и все зааплодировали просто от одного вида его красоты; в те дни говаривали, что если быстроногий Ахилл был вправду столь совершен лицом и телом, как пел Гомер, то, должно быть, он напоминал Алкивиада. Итак, он подошел к столу, где за своими сундуками сидели трапезиты, и бросил на доски золото, которое взял с собой, чтобы купить подобранную по масти и стати пару серых лошадей для колесницы. Люди завопили; напуганный этим шумом, у него из-под плаща вырвался перепел и, хлопая подрезанными крыльями, заметался по собранию. Трапезиты зацокали языками, богатые люди насупились, народ вскочил с мест, пытаясь поймать птицу и заслужить хотя бы взгляд ее хозяина, а перепел в перепуге вырвался на склон и спрятался на пихте. И пока все показывали пальцами и ничего не делали, по склону взбежал молодой моряк с черной бородой и золотыми серьгами, влез на дерево, как обезьяна, поймал птицу и, подойдя затем к Алкивиаду, устремил на него смелый взгляд таких же ярких и голубых глаз, как у того. В ответ золотоволосый Ахилл со смехом протянул руку Патроклу, и они ушли вместе среди общего шума и вытянутых физиономий. Тогда все и началось - а теперь закончилось.
Несколько мгновений он молча стоял на берегу, глядя перед собой, потом повернулся и отдал приказ. Труба разнесла над Самосом призыв к оружию; толпа рассыпалась, моряки побежали к кораблям, воины - в лагерь за оружием и доспехами; Алкивиад ушел на свой корабль. Вернувшись вместе с гоплитами, я увидел, как он мерит шагами палубу на носу, взад и вперед, порой окликает людей на корабле, который задерживается, и с проклятиями велит им поторопиться. Затем он отдал команду к отходу; флот оторвался от берега и, поставив паруса, направился к Эфесу. Я ощущал, как снова разогревается в жилах кровь, как выходит из нее яд поражения; мы шли за ним, словно потерявшиеся собаки, которые нашли своего хозяина и бегают вокруг него с лаем, готовые наброситься на все, что попадется на глаза.
Спартанцы проводили учения перед гаванью, когда мы их увидели. Но, пока мы туда добрались, перед плавучими заграждениями уже никого не было. Лисандр охотно ввязывался в дело, если видел, что победа обойдется недорого; но он знал, кто явился сейчас сводить счеты. Его корабли получили приказы, а в Спарте принято приказы выполнять.
Весь день мы болтались между Эфесом и Дождливым мысом, пока Алкивиад ждал, что спартанцы выйдут и дадут ему бой. Но когда солнце спустилось к закату, пришлось вернуться обратно на Самос. Когда мы вошли в гавань, в портовых тавернах уже горели лампы, ласково маня к себе. Мы вытащили корабль на песок, и я сказал Лисию:
– Сегодня я напьюсь. Идешь со мной?
– Сам собирался предложить, - ответил он.
Мы устроили веселую ночь, но в конце концов избавились от компании, которую нашли было, и ушли вдвоем; думаю, мы оба чувствовали, что лишь друг с другом можем разделить то, что лежит камнем на сердце. Горечь потери пронизывала нас, словно мелодия без слов. И потеря Алкивиада была не самой большей причиной этого горя, он и без того уже какое-то время отдалялся от нас. Если вы в состоянии поверить, что лира тоскует по своей музыке, когда поэт вешает ее на стену и оставляет мальчикам, тогда поймете, в чем было наше горе.
В должное время Город осудил Алкивиада и снял с поста командующего. Афиняне еще не совсем забыли о справедливости и потому тем ограничились; но среди нас никто не удивился, когда он, вместо того, чтобы вернуться в Афины, уплыл один во Фракию. За время между своими появлениями и исчезновениями он построил себе там крепость; и его враги говорили, что если бы у него была когда-либо верность в сердце, он бы не стал себе готовить эту нору. С другой стороны, он знал афинян не хуже, чем горшечник знает свою глину.
Он любил быть любимым, но ему хватало проницательности, чтобы догадываться: если дела пойдут плохо, ему придется платить тем дороже, чем больше от него ждали. Похоже, люди там, дома, не верили, что он смертен и что есть такое, чего он не сможет сделать. Похоже, они думали, что он, как царь Мидас, может превращать камни в золото, - по крайней мере, когда стало известно, что в своей последней вылазке он совершил набег на одного из зависимых союзников, это вызвало страшное негодование; но они много месяцев ничего не посылали ему, и наше положение было отчаянным. А если хотите знать мое мнение, так я никогда не осуждал его за то, что он выстроил себе крепость: ход событий его оправдал. Он отплыл, не попрощавшись с нами; за прошедшие после битвы недели он стал просто невозможен, и видеть его уход было в какой-то мере облегчением; но когда его парус исчез за горизонтом, солнце потускнело, а вино выдохлось.
На его место прислали целый совет стратегов. Мы решили заниматься своими обязанностями и говорили друг другу, что мы здесь для того, чтобы вести войну, а не жаловаться на каждого, кто не умеет гнать колесницу, как олимпийский победитель. Так было в самые первые дни.
А осенью спартанцы поймали в ловушку отряд наших кораблей в гавани Митилены, и мы, похоже, теряли не только корабли и людей, но Лесбос тоже. Чтобы отвести беду, нам прислали в подкрепление флот из Афин, и мы поплыли на север все вместе. У Аргинусов, Белых островов, ветреным серым утром мы встретили и разбили спартанцев. Ночью прошел дождь с грозой, развело высокую волну. Мы радостно закричали, когда они начали отходить к Хиосу не слишком быстро, впрочем, ибо ветер свежел. Но некоторые из их кораблей все еще сохранили боевой дух - мы это поняли, увидев, как один из них устремился на "Сирену", явно желая протаранить нам борт.
Это был большой черный корабль с носовой фигурой в виде дракона, оскалившего на нас красную пасть. Ветер и волны подгоняли его, наши гребцы ломали себе спины, но я уже видел, что уйти нам не удастся. Мы сами успели дважды таранить врага в этой битве. Мне приходилось видеть корабль, который совершил три тарана и благополучно добрался до дому, но мы уже сейчас протекали, как ивовая корзинка. Мы тащились, валяясь с борта на борт на волнах, а он несся на нас. Я услышал, как Лисий и кормчий кричали палубной команде, приказывая взять запасные весла, чтобы попытаться уйти из-под удара. Тогда я побежал к оружейной стойке, набрал целую охапку дротиков, раздал людям и полез вместе с остальными на крышу надстройки, ибо видел, что враг хочет ударить нас вблизи кормы. Когда он приблизился, я проверил, хорошо ли наточены мои дротики, выбрал самый лучший, обернул ремешок вокруг древка и, пропустив пальцы в петлю, приподнял над плечом, готовясь совершить хороший бросок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61