Ломая руки, пани Ляттер заходила по кабинету.— Боже! Боже! — рыдала Мадзя, чувствуя, что случилось нечто страшное.Внезапно пани Ляттер, как будто успокоившись, остановилась около нее. Она положила на голову девушке руку и мягко сказала:— Ну, не плачь, милая, прости меня. Ведь даже лошадь, если ей вонзить шпоры, встает на дыбы. Я вспыльчива, мне нанесли тяжелую рану, вот и я… набросилась. Но ведь это я не на тебя…— Я не о том, — рыдала Мадзя. — Мне неприятно, мне ужасно неприятно, что вы…Пани Ляттер пожала плечами и сказала со смехом:— Что я в таком положении! Не принимай, милая, всерьез мои слова. Я страдаю, это правда, но… меня нельзя сломить, о нет! Есть у меня в запасе средства, которые позволят мне и поднять пансион и дать возможность Казику завершить образование. А Эленка, — сухо прибавила она, — должна пожать плоды своенравия. Не хотела стать богатой дамой, будет после каникул классной дамой!— Эленка? Классной дамой? — повторила Мадзя.— Что же в этом особенного? Разве ты не любимая дочка у своей матери, однако же работаешь? Все мы работаем, и Эленка будет работать, это ее отрезвит. Я не могу уже прокормить двоих детей, а Казик должен завершить образование, должен завоевать положение в обществе, потому что в будущем он станет опорой и моей и Элены, а быть может, и других… Вот из кого выйдет настоящий человек.Мадзя слушала, опустив глаза.— Ну, ступай, дитя мое, — спокойно сказала пани Ляттер. — Прости меня, забудь все, что слышала, и возьми свое письмо. Это был не стакан, а целый ушат воды, он отрезвил меня. Элена и Сольский! Миллионер и дочь начальницы пансиона, тоже мне пара! Надо сознаться, Элена не чета мне, она не теряет головы и после такой ужасной катастрофы способна сразу же отправиться на прогулку по каналу…Когда Мадзя вышла, простившись, пани Ляттер скрестила руки на груди и стала расхаживать по кабинету.«Да, пан Арнольд, я дам тебе развод, — думала она, — но не за пять, а за десять тысяч долларов. Я могу даже благословить вас, но — за десять тысяч. Если тебе хочется обеспечить имя своему ублюдку, то я должна обеспечить карьеру своему сыну. Я не дам испортить его будущность, нет!»Мадзя вернулась к себе с головной болью и одетая бросилась на постель. В опустевшем дортуаре, кроме нее, были только две ученицы, и те, наговорившись об отъезде, уснули крепким сном.Поздней ночью скрипнула дверь дортуара, и на пороге, прикрывая рукой свечу, появилась пани Ляттер. На ней был темный халат, подпоясанный шнуром. Лицо ее было мертвенно-бледно, черные волосы спутаны и взъерошены, а в глазах, которые упорно смотрели в какую-то невидимую точку, застыл ужас.В разгоряченном мозгу Мадзи мелькнула дикая мысль, что пани Ляттер хочет убить ее. Она закрыла руками лицо и ждала, чувствуя, как замирает у нее сердце.— Ты спишь, Мадзя? — склонившись над ее постелью, спросила пани Ляттер.Не отнимая рук, Мадзя осторожно приоткрыла один глаз и увидела руку пани Ляттер; между пальцами сквозил розовый отблеск свечи.— Ты спишь? — повторила начальница.Мадзя внезапно села на постели, так что пани Ляттер даже отшатнулась и глаза ее утратили свое ужасное выражение.— Ну, тут у вас спокойно. В этом дортуаре спят уже только две девочки… Что я хотела сказать тебе? Что я хотела?.. Не могу уснуть… Ах, да, покажи мне письмо.— Какое письмо? — спросила Мадзя.— От Ады.Мадзя выдвинула ящик столика и достала письмо, которое лежало сверху. Пани Ляттер поднесла его к свече и начала читать.— Да, да, это оно… Венеция… Возьми, дитя мое, свое письмо. Спокойной ночи.И она вышла из дортуара, снова заслоняя свет, чтобы не разбудить девочек. Но те не спали.— Зачем к нам приходила пани начальница? — спросила одна из них.— Пришла, как всегда, посмотреть на нас, — ответила Мадзя, подавляя невольную дрожь.— Как хорошо, что я завтра уезжаю, — прошептала другая. — Я бы здесь уже не уснула.— Почему? — спросила первая.— Разве ты не видела, какая страшная пани Ляттер?Они умолкли. Мадзя стала раздеваться, давая себе обещание на следующую ночь перейти в другой дортуар.На другой день в пансионе уже не было занятий. Некоторые ученицы собирались уезжать на праздники, те же, которые оставались, воспользовавшись хорошим апрельским днем, вышли с Мадзей на прогулку.Улицы казались веселыми; дамы сбросили зимний наряд и, улыбаясь, торопились вперед с зонтиками в руках; от недавнего снега не осталось и следа, и в безоблачном небе сияло весеннее солнце. Пансионерки были в восторге и от хорошей погоды и от тепла и на минуту забыли о том, что они не уезжают на праздники.Но Мадзя была удручена. В сердце ее пробуждались смутные опасения, в голове роились бессвязные мысли.«Бедная пани Ляттер! И почему я не написала о ней Аде? Почему не сходила к Дембицкому? Один только он и помог бы нам…»Потом ей пришло в голову, что если Сольский порвал с Эленой, то, пожалуй, не даст взаймы ее матери, да и сама пани Ляттер не сможет принять от него никаких услуг! Но внутренний голос упорно шептал ей, что она должна поговорить с Дембицким о положении в пансионе.Чем мог тут помочь бедный учитель, с которым так некрасиво обошлись в пансионе? И все же Мадзю влекла к нему непонятная сила, и она бы тотчас пошла к старику, справилась бы об его здоровье и хоть рассказала ему о том, что давно сверлило ей мозг и терзало сердце.Она бы пошла, но ей было стыдно.— Каких бы сплетен наплели после этого? — говорила она, проходя под окнами дома, в котором жил Дембицкий.— Неприлично, неприлично, — повторяла она про себя, подавляя предчувствие, что кто-то дорого заплатит за это слово «неприлично».В это самое время пани Ляттер у себя в кабинете выдавала жалованье учителям. Каждому она говорила, что день нынче выдался прекрасный, затем предлагала расписаться в рапортичке, пододвигала незапечатанный конверт с деньгами, просила пересчитать и, наконец, выражала пожелание снова встретиться после праздников.Никто из них, не исключая отца законоучителя и доктора Заранского, которые явились за жалованьем последними, не заметил в ней ничего особенного. Она осунулась, казалась усталой, но была спокойна и улыбалась.Во дворе законоучитель встретился с доктором, опять поговорил с ним о прекрасной погоде, справился, не уезжает ли тот на праздники, и вдруг сказал:— Хорошо баба держится, хлопот ведь пропасть!— У кого их нет! — возразил Заранский. — С пансионом, мне кажется, все равно, что с фабрикой, хлопот не оберешься.— Вот это, доктор, остроумно, — ухмыльнулся ксендз, — вот это вы удачно сравнили! Да, мы, как на фабрике, вырабатываем души человеческие! Ну, а пани Ляттер в последнее время все-таки сдала.— Нервная стала, издергалась, — пробормотал доктор, глядя на свои панталоны. — Я бы послал ее на каникулы к морю, но она не признает медицины. До свидания, ваше преподобие!— Желаю весело провести праздники, — ответил ксендз. — А меня бы тоже следовало послать на каникулы, только в такие места, где жизнь подешевле и повеселей, ну-ка, вспомните, доктор!— В Остенде! — крикнул доктор, выходя на улицу.— Это такому-то бедняку, как я? — смеясь, воскликнул ксендз.В эту минуту он столкнулся со знакомым посыльным, тот извинился и поцеловал ему руку.— Ах, какой ты, братец, невнимательный! — заметил ксендз. — Куда это ты бежишь?— Несу письмо в пансион, пани Ляттер.— От кого?— От адвоката. Целую руки, ваше преподобие…«От адвоката?.. — подумал законоучитель. — Гм! Лучше иметь дело с адвокатом, чем с доктором и ксендзом».И он пошел по улице, улыбаясь солнцу. Глава двадцать восьмаяСообщение о сыне Спустя несколько минут пани Ляттер получила письмо, в котором один из крупных адвокатов извещал ее, что пан Евгений Арнольд поручил ему «известное» дело и оставил в распоряжение пани Ляттер восемьсот рублей, которые могут быть вручены ей в любое время.Пани Ляттер улыбнулась.— Торопится муженек, — прошептала она, — ничего, подождет.Она выдвинула ящик стола и пересчитала деньги.«Это для прислуги, — думала она, ощупывая одну пачку, — это для учительниц, это на праздники… Будь у меня еще рублей шестьсот, я бы недельки на две могла заткнуть рот домовладельцу… А что, если взять у адвоката эти восемьсот рублей?.. Как не так! Он тотчас даст знать мужу, а тот — своей наложнице. Нет, миленькие, помучайтесь!»Она внезапно вскочила из-за стола и сжала кулаки.— Ах, эта негодяйка Эля, проклятая девчонка! Заставляет меня исполнять желания Ляттера, губить будущность брата! Нет у меня дочери, один только сын! А ты, чудовище, станешь гувернанткой. И, в лучшем случае, может, будешь за деньги учить детей этого негодяя Сольского, которые должны были бы родиться от тебя. Святая истина: всяк своего счастья кузнец.Она позвонила и велела позвать панну Марту. Когда хозяйка вошла на цыпочках, жеманясь, как пансионерка, пани Ляттер спросила:— Ну как, еврей пришел?— Какой еврей? — спросила панна Марта. — Фишман?— Да, Фишман.— Я думала, он уже ненадобен, — опустив глаза, прошептала хозяйка.Пани Ляттер была вне себя от изумления.— Это почему же? — в гневе спросила она. — Ведь вчера после обеда я просила привести его ко мне… Уж не думаете ли вы, что ночью я выиграла в лотерее?— Сейчас позову, — смущенно сказала хозяйка, присела, как пансионерка, и вышла.«Что бы это могло значить? — думала пани Ляттер. — И какие гримасы строит эта кухарка? Неужели они уже знают о возвращении мужа и о деньгах?»Она позвала Станислава и строго сказала:— Слушайте, посмотрите-ка мне в глаза.Седой лакей спокойно выдержал ее огненный взгляд.— Кто-то… роется здесь в моих бумагах, — объяснила пани Ляттер.— Это не я, — ответил он.— Надеюсь. Можете идти.«Все они за мной шпионят, — говорила про себя пани Ляттер, быстрыми шагами расхаживая по кабинету. — Он тоже. Я не раз ловила его на том, что он подслушивает. Уверена, что и вчера он подслушивал, но мы говорили по-французски».— Бедная я, несчастная! — произнесла она вполголоса, хватаясь за голову.Затем она вышла в спальню и выпила рюмку вина, вторую за нынешний день.— Ах, как оно успокаивает! — прошептала она.В первом часу дня пришел Фишман. Это был старый сутуловатый еврей в длинном сюртуке. Он низко поклонился пани Ляттер и исподлобья стал рассматривать меблировку.— Мне нужны на месяц шестьсот рублей, — сказала пани Ляттер, чувствуя, что кровь ударила ей в голову.— Когда они нужны вам? — спросил он после раздумья.— Сегодня, нет, завтра… дня через два.Еврей молчал.— Что это значит? — в удивлении спросила пани Ляттер.— Сейчас у меня нет шестисот рублей, я получу их разве только недели через две.— Зачем же вы сюда явились?— Знакомый есть у меня, он бы и сегодня ссудил вас деньгами, да он залога потребует, — ответил еврей.Пани Ляттер вскочила с кресла.— Ты что, с ума сошел? — крикнула она. — Под мою подпись я не получу шестьсот рублей? Разве ты не знаешь, кто я?Фишман смешался и сказал примирительным тоном:— Вы ведь знаете, я не раз давал деньги под вашу подпись. Но сегодня у меня нет, а знакомый требует залога.Пани Ляттер отшатнулась и уставилась на Фишмана, не понимая, что он говорит.— Под чью подпись? — спросила она.— Да вашу же, пани Каролины Ляттер, вы же давали поручительство за пана Норского.У пани Ляттер потемнело в глазах. Она схватила вдруг Фишмана за лацкан сюртука и крикнула хриплым голосом:— Лжешь! Лжешь!— Как? — воскликнул он в негодовании. — Вы не давали поручительства по векселям Норского?Пани Ляттер побледнела, заколебалась, но через минуту сказала решительным голосом:— Да, я не раз давала поручительство по векселям моего сына. Я только не помню вашей фамилии.Фишман посмотрел на нее воспаленными глазами.— Это все равно. Векселя я покупал.— У вас еще есть векселя? — спросила она тише.— Нет. Двадцать пятого марта пан Норский выкупил последний.— Ах, вот как! На какую сумму?— Триста рублей.— Гм. Когда был выставлен вексель?— В январе, — ответил еврей.— Ах, тот! Я не знала, что вы берете такой высокий процент.Еврей с жалостью смотрел на нее. Вексель был не на триста, а всего лишь на двести рублей, и выставлен не в январе, а в конце февраля. Стало быть, пани Ляттер ничего не знала и, следовательно, не давала своего поручительства.— Бывает, — пробормотал он.— Что?— Что поручитель не знает фамилии кредитора. Какая разница, были бы деньги заплачены, — сказал Фишман.Пани Ляттер тяжело вздохнула.— Можете идти, — сказала она.— А как с шестьюстами рублями, которые вы хотели занять?— Я не дам залога.— Может, я к завтрашнему дню достану без залога, — сказал он. — Я зайду завтра.Он вышел, оставив пани Ляттер в остолбенении. Если бы не запах старой замазки, который еще слышен был в кабинете, она не поверила бы, что минуту назад здесь был человек, который держал векселя ее сына с ее поручительской подписью.То, в чем она подозревала второго мужа, сделал ее сын, ее обожаемый сын, на которого она возлагала последние надежды, чьи великие подвиги и слава должны были вознаградить ее за все страдания, которые она вынесла за свою горькую жизнь.Думая об этом, она не ощутила обиды на Казимежа.Она ощутила только, что силы ее иссякли и что она жаждет покоя. Пусть ненадолго, пусть на два дня, только бы в это время никого не видеть, ни с кем не разговаривать, обо всем забыть. Если бы существовало какое-нибудь средство, от которого можно было бы впасть в летаргию, пани Ляттер приняла бы его.— Тишины… покоя! — шептала она, лежа с закрытыми глазами на диване. — Ах, если бы уснуть…Станислав, который, сидя в передней, знал о каждом движении своей барыни, обеспокоился ее долгим молчанием и вошел в кабинет. Пани Ляттер вздрогнула:— Чего тебе?— Мне послышалось, пани, что вы меня зовете.— Ступай и не выдумывай, — ответила она изменившимся голосом.Станислав отправился к панне Марте на совет. Через четверть часа пани Ляттер услышала стук у парадной двери.— Кто там?— Я, — входя в кабинет, ответила ученица четвертого класса. — Я сейчас уезжаю и пришла проститься с вами…Бледная пани Ляттер поднялась с дивана и поцеловала девочку.— Желаю тебе весело провести праздники, дитя мое.— Мама велела попросить у вас извинения, за прошлую четверть она отдаст только после праздников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122